- Здравия желаю, товарищ лейтенант! - вскакивает он. - С прибытием.
- Спасибо, Леша. Что, опять ошибка?
- Нынче вроде нет.
Мы понимающе смеемся, закуриваем. С некоторых пор все редакционные начали побаиваться Лешиных чтений: того и гляди новая неприятность! Учился Леша мало, читает медленно и поэтому не схватывает, как обычно, все слово, а неторопливо, на ощупь прочитывает его. Тут-то и обнаруживаются наши "огрехи". Споткнувшись как-то на слове "насупление", Леша обратился за разъяснением к редактору. С тех пор Пресс зовет его ревизионным корректором.
- Что у нас нового?
- Все так же. Вчера Гранович уехал. А в тот день, как вы уехали, капитан Левашов был. День только и пробыл.
- Жаль, опять его не повидал. Остальные на месте?
- Все тут. Михаил Аркадьевич с майором в штаб поехали. Как бы от нас майора-то не забрали.
- Кудрина? Говорили разве что?
- Сватают его будто в другую газету.
- Вот это да! А он?
- Да кто его знает? Может, и пойдет: повышение.
Еще с порога бьет острый запах дегтя. Ну, конечно, это от сапог Кузнецова!
- Привет, лейтенант!
Кузнецов не спеша поднимает голову - он что-то пишет, - смотрит секунду-другую, точно не узнавая, потом здоровается. В доме больше никого нет.
- А где все?
- Все? - Кузнецов оглядывается, удивленно пожимает плечами. - Не знаю, только что были.
Он вдруг улыбается, замкнутое лицо его чудодейственно меняется становится открытым, добродушным, нос по-ребячьи морщится.
- Это они, наверно, от моих сапог убежали. Вот не любят!
- А зачем же вы их так мажете?
Улыбка уже исчезла с его лица. Оно опять становится обычным - замкнутым и, пожалуй, грубоватым, с плотно сжатыми губами и тяжело сведенными скулами. Кузнецов задумчиво поглядывает на жирный, обильно пропитанный дегтем сапог, постукивает им по полу.
- Предохраняет ко-жу от порчи. Проверено.
Решив, что разговор на этом закончен, он опять склоняет над тетрадью крупную, с редкими и жесткими темными волосами голову.
- Вы давно вернулись?
- Я? - Тетрадь уже полностью завладела вниманием лейтенанта. - Нет, недавно.
Странный он человек, этот Кузнецов. Журналист - отличный. Из каждой командировки Кузнецов привозит материала в пять раз больше, чем нужно. Пошлют за корреспонденцией - он привезет пять корреспонденции, десяток информации, несколько интересных военкоровских писем. Мне приходилось готовить его корреспонденции в набор. Журналисты знают, как буквально отдыхаешь, вычитывая умело сделанную статью. Редактор с полным основанием называет его находкой (Метников всегда добавляет - в сапогах). Но зато поговорить с ним почти невозможно: более скупого на слова человека встречать мне еще не приходилось. Сдаст свой материал и в ожидании следующей командировки молча сидит над толстой клеенчатой тетрадью. Что пишет - неизвестно.
- Так, кое-какие мысли, - это все, что можно услышать в ответ на самые настойчивые расспросы. Метников уверял, что у Кузнецова до войны было издано две повести, но никто их не видел. Гранович пытался было разузнать об этих книгах у самого автора, но тот отмахнулся:
- Ерунда!
Во всем нашем коллективе у Кузнецова есть один собеседник - метранпаж Иван Кузьмич, такой же молчальник. Мы хохотали, когда Метников воспроизводил одну такую беседу в лицах. Иван Кузьмич и Кузнецов, рассказывал он, сидят на лавочке, курят. Проходит минут пять, десять. Кузнецов говорит: "Потеплело", Иван Кузьмич согласно кивает: "Пора, апрель". Проходит еще несколько минут. "Сеять скоро начнут". - "А что вон как припекает". Потом Кузнецов тушит окурок о подметку сапога, встает. "Пойду, заболтались мы, Кузьмич"...
Метников оказывается в наборном цехе. Иван Кузьмич сосредоточенно возится над полосой, ответственный секретарь оживленно рассказывает что-то Зине. Девушка весело смеется:
- Сбрили бы вы их, товарищ старший лейтенант. Ну зачем вам усы?
- Солиднее.
- Не солиднее, а старее. Кто сейчас усы носит?
- Да еще рыжие, - поддерживаю я.
- Но, но, только приехал, а уже дерзит! Пушкин носит!
- Пишет он? - вспоминаю я нашего нового военкора, носителя знаменитой фамилии.
- Чтоб Пушкин да не писал! Завтра опять заметка идет. Пошли, что ли?
На лестничке сталкиваемся с Нюрой.
- Ага, опять с Зайцевым пролюбезничала, - дразнит Метников. - Сейчас тебе Кузьмич задаст!
Девушка сердится.
- А ну его, только и бурчит!
В редакции по-прежнему сидит один Кузнецов. Он мельком смотрит на нас, снова пишет.
- Мысли, - подмигивает Метников. - Ну, как съездили?
Я коротко докладываю о командировке.
- Хорошо, готовьте очерк. Послезавтра поеду я.
- Анатолий Семенович, правда, что Кудрина забирают?
- Откуда вы узнали?
- Леша сказал.
- Ох, эти редакционные шоферы, всегда все знают!
Вызвали обоих, не знаю, чем кончится. К вечеру выяснится.
- О семье его ничего нет?
- Нет, ничего. Мучается мужик, только виду не показывает... Да, между прочим, можете меня поздравить.
Не могу не похвастать.
- С чем?
- Извольте, полюбуйтесь.
На второй странице "Красной звезды" напечатан большой очерк Метникова "Разведка идет в тыл врага".
- Здорово!
- Если не лень, прочитайте. Интересно, - ваше мнение.
Начав читать из обычного любопытства, уже вскоре увлекаюсь по-настоящему. В отличие от наших бесхитростных зарисовок очерк Метникова - писательский, с интересным сюжетом, с портретами людей, с запоминающимися деталями, которым веришь. Сразу отчетливо представляю, как далеко моим очеркам до очерка Метникова, как много еще нужно работать, учиться.
- Да... замечательно!
- Ну, до замечательного далеко, а на тройку вытянет.
Вот кстати, и наши девушки. Один букет мне!
У Лены и Машеньки в руках охапки подснежников.
Девушки раскраснелись; их свежие румяные лица, зеленые гимнастерки и синие подснежники - одновременно и контраст и гармония. Видел бы живописец!
- А все не хотите? - задорно спрашивает Машенька. Увидев меня, она вспыхивает, сухо говорит:
- Вам письмо, сейчас дам.
Лена, молча поклонившись, проходит к приемнику, - Вот, пожалуйста, подает Машенька конверт.
- Машенька, вы чем-то расстроены?
- Какое это имеет значение? - пожимает плечами девушка. - Леночка, я сейчас.
Письмо от Оли.
- Про очерк не забудьте! - кричит вдогонку Метжиков.
Бугор за околицей подсох, зазеленел. Бросаю на траву шинель, сажусь, быстро вскрываю конверт. Хватит испытывать терпение!
Размашистый, бесконечно родной почерк. В глаза почему-то сразу бросается и тут же теряется слово: "Макаров", "...прости, что долго не писала". Так, так. Ах, вот где: "Макаров уверяет, что в редакции безопасно.
Я успокоилась. Это мы возвращались с актива, говорили о тебе. Ты, конечно, не обидишься, что он проводил меня до дому - собрание кончилось поздно. И ничего не думай: он просто хороший, немного несчастный человек...
Мама тебе всегда передает приветы..."
Письмо коротенькое, ласковое. Перечитываю его несколько раз подряд, потом лежу на траве, смотрю в небо.
По синей воде плывут прозрачные легкие льдинки облаков. Солнце все добрее, льдинки, уплывая на восток, тают и тают. Там на востоке, далеко отсюда, моя Оленька.
Строки возникают как-то сами по себе, непроизвольно:
Сколько ясных минут
Над письмом, что пришло с востока,
Осветивших день этот
И согревших меня, - протекло.
Я с тобой говорил,
Близкая и далекая,
Свет путеводный мой,
Ласка моя и тепло!..
Пресс и Кудрин уже вернулись.
- Ну, как, остаетесь? - бросаюсь к Кудрину. - Остаюсь, Сергей, остаюсь. Давай руку - здравствуй!
- Отбили мы его, Прохоров! - довольно смеется
Пресс. - Рано ему в шишки выходить. Пусть в замах походит!
Машенька трогает меня за руку, кивает в сторону.
Вот, пожалуйста, - снова веселая! Проследив за ее взглядом, я поворачиваюсь и прикусываю губу. Пристроившись бриться, Метников задумчиво поглаживает короткие рыжие усики, потом решительно мажет под носом белой мыльной пеной. Пропали усы!
11
- Ну что, Левашов, заскучал?
Левашов откладывает планшетку, которая служит ему вместо письменного стола, вертит огромную "козью ножку". По крупному лицу майора - Левашову недавно присвоили очередное звание - проходит легкая улыбка.
- Плохой я кабинетчик, Михаил Аркадьевич.. В частях привычнее.
- От дому отбился. - Пресс коротко усмехается, - Только, по-моем-у, кабинетная обстановка на тебя и здесь не особенно давит...
Поневоле улыбаюсь и я. Большая русская печь в углу, поставленные набок и покрытые бумагой ящики - столы и такие же ящики, но положенные плашмя, : стулья - все это даже и отдаленно не напоминает кабинета. Убранство нашей редакции дополняют несколько автоматов, сложенных на широкой лавке, и окна без стекол, в которые широко и беспрепятственно льется знойный воздух.
- Ладно, - говорит Пресс, - сдашь полосу и можешь выезжать. Надо дать несколько корреспонденции об агитаторах.
