При обсуждении курса по христианству, первоначально названного религией-2, мы поспорили. Ред придерживался семи Таинств католической церкви, а я возражал против телесного вознесения Марии на Небо и ее провозглашения Королевой ангелов. Ред упрямо продолжал проталкивать в религию концепцию главенства женщины, пока я прямо не подколол его:
— Слушай, Ред, ты в самом деле хочешь видеть ангела, которому дана власть над мужчинами?
Он размышлял всего одно мгновение:
— Ты прав, Джек. Свергни ее с престола.
Мы завершили составление программы и Гэл отослал ее в регистратуру. Студентка, помощница регистратора, заверила наших секретарей-студентов, что немедленно сделает все, что нужно и проследит, чтобы наша программа попала в каталог. Со времени нашего прибытия в комплекс, мы еще не встречались с преподавателями, если не считать наших учителей языка.
Из-за того, что наши предметы были факультативными, без сдачи зачетов по ним, существовала вероятность, что мы вообще окажемся без студентов. Мы не смели рассчитывать на ценность наших персон, как экзотическую диковинку, потому чТо интеллектуальное любопытство харлечиан казалось минимальным даже при наличии потрясающе короткой шотландской юбки Реда и моих благопристойных длинных брюк. Ред в своей кильте представлял собой ходячую рекламу, но саморекламирование не достигало цели. С другой стороны, оно было успешно для дела, так как, когда вечером мы встретились в пивной, его утреннее возбуждение улетучилось и он выглядел изможденным.
К этому времени он уже шатался под грузом кленовых листочков, приколотых к пледу.
— Почему бы тебе не начеканить золотых листочков — по одному за каждые десять зеленых, — предложил я, — и не облегчить свое бремя.
Он принял мое предложение, но на следующий день все равно пошатывался под тремя золотыми листочками и пятью зелеными.
— Моя щедрость убивает меня, Джек, но я не могу разбить сердца этих девушек полным отказом.
Появившийся на доске у столовой утром, за два дня до начала занятий, бюллетень нисколько не поправил наше моральное состояние.
"Согласно предложению регистратора, факультет примитивной антропологии добавил в учебный план факультативные предметы, преподаваемые инопланетными преподавателями: учителем Джеком и учителем Редом. Студентов, желающих прослушать эти предметы, просят воздерживаться от комментариев по поводу уродливых ног и строения глаз инопланетян.
Декан Бубо."
Когда Ред увидел уведомление, он разразился потоком бранных выражений, вызвавших бы отвращение даже у нерелигиозного человека, и гордо зашагал к канцелярии.
— Куда ты направился? — окликнул я его.
— Загнать в угол этого неуловимого администратора… этого пучеглазого Бубо.
В свою очередь, извещение поразило и меня. Во времена докосмической мифологии, космос был наводнен жукоглазыми чудищами. Мифы оказались неверными. В космосе существовало только два косоглазых и кривоногих чудища: Ред О'Хара и я.
Ред не смог найти Бубо. Он позвонил, чтобы пожаловаться, в тот же вечер, но получил извинение от секретаря Бубо, студента. Оказывается, это он написал это извещение, выполняя просьбу Гэла, который полагал, что оказывает нам услугу, рекламируя наши дисциплины. Утром на доске бюллетеней висело новое извещение:
"По предложению учителя Реда, курсы, преподаваемые инопланетянами, преобразуются в новый факультет свободных искусств. Студентов, желающих прослушать эти курсы, просят воздерживаться от комментариев по поводу уродливых ног и строения глаз инопланетян.
Декан Бубо."
Запоздав на завтрак, Ред с удовлетворением объяснил измененную редакцию извещения.
— Никакой землянин не стерпит подчинения приказам жукоглазого руководителя факультета. Я добился своего!
Накануне открытия семестра мы довели нашу рекламную кампанию до кульминационной точки, развешав по обеденным залам большие плакаты. Расположенными по кругу буквами, отпечатанными красным на бледножелтом фоне, плакаты превозносили чудесные лекции, предлагаемые учителем Редом и учителем Джеком. Главная мысль была чисто в стиле О'Хары: "… вострепещите перед Лепреконами![50] Испытайте чудо Спасения!"
Я чувствовал, что Ред наобещал больше, нежели я смог бы выполнить по последнему пункту, но было утро, и Ред все еще бурлил, как наливаемая в стакан газировка.
— Не сомневайся, дружище. При содействии О'Хары ты сможешь это сделать.
От Гэла я узнал, что список класса не давался преподавателям до тех пор, пока не начнутся лекции, и что сорок студентов считалось максимальным числом, разрешенным для одного класса. Пока длилась наша рекламная кампания, мы работали вслепую, поэтому Ред отпечатал и прикрепил к стене моей квартиры рекламный лозунг: "Попади в сорок!"
Если бы мы могли использовать телевидение, то я уверен, Ред уже привлек бы его. В столовой стояли телевизоры, а в университетском комплексе даже существовала радиовещательная студия, но и телевидение и радиовещательная сеть оживали только на время передачи официальных сообщений. По словам Гэла, они когда-то пытались развить телевидение на Харлече, но почему-то бросили эту попытку.
В день открытия занятий по местному телевидению показали декана Бубо, который выступил с приветствием к студентам, только что прибывшим в комплекс. Бубо оказался маленьким лысым человечком, а его речь длилась не более минуты. Он посоветовал вновь прибывшим обращаться за информацией к преподавателям только в случае, если таковой не оказывалось в каталоге.
Когда каталоги прибыли в кабинеты, мы нашли наши предметы среди других четырехсот двадцати предметов, перечисленных в алфавитном порядке.
День открытия принес мне разочарование. Первой лекции по земным ценностям внимало шесть студентов, а на первой лекции по земной эстетике их было восемь. Моя послеобеденная лекция по ценностям привлекла двенадцать студентов, зато на лекции по эстетике их число снизилось до шести. И все же не малое количество слушателей причиняло мне больше всего огорчений.
Аудитория располагалась четырьмя ярусами, подымающимися от кафедры к противоположной стене; столов не было — только высокие скамейки, а так как они располагались друг над другом, то скамейки каждого яруса хорошо просматривались от кафедры.
В обычных отношениях со студентами, их нагость[51] не доставляла мне никаких проблем ввиду моего более высокого роста, но здесь, в аудитории, поднимая глаза на студентов, сидящих на скамьях, я приходил в замешательство от предстающего передо мной вида. Смотреть на лица студентов мне запрещало табу на разглядывание лиц тех, с кем вы непосредственно не разговариваете. Опустить взгляд ниже мне не позволяло земное табу на рассматривание наготы женщин, а контингент слушателей моих курсов в большинстве своем состоял из особей женского пола.
Но мне нужно было сделать перекличку, чтобы распознавать студентов, и я выбрал нечто промежуточное: я останавливал взгляд примерно на уровне солнечного сплетения и пытался запомнить голоса студентов по форме диафрагмы. Я не мог затемнить аудиторию. Для этого не было повода, потому что для вводной лекции, одинаковой для всех моих классов, наглядные пособия и показ слайдов еще не требовались. И вот я мучился, изобретая способы, помогающие мне преподавать, не нарушая ни одного из этих табу.
Я вычертил на доске небесную карту, чтобы показать положение Земли в Галактике относительно Харлеча и его солнца, затратив на это двадцать минут вместо рассчитанных десяти.
В конце концов, я вынужден был повернуться и встать лицом к классу, превознося красоту моей родной планеты, радости жизни, живущих на ней, и успехи космических разведчиков. И я нашел выход — я поднял глаза к потолку и продолжал:
— Вид звезд и луны ночью и облаков днем — это видения исключительной красоты. Мы также когда-то влачили существование в пещерах, но красота Земли повела нас навстречу опасностям жизни на поверхности планеты.
Однажды подняв глаза к потолку и обозревая воображаемые небеса, я уже не смог опустить их вниз. Я не мог решиться опустить их снова и уповал на то, что мои студенты отнесут эту позу единственно на счет какого-либо из странных земных обычаев.
Этот день стал для меня самым длинным днем, тем не менее, мое вступительное слово о благопристойности, как земном обычае, я преподнес с пылом проповедника. О сокрытии членов, как искусстве эстетики, я не повествовал, а провозглашал с пафосом, но, когда я, в конце концов, отрывал глаза от потолка по окончании каждой лекции, в аудитории продолжала царить непристойность. Превозмогая себя, я сумел мельком взглянуть в лица студентов: они сидели, глядя перед собой пустыми глазами, не делая никаких заметок, только слушая, и в бесстыдстве своей наготы они были подобны Адаму и Еве до грехопадения.
