Моды появились в результате наметившегося в пятидесятые годы раскола между любителями традиционного джаза (в основном представителями среднего класса) и модернистами, предпочитавшими современный джаз Чарльза Мингуса (Charles Mingus) и экзистенциальную философию Жан-Поля Сартра. Этих последних поставляли еврейские семьи, Ист-Энд и рабочий класс. По мере того как культ выходил за пределы эстетствующих кругов, характерными признаками модов становились одержимость модой и пристрастие к амфетаминам. Кроме того, они любили танцевать под ямайскую и афроамериканскую музыку.
Lyceum явился предтечей, но в 1963 году для модов, любивших негритянскую музыку, первым пунктом назначения был клуб Scene, которым владел неугомонный ирландец Ронан О’Рэхилли (Ronan O’Rahilly). Прежде это местечко в Сохо было джазовым клубом (Cy Laurie’s Jazz Club). Как и в Picadilly, здесь когда-то выступала еще никому не известная группа The Rolling Stones.
Scene представлял собой сырую душную комнату в подвале, настолько маленькую, что посетителям не оставалось ничего другого, кроме как танцевать. Еврейский юноша по имени Марк Фельд (Marc Feld) был одной из «звездочек» клуба. (Под псевдонимом Марк Болан [Marc Bolan] он позже стал поп-звездой.) Хотя официально алкоголь там не продавали, купить колу с виски не составляло большого труда. Также, конечно, там можно было достать амфетамины, что ребята обычно и делали.
Однако большинство людей приходили в Scene вовсе не для того, чтобы хлопнуть виски или проглотить пару таблеток. Они хотели послушать диджея. Его звали Гай Стивенс (Guy Stevens). Если Иэн Сэмвелл в Lyceum был случайным участником революции в британской клубной культуре, то Гай Стивенс может считаться ее Лениным, убежденным в революционной силе диск-жокея. Этот кудрявый маньяк постоянно кипел энтузиазмом, а его сеты максимального ритм-энд-блюза стали столь же легендарными, сколь и его пристрастие к наркотикам. Гай Стивенс любил «алые сердечки»[41] не меньше своих слушателей.
«Гай ставил все эти классные пластинки с ритм-энд-блюзом, и мы оттягивались всю ночь. Конечно, почти все принимали таблетки. Иначе нельзя, если вы танцуете ночь напролет. Сейчас точно с той же целью употребляют экстази», — объяснил репортеру Evening Standard Джонни Моук (Johnny Moke), слывущий лицом шестидесятых.
«Все приходили, чтобы послушать Гая. The Rolling Stones, The Beatles, Эрик Клэптон — все яркие звезды. Народ съезжался со всей страны, а также из Франции и Голландии, даже в понедельник — настолько это было хорошо», — говорит Ронан О’Рэхилли. Сеты, которые Стивенс ставил в Scene, служили сырым материалом для The Who и Small Faces, переработавших многие сыгранные им записи.
О’Рэхилли вспоминает: «Стивенс носил свои пластинки в огромном чемодане и так за них боялся, что сидел на нем все время во время работы. Я даже видел, как он на нем спал! Для него это было религией, ей-богу».
Он часто проводил дни, бродя по музыкальным магазинам в поисках желанных раритетов. Каждую пятницу с утра Стивенс направлялся в подвал одной лавки на Лайсл-стрит в китайском квартале, где горячий поклонник ритм-энд-блюза распродавал только что привезенные сорокапятки из небольшой коробки, стоявшей на столе. К обеду все пластинки разбирались, а продавец растворялся в толпе.
Стивенс принадлежал к растущему сообществу любителей соула и переписывался с такими людьми, как Роджер Игл (Roger Eagle) — диджей-резидент манчестерского Twisted Wheel. «Гай был славным парнем, присылал мне пластинки», — вспоминал о нем Игл незадолго до своей смерти в мае 1999 года.
Стивенс также работал на лейбл Sue — филиал Island Records — и продвигал песни Ike & Tina Turner, Бетти Эверетт (Betty Everett) и Руфуса Томаса. Он сыграл важную роль в карьерах групп Free, Traffic, Bad Company, Mott the Hoople и Spooky Tooth и сильно повлиял на британский звукозаписывающий бизнес в целом. Кроме того, он был преданным фанатом рок-н-ролла, души не чаял в Джерри Ли Льюисе (Jerry Lee Lewis) и основал фан-клуб Чака Берри.
К сожалению, его бьющая ключом жизнь оборвалась слишком рано. Он умер 28 августа 1981 года от передозировки лекарств, которые ему прописали для лечения алкоголизма. Его трагический уход произошел как раз после того, как он спродюсировал свою лучшую запись — London Calling в исполнении The Clash.
Scene не был единственным клубом в подобном роде. Кроме него работали Flamingo, Purley Orchid, La Discothèque, Roaring Twenties и Crazy Elephant (где свое мастерство показывал другой чернокожий диджей Эл Нидлз [Al Needles]), а также модные гнездышки, облюбованные быстро растущей лондонской поп-аристократией: Ad Lib, Cromwellian и Scotch of St James. Лондонские геи предпочитали отдыхать в Sombrero в Кенсингтоне.
Джефф Декстер присоединился к Иэну Сэмвеллу в качестве диск-жокея, и их дуэт крутил пластинки во многих из этих мест, включая модный Flamingo, конкурировавший со Scene. Эта забегаловка, также работавшая без лицензии на продажу спиртных напитков, располагалась на Уордор-стрит в Сохо, под баром Whiskey-A-Go-Go (имевшем лицензию), который ныне называется WAG. По пятницам и субботам она была открыта всю ночь.
Flamingo привлекал разношерстную толпу, в том числе постоянных клиентов с американских военных баз в Хиллингдоне и Руислипе, а также недавно присоединившихся к ним негров из западной и южной частей Лондона. Такая культурная смесь добавляла и музыкальной энергии. «Это был наш лучший гиг[42], потому что публика была либо очень хипповой, либо вест-индийской, — вспоминает Иэн Сэмвелл. — Я не играл ничего, кроме ритм-энд-блюза и блубита».
Еще был Tiles — наркоманский Диснейленд. Очутившись внутри, вы словно попадали в перекрытый переулок с чем-то вроде торгового пассажа, включая обувной магазин Ravel, киоск с напитками и салон красоты под названием Face Place. Довершала иллюзию пребывания на неизвестной лондонской аллее табличка с надписью Tiles Street. Каждый день в обеденное время Tiles оккупировали секретарши с накрашенными бледной помадой губами, сачкующие клерки, молодые моряки с торговых судов в увольнении и моды, которые, казалось, вообще никогда не работали. Все они собирались среди бела дня, чтобы потанцевать под соул или блубит. Писатель Том Вулф назвал эту странную субкультуру «полуденным андеграундом».
Среди прочих Tiles поддерживал владелец компании Marshall PA Джим Маршалл, поэтому там стояла приличная аппаратура (что нельзя было сказать о других клубах Лондона). К середине шестидесятых там успели поработать несколько диджеев, в частности, дерзкий ливерпулец Кенни Эверетт (Kenny Everett), Майк Куинн (Mike Quinn), Клем Дэлтон (Clem Dalton), Иэн Сэмвелл и Джефф Декстер с собственной вечеринкой Record & Light Show.
Клуб стал настолько известным «таблеточным дворцом», что полиция наведывалась в него едва ли не чаще модов. В итоге его закрыли и переоборудовали в аквариум. Джон Пил, вернувшийся после семи лет диджейства на американском радио, играл там в последнюю ночь. Его встретили холодно. «Разгневанные клиенты волнами набегали к рампе, чтобы убедить меня поставить то, что им хотелось. И они явно не имели в виду Grateful Dead, Jefferson Airplane или Country Joe and the Fish. Я им совсем не глянулся».
Лондонская культура ночных танцев быстро распространялась, снискав особую популярность в центральных графствах Англии и на севере страны. Тогда как танцевальные клубы юга прогибались под господствовавшими ветрами движения «детей цветов», работяги севера упорно продолжали требовать негритянскую музыку. Через несколько лет этому причудливому субкультурному миру предстояло трансформироваться в северный соул.
Терри Ноэль в Arthur
Теперь, когда британская клубная культура расцвела, жителям Нового Света тоже захотелось действа. Заряженные твистом, любимцы нью-йоркского общества открывали фантастические, театральные клубы, каждый из которых был шикарнее предыдущего. Об одном из них заговорила вся Америка. Назывался он просто — Arthur — и для элиты шестидесятых был чем-то вроде Studio 54. Диджеем там работал расфуфыренный херувимчик Терри Ноэль (Terry Noel).
Он первым из диджеев начал микшировать записи.
Когда актер Ричард Бёртон ушел от жены Сибил к Элизабет Тейлор, Сибил с полученными в результате развода деньгами сбежала в Нью-Йорк, чтобы предаться веселью. В мае 1965 года благодаря мощной общественной поддержке и восьмидесяти пожертвованиям своих друзей (каждый скинулся по тысчонке баксов) она основала клуб Arthur, заимствовав название из реплики насчет стрижки Джорджа Харрисона из фильма «Вечер трудного дня». Клуб мгновенно произвел сенсацию. На следующий день после открытия несколько газет напечатали фотографию танцующих вместе Сибил Бёртон и Рудольфа Нуриева. Так родилась «артуровская» легенда.
