Он сел в аэрофлотовский автобус, устроился сзади, незаметно для себя задремал и все проспал. Проснулся оттого, что кто-то тормошил его плечо. Ничего не мог сообразить. Хлопал глазами: где он, почему, как? Возле него стоял милиционер, из-за плеча его выглядывал какой-то человек. Может, водитель автобуса? Твердохлеб глянул в окно. Обелиск Киева, агентство Аэрофлота. Долго же он спал. Сонно улыбнулся милиционеру. Тот истолковал его улыбку как признание вины. Пьяным заснул в общественном транспорте, нарушает порядок.
- Давайте пройдем, гражданин!
Только теперь Твердохлеб окончательно пришел в себя. Ну что ж. Много лет он защищал закон - пусть закон хоть раз защитит и его. Неторопливо полез в карман и показал удостоверение. Милиционер козырнул.
- Простите. Недоразумение. Может, чем-то помочь? Транспорт, телефон?
- Благодарю. Я пройдусь пешком.
Милиционер почтительно поддерживал Твердохлеба, пока тот сходил с автобуса.
- Тяжелая ночь выпала, - попробовал оправдаться Твердохлеб. - Без сна, да и вообще.
- Все ясно, - сказал милиционер. - Все ясно.
Всем все ясно, только не мне, подумал Твердохлеб, спускаясь в переход под площадью Победы.
Нечиталюк был как огурчик. Твердохлеб побрился в парикмахерской, позавтракал у себя в буфете, кое-как почистил одежду, и дежурный старшина, улыбнувшись, как всегда, бодро козырнул ему и заговорщицки подмигнул:
- Вы, как всегда, точны и аккуратны, Федор Федорович!
Аккуратность он, наверное, относил к внешнему виду, и внешне Твердохлеб, возможно, и на самом деле не отличался особой измятостью, но остро чувствовал, что душа его сегодня помята предельно.
Позвонила теща. Голос ласковый и прекрасный. Какое счастье привалило этому Ольжичу-Предславскому, надутому полузаконнику, нудному эрудиту, сухой душе! Влюбился в молодую балерину за сцену безумства Жизели в первом действии - и счастье на всю жизнь!
- Теодор, - заворковала теща. - Простите, что я вам на работу. Но мы так волнуемся, так встревожены. Что с вами? Я не спала всю ночь. Мой брат тоже.
Они с братом были с другой планеты, не с той, что Ольжич-Предславский и его преславная дочь.
- Мальвина Витольдовна, - неумело лгал Твердохлеб, - меня загребли днем, довелось ехать за город, ничтожное и бессмысленное дело, но целую ночь мы...
- Надеюсь, все это уже закончилось? - принимая правила игры, осторожно поинтересовалась теща. - Я прощу вас, Теодор. Не принимайте близко к сердцу. Я говорила с Мальвиной. Я ей все высказала. И прошу вас. Мы вас ждем сегодня.
- Думаю, что сегодня не задержусь, - пообещал Твердохлеб.
- Я вас прошу. Это необходимо всем нам.
Твердохлеб горько улыбнулся, кладя трубку. Необходимо всем нам... Даже мир на земле, оказывается, необходим далеко не всем. Одни готовы жизнь отдать за него, а кому-то - лишь бы продать ракеты, бомбы, лазеры, черта-дьявола и нажиться, нажиться, набить глотку, озолотиться, возвыситься над всем миром в недостижимой гордыне. Так что же говорить об обычной жизни обычного человека? Ну-ну...
Вот тогда и позвал его Нечиталюк. Был как огурчик. Ни тебе бессонной ночи в Борисполе, ни бессчетного количества опрокинутых рюмок, ни изнурительного разговора, ни переживаний, ни раскаяния. Свежая рубашка, серенький безупречный костюм, синий галстук, румянец (возможно, преждевременный склероз?) на щеках, веселая пучеглазость, беспечность и беззаботность.
- Привет!
- Привет!
- Как ты?
- Плохо, - признался Твердохлеб. - Очень плохо.
- Ну, ты мне ничего не говорил, я от тебя ничего не слышал. В нашем отделе все должно идти наилучшим образом. Пессимизм - это пережитки и происки. У нас только оптимизм!
- Не вижу причин.
- Федя, нужно видеть! Вот я, пока там то да се, пробился к Савочке в реанимацию, переговорил, договорился, добился, достиг. Думаешь, это легко? Ой-ой-ой! Но добился! И могу тебе заявить: все! Неси мне это заявление Масляка - и баста!
У Твердохлеба что-то екнуло в душе, он ненавидел этого просветленного бодрячка, потиравшего руки, ненавидел его хитрого покровителя, прятавшегося где-то так, как он умел это делать всегда, ненавидел неискренность, коварство, интриганство, которыми жили эти люди. Поэтому сказал твердо:
- Ничего я тебе не принесу! И не отдам! И вообще...
- Что вообще? - испуганно вскочил Нечиталюк. Он подбежал к Твердохлебу, попробовал обнять его, но тот уклонился, тогда Нечиталюк отпрянул к окну, стал потирать ладони и, сжав плечи, почти шепотом прорек: - Я Савочку придавил - и он пустил сыворотку. Принеси мне все это дело - и концы в воду.
- Какое дело?
- Ну, об интеллигенции. Разные там профессора. Высшие сферы. Неси сюда - и все умрет.
- Ага, нести? Не принесу! - уперся Твердохлеб. - И не отдам! И вообще надоело! Выведу на чистую воду...
- Да кого ты собираешься выводить? Кого? Заслужённых людей, которые всю свою жизнь...
- Кого нужно, того и выведу.
Нечиталюк вроде еще больше посвежел и еще сильнее выкатил глаза.
- Ну, старик! Ты ведь в Киеве родился? Села не знаешь?
- Какое это имеет значение?
- И не знаешь, что такое вожжи?
- Не понимаю, к чему все это?
- А то, что когда вожжа попадает кобыле под хвост... Старик, ты как эта колхозная кобыла! Ну сказано же тебе: принеси! На кой тебе все эти интеллигенты? У них там вечная грызня, подсиживание, подкапывание, подъедание... Ты мне скажи: какая польза от интеллигентов, какая конкретная польза?
- Ты хочешь, чтобы я сказал? - садясь напротив Нечиталюка, спросил Твердохлеб.
- Ну, хочу. Горю желанием! Умираю от любопытства!
- Хорошо. А ты знаешь, что такое интеллигент?
- Ну кто же этого не знает!
- Ага. А ты знаешь, как сказал об интеллигенции Ленин? Интеллигенция потому и называется интеллигенцией, что наиболее сознательно, наиболее решительно и наиболее точно отражает и выражает развитие классовых интересов во всем обществе. И сами Ленин, Маркс, Энгельс были большими интеллигентами, прежде всего интеллигентами. И мечтали, что весь народ будет интеллигентный. А вы с Савочкой? Готовы натравливать на интеллигенцию кого угодно. Кто вас научил? Откуда это людоедство? Ленин говорил: если бы натравливали народ на интеллигенцию, нас бы за это нужно было повесить. Ты когда-нибудь прочитал хоть строчку из Ленина?
Нечиталюк поднял руку.
- Старик, ты меня убил авторитетами! Но кто я? Маленький человек, который служит закону. Я попытался возбудить дело против профессора Кострицы, потом хотел, чтобы это сделал ты, но... Теперь прошу: принеси все, что там собрано.
- Приносить нечего.
- Все равно принеси. Ты же знаешь порядок.
Твердохлеб, сжав зубы, ушел в свою комнату, открыл сейф, достал папочку с заявлением Масляка, возвратился в кабинет Нечиталюка, положил ему на стол:
- Вот!
- Все?
- Все!
Нечиталюк торжественно-драматическим жестом развел руки, затем взял заявление Масляка и вложил в свою папку.
- Ты доволен, старик?
- Как будто ты вложил туда и мою душу.
- Ну, старик, при чем тут душа? Мы люди слишком конкретных действий, чтобы вспоминать о так называемой неуловимой субстанции. Самый большой твой недостаток знаешь какой?
- Интересно? Какой же?
- Ты всю свою жизнь был равнодушен к женщинам. А женщины - это величайшая реальность нашей жизни. Тут никаких абстракций и чепухистики! Тут сама жизнь, старик. А у тебя в этой области недоделки. Может, тут вина Савочки? Вполне может быть. Женщина, не являющаяся женщиной, задавила тебя своим авторитетом и так далее. Начальство - большое дело. Целая философия. Я не поддался Савочке хоть в этом - и счастлив. И щедр в своем счастье! Хочу помочь тебе. С этим неначатым делом покончили - теперь давай твое домашнее. Я Мальвину знаю, давай за нее возьмусь...
- Не нужно, - сказал Твердохлеб. - С меня достаточно. По самую завязку...
- Может быть, тебе сварганить маленький отпуск?
- Лучше дело. Настоящее и нужное.
- Старик, о чем речь? Экономика заедает нас со страшной силой и умножает преступления в количествах фантасмагорических! Гарантирую тебе дельце бриллиантово-драгоценное! Согласен?!
Уже когда Твердохлеб был у двери, Нечиталюк выбежал из-за стола, словно бы погнался за ним.
- Слушай, Федя. Мы ж с тобой давно... Ну, я тут, может, и втрое больше просидел, ты еще молодой, но... Ты там что-то о недоучках... Кого ты имел в виду?
- Запомнил все-таки?
- Специально - нет, а в голову влезло и торчит...
- Я имел в виду всех недоучек. Нас с тобой тоже.
- И меня?
- И тебя.
- Ну, старик. Знаешь, что тебя спасает?
- Например?
- То, что ты зять Ольжича-Предславского.
- Я им не родился.
- Но в свой отдел Савочка взял тебя именно потому, что ты зять. Вспомни, откуда мы тебя вытянули.
- Никто не может сказать, где человеку лучше.
Твердохлеб бесцеремонно хлопнул дверью перед носом у Нечиталюка и пошел по коридору. Куда податься? Все заняты, все утонули в делах, он тоже должен был утонуть, но вынырнул, и теперь ему нужно отоспаться, сбросить с себя наваждение, вернуться в нормальное состояние. Дважды в одну и ту же воду не ступишь. Ой нет! Проходил мимо кабинета следователя Гладкоскока. Сверстник Нечиталюка. Неужели этому поколению делали какие-то специальные прививки? Разве не выходили на экраны в первые послевоенные годы почти одни только кинокомедии, к тому же порой глупые, ничтожные, едва ли не кощунственные? Повсюду развалины, голод, нехватка, еще не высохли слезы матерей и детей по убитым, погибшим, еще пеплом войны густо присыпана земля, а тут кто-то эдаким странным образом хочет поднять настроение великому народу. А может, так и нужно? И может быть, нечиталюки и гладкоскоки, эти дети войны, именно в те годы нахватались этой показной бодрости, да так и не сбросили ее с себя? Гладкоскок был у них в отделе катализатором хорошего настроения. Что бы ему ни говорили, всегда отвечал смехом - раскатистым, звонким, беспричинным. И к своим хиханькам-хаханькам каждый раз цеплял совершенно неожиданные и потому особенно глупые слова. Выходило у него приблизительно такое: "ха-ха-бар", "хо-хо-дуля", "хе-хе-рувимчик", "хи-хи-романт", "хи-хи-труха", "ху-ху-дячок". Возможно, калечить слова все же не так страшно, как калечить жизнь?
