Она свежевала туши и кормила хищников, подцепив куски мяса на длинные палки.
Она никогда не воровала мяса у зверей. Может быть, иногда горсть витаминов.
Душевой там не было, но был шланг, с помощью которого она мыла клетки.
Она использовала его вместо душа.
Звери задумчиво смотрели на неё, когда она обливала себя водой из шланга.
Она была красива целомудренной юной красотой. И тигры любовались ею, прощали ей отсутствие шерсти там, где она должна была быть по их понятиям… но там, где она была, она смотрелась красиво.
Наташа была молчалива и замкнута.
Никому не перечила, только мрачно взглядывала на человека, если тот досаждал ей неправильными, по её понятиям, замечаниями.
И людям становилось не по себе.
С ней старались не ссориться.
Даже оператор, стареющий бабник, позволил себе только однажды ущипнуть её, когда она проходила мимо камеры с ведром говяжьего мяса и большим разрубочным ножом. И больше не посмел, почувствовал опасность.
В ней, при её нелюдимости и мрачноватости, был шарм.
Эту особенность облика Наташи сразу заметила Ульяна, когда встретила её в коридоре «Ленфильма».
– Будем снимать эту девочку, – сказала она Платону.
– Да она вроде не девочка, а мальчик, – сказал он, приглядываясь. – Посмотри, какой перстень! С изумрудом… Или стекло зелёное?
Девушка уловила взгляд Платона, чуть-чуть, совсем незаметно улыбнулась, поправила дорогое кольцо на среднем пальце левой руки.
– Мы хотим снимать вас, – сказала Ульяна. – Но у нас нет денег. Мы не можем платить актёрам…
Наташа холодно посмотрела на неё. Пожала удивлённо узкими плечами. И было непонятно, согласна она сниматься или нет.
…После первых же съёмок, когда они все собрались в директорском зале показывать отснятый материал, и Коза, и ученики его были поражены.
Камера увидела то, что не могли увидеть глаза.
Наташа была прекрасна. В ней читалась история коренных петербуржцев, переживших революцию, террор и блокаду. В ней была затаившаяся сила и непокорность… Непокорённость… Её прабабушка была фрейлиной при дворе. Родила дочь от связи с одним из великих князей… Растила дочку в Сибири, потом вернулась в Питер. Жила незаметно. Под чужой фамилией. Вышла замуж. Ещё раз сменила фамилию. Через много лет родилась Наташа.
Время обрекло эту девушку существовать в самом низу отстойника. Она выбрала работу в зоопарке. Она проводила почти всё время со зверями и птицами, пленёнными для развлечения горожан.
Она обращалась с тиграми и львами, обезьянами и слонами как со своими братьями, и они приняли её в своё тайное общество поверженных и проданных в рабство царей природы…
Жизнь её была монотонна и буднична. Она исполняла свои обязанности неторопливо, несколько даже меланхолично.
Радовалась внутренне, что для неё, девочки из зоопарка, ставили свет, для неё стрекотала камера. Радовалась внутренне, но виду не показывала.
Её любимым актёром был Юл Бриннер. Она копировала его походку, жесты, манеру говорить, но никто, кроме Платона, не догадывался об этом.
Наконец настал день, ради которого её пригласили на эту странную работу.
Снимался эпизод восстания зверей.
Она упала по команде на опилки арены, а дрессировщик хлопал бичом и палил в воздух из пистолета, чтобы спровоцировать зверей на бунт.
Обезумевшие, они летали над ней, как на картинах Дали.
Сняли пять дублей.
Тигров загнали в клетки. Наташа встала на ноги. Отряхивалась от опилок. В лице у неё не было ни страха, ни гордости. Это была её будничная работа…
Она была влюблена в актёра, который играл главную роль.
Он аплодировал и восхищённо смотрел на неё.
Этот грузин был неотразим. В него были влюблены ассистентки, помрежки, официантки, уборщицы, гримёрши, костюмерши, монтажницы и монтажёрки и молодой и жеманный директор картины. Даже тигрицы и медведица Милка, которая в итоге всё же оказалась медведем-трансвеститом.
Когда актёр входил в вольер, большие кошки рыкали сладострастно ему в лицо и катались по настилу клетки в оргазме. Только от его облика, его походки, от его мужского обаяния. От запаха благородного самца, который не могли заглушить дорогие мужские одеколоны…
А медведь Милка строил ему глазки.
– Откуда у тебя этот перстень? – спросил грузин Наташу.
– Вам нравится? Хотите, я подарю его вам?
– Нет. Но очень красивый… Ну что ты смотришь так на меня, девочка? Не страдай, я приду к тебе в гости… если хочешь…
– Сюда? – Она посмотрела на свою каморку и неуверенно пожала плечами.
– Нет, – улыбнулся он. – У тебя ведь есть квартира…
– У меня комната… в коммуналке… На Литейном… Вы правда придёте или дразнитесь?
В глазах у неё стояли слёзы.
У него было благородное испанское лицо. Ленивая стать любимца и любителя женщин. Лёгкая и в то же время неторопливая кошачья походка горца.
– Приду, не плачь. На всю ночь приду… Бедная моя девочка…
– Когда?
Он задумчиво листал свой блокнот.
– Завтра вечером…
Он говорил с ней голосом Ефима Копеляна, а её дублировала Людмила Чурсина.
…Наташа купила самые вкусные и дорогие закуски в Елисеевском магазине. Двух лангустов и маленькую баночку чёрной икры. Хотела купить шампанского, но купила виски. Слышала как-то, что актёр в разговоре с дрессировщиком сказал, что больше всего любит именно виски.
Когда актёр пришел, её собака, эрдельтерьер Юта, стала проситься на прогулку, и они решили, что собака имеет на это право.
– Вы ешьте, пейте… Не ждите меня… Я скоро вернусь…
Девушка ходила по Литейному проспекту и представляла, как он обнимет её и поцелует её грудь. Совсем как поэт Саади.
Когда она вернулась, актёр спал. Или притворялся, что спит. Она сидела рядом с ним. Она была счастлива – он спал в её постели… у него было лицо счастливого мальчика…
– Будем смотреть дальше? – спросил кто-то.
– Будем, – ответил главный редактор.
И снова титры. Сценарий Ульяны Курдюмовой. Режиссёр-постановщик Платон Фолтин.
Лента начиналась нарочито бытово. Молодожёны в коммунальной квартире. Она экономист. Исправно ходит на работу, а он хозяйничает дома. Он симпатичен и добр. Но соседи его презирают, потому что не пьёт, не матерится, да ещё пишет стихи, которых нигде не печатают… Его в любой день могут выслать из Ленинграда в Мордовию, как тунеядца…
И вдруг какой-то дальний родственник предлагает ему поработать на космонавтику.
Нет, не в полётах. Это может быть в будущем. В далёком будущем.
А сегодня нужны добровольцы для испытаний.
Он проходит конкурс. Всё засекречено. Никто, даже самые близкие не должны знать, где он.
Его помещают в барокамеру. Ему предстоит провести в одиночестве полгода. Разрешают взять с собой одну книгу. Одну пластинку. Три шариковые ручки и ученическую тетрадь в клеточку.
Сначала он испытал счастье. Отдыхал от городского шума. От мерзких звуков и запахов коммунальной квартиры. Читал Бродского и слушал Малера. Кропал стихи, надеясь, что когда-нибудь и ему тоже присудят Нобелевскую премию. Потом всё осточертело ему – и Бродский, и Малер, и собственные стихи…
Иногда ему напоминали, что он должен делать. Поливать цветы. Измерять давление крови и температуру тела.
Но обратной связи не было. Снаружи слышали, как он кричит, воет, как просит прекратить эксперимент. Но не отвечали ему. Снимали все его реакции на киноплёнку. Изучали. Писали отчёты. Защищали диссертации.
А он сходил с ума от одиночества.
Потом смирился. И медленно угасал.
С нежностью вспоминал свою коммуналку. Шептал, как молитву, матерные слова… И решил, если он выберется отсюда, никогда больше не будет подопытной мышкой, но добьётся власти и станет хозяином жизни. Он даже разработал несколько вариантов, которые должны привести его к победе. Это помогло ему не сойти с ума…
Жена искала его. Но никто не объяснил ей, где он и что делает. Она стала жить с другим мужчиной.
Через полгода его выпустили наконец.
Он заработал много денег. Он мог купить трёхкомнатную квартиру или две машины «Жигули».
Тогда была весна, а теперь зима.
Он шёл по набережной Невы.
Ему казалось, что все смотрят на него.
А он не мог надышаться сырым холодным воздухом Ленинграда.
Он заметил кровь на шарфе. Рука тоже была в крови. Он пытался остановить кровотечение, прикладывая к носу снег…
Играл эту роль Глеб Посудников, молодой поэт, с которым Платон познакомился, когда они с Ульяной снимали комнату на Кирочной, недалеко от метро «Чернышевская».
По окончании ленты долго не зажигали света. Была тишина.
«Им было неинтересно», – обречённо подумал Платон.
В отличие от студии здесь никто не высказывал своего мнения раньше, чем это сделает главный редактор.
Наконец зажгли свет.
Он увидел себя их глазами. Увидел «мелкотемье» и все накладки полупрофессиональной операторской работы. Скованность актёров. Увидел себя – раздавленного своей попыткой сказать не сказанное другими… то, что он сам чувствовал… Попытаться понять загадку общества, которое вроде воспитывало в людях добро и бескорыстие, а порождало зло и беззаконие…
