человек), после восстания на Санто-Доминго (Гаити) пошла на спад, а два акта по ее упразднению, принятые в 1833 и 1848 году, положили ей конец.
Источники и цепочки: см. piketty.pse.ens.fr/egalite
Протекционизм, взаимоотношения центра с периферией и мир-системы
Заметим, что протекционизм сыграл ключевую роль не только в росте могущества Европы, но и во всех остальных случаях успешного экономического развития, которые только знала история. Япония с конца XIX века, Корея и Тайвань с середины XX века, Китай в конце XX – начале XXI века, все они так или иначе практиковали целенаправленный протекционизм, ориентированный, с одной стороны, на развитие специализации и технологий в приоритетных для них секторах, с другой – на радикальное сокращение возможностей иностранных инвесторов брать под свой контроль производственные единицы, формирующиеся в соответствующих отраслях. И только добившись господства в том или ином ассортименте продукции, такие страны начинали говорить о свободе торговли, что для менее развитых в данной сфере государств зачастую оборачивалось длительной зависимостью от них. Эту реальность, которой сопровождалась вся долгая история капитализма, со всей очевидностью продемонстрировали работы Валлерстайна, посвященные мир-системам и отношениям центра с периферией[56]. Не стоит забывать и многие другие труды, авторы которых анализируют ключевую роль национальных промышленных стратегий в приложении к более позднему историческому периоду[57].
Что касается роста могущества Европы в XVIII–XIX веках, то его единственной подлинной специфической чертой было неуемное, свободное от любых предрассудков использование военной силы в масштабах всего мира, в отсутствие каких бы то ни было внутренних либо внешних противовесов. Первые европейские коммерческие предприятия, такие как Британская Ост-Индская компания[58] и Голландская Ост-Индская компания, больше напоминали самый настоящий военизированный международный грабеж с опорой на частные армии и порабощение целых народов. Весьма показательным примером в этом отношении является история опиумных войн. Начиная с XVIII века, когда у европейцев истощился американский финансовый ресурс, до этого позволявший им поддерживать торговый паритет с Индией и Китаем, они стали все больше беспокоиться по поводу того, что им больше нечего предложить на экспорт в обмен на поставки этими двумя азиатскими гигантами шелка, текстиля, фарфоровых изделий и чая. На фоне этих тревожных настроений британцы взялись наращивать производство в Индии опиума, дабы затем поставлять его в Китай. Именно таким образом торговля этим товаром в XVIII веке приобрела размах, а Британская Ост-Индская компания установила в 1773 году свою монополию на производство опиума и его экспорт из Бенгалии.
Столкнувшись с запредельным ростом поставляемых объемов, империя Цин, с 1729 года без особого успеха заставлявшая своих граждан соблюдать запрет на потребление опиума, введенный на фоне вполне законной озабоченности здоровьем общества, в конечном счете перешла к действиям. В 1839 году император приказал своему представителю в Кантоне положить конец незаконной торговле, а весь запас опиума сжечь. Сразу после этого в британских СМИ началась ожесточенная антикитайская кампания, финансируемая торговцами опиумом, которая изобличала нетерпимое нарушение права собственности и недопустимый пересмотр принципов свободной торговли. Поскольку император Цин явно недооценил рост военных и фискальных возможностей Великобритании, в ходе первой опиумной войны (1839–1842) китайцам пришлось беспорядочно отступать. Англичане отправили флот, обстрелявший из тяжелых орудий Кантон и Шанхай, и в итоге добились подписания в 1842 году первого из «неравноправных договоров» (в 1924 году эту фразу популяризовал китайский революционер Сунь Ятсен). Китайцы выплатили денежную компенсацию за уничтоженный опиум, покрыли военные издержки британцев, предоставили английским торговцам фискальные и правовые преференции, а заодно уступили им остров Гонконг.
Но несмотря на это, империя Цин все равно противилась легализации торговли опиумом. Вторая опиумная война (1856–1860) и разграбление французско-британскими войсками Летнего дворца в Пекине в конце концов вынудили императора пойти на уступки. В 1860–1862 годах Китай вынужденно разрешил европейцам открыть ряд торговых отделений, пошел на территориальные уступки и выплатил значительные репарации. Кроме того, под давлением извне, ради религиозных свобод христианским миссионерам разрешили свободное перемещение по стране (хотя никто даже словом не обмолвился, что точно таким же правом в самой Европе в этом случае должны обладать буддистские, мусульманские или индусские миссионеры). Ирония истории: именно после этих военных репараций, навязанных британцами и французами, Китаю пришлось отказаться от ортодоксальной бюджетной политики, проповедуемой еще Смитом, и в порядке эксперимента впервые за всю историю вынужденно объявить немалый государственный займ. Сразу после этого долг стал расти снежным комом, заставляя императора Цин поднимать налоги ради выплат европейцам, а потом и уступить им часть фискального суверенитета страны – в полном соответствии с колониальным сценарием принуждения через внешний долг, который можно было наблюдать и в случае многих других государств (таких как Марокко[59]).
Говоря о внутреннем государственном долге, накопленном европейскими странами для финансирования войн друг с другом в XVII–XVIII веках, нельзя не отметить ту чрезвычайно важную роль, которую он сыграл в процессе обращения долговых обязательств в ценные бумаги и развитии других финансовых новшеств. Некоторые из этих нововведений повлекли за собой громкие банкротства, такие как знаменитый финансовый крах системы Джона Ло в 1718–1720 годах, в основе которой, по большому счету, лежала конкуренция между Францией и Великобританией – желая избавиться от накопленных внутренних долгов, каждая из этих стран предлагала держателям ее долговых обязательств акции самых несусветных колониальных компаний (таких как «Компания Миссисипи», значительно ускорившая схлопывание финансового пузыря). На тот момент большинство подобных акционерных обществ базировались на использовании колониальной монополии в торговле и налоговой сфере, в целом не имея ничего общего с эффективным предпринимательством[60]. Как бы то ни было, развитие финансовых и торговых технологий в масштабе всей планеты позволило европейцам создать инфраструктуру и добиться значительных преимуществ, пусть и относительных, но сыгравших решающую роль в эпоху финансово-промышленного капитализма, который на рубеже XIX–XX веков обрел мировой размах[61].
Превращение Европы в провинцию, переосмысление специфики Запада
Если вкратце, то военное доминирование и колониализм позволили западным странам выстроить мир-экономику таким образом, чтобы извлекать из нее максимальную выгоду, а остальную часть планеты надолго отодвинуть на периферию. Повторим еще раз: в самой этой стратегии нет ровным счетом ничего чисто европейского. В первой половине XX века подобный эксперимент на части территорий Азии провела Япония, в итоге Корея и Тайвань смогли задействовать независимую стратегию своего развития только когда японскому колониализму пришел конец. Вырвавшись из-под колониальной опеки, с одной стороны западной, с другой – японской, после нескольких десятилетий шатаний в разные стороны, в начале 1980-х годов Китай наконец определил собственную стратегию развития, которая позволила ему подчинить себе целый ряд азиатских и африканских экономик – не таких богатых и занимающих гораздо худшее положение. Уникальность Европы заключается в том, что она первой в качестве эксперимента прибегла к этой стратегии, а потом на несколько столетий распространила ее
