- Старшина у нас, пропади он пропадом, проваландался, - сердито говорит водитель, постукивая мокрыми, задубевшими на ветру валенками.
- Промочил ноги?
- Не без этого. Ничего, в кабине отогреются.
- Зайцев, - окликает Пресс, - садись с ним - и до Гулевого. Пусть даст сухие портянки да немного погреться. Это по пути.
- Эх, вот спасибо! - широко улыбается водитель, обрадованный, кажется, последним больше, чем сухими портянками.
- Есть! - козыряет Зайцев и озорно оглядывается. - Мне бы, Михаил Аркадьевич, за вредное производство тоже подкинуть надо.
- Ну, ну! - грозит Пресс.
В редакции нас ожидает посетитель. Положив забинтованную правую руку на колени, а левой вертя незажженную папиросу, на табуретке у самой двери сидит невысокий пожилой солдат с прокуренными желтыми усами.
При нашем появлении он браво вскакивает и едва не достает головой потолка - при коротком туловище у него оказываются непомерно длинные ноги.
- Здраю-желаю!
Мгновенное превращение в гиганта настолько неожиданно, что мы все смеемся. Широко улыбается привыкший, видимо, к подобным эффектам и необычный "складной" гигант. Увидев позже вошедшего Пресса, он вытягивается:
- Разрешите обратиться, товарищ старший батальонный комиссар!
- Пожалуйста. - Пресс смотрит на посетителя, подняв голову, глаза у него весело блестят.
- Гвардии рядовой Александр Пушкин...
- Уж не Сергеич ли? - не сдерживается Метников.
- Так точно - Александр Сергеевич, - невозмутимо чеканит гвардеец. Полные тезки!
- Не родня случайно?
- Никак нет! Фамилия наша пошла от прозвища.
Из уральских пушкарей.
- Стихи не пишете? - не унимается Метников.
- В измальстве пытал - не выходит. Складу нет.
Строго поглядывая на нас, Пресс подходит к окну, приглашает:
- Садитесь, Александр Сергеевич. Вот сюда, поближе.
Значит, вы из пушкарей?
- Сам-то нет, - добродушно щурится Пушкин, - К стихам не прибился, из пушкарей выбился. Плотник я. Служу в части майора Потапова. К вам по пути завернул, в штаб вызывали. Заодно в медсанбад заглянул.
- Что у вас с рукой?
- Чирьяк, будь он неладен, вскочил. Вскрыли.
- А в штаб зачем?
- Награды вручали. Вот. - Пушкин распахивает шинель и, не сдержавшись, косится на грудь: повыше кармана на гимнастерке поблескивает орден Боевого Красного Знамени.
- Ого! Ну, поздравляю, Александр Сергеевич! - Пресс крепко пожимает руку солдату. - За что наградили?
- Вторая-то у меня профессия - охотник, на Урале это у нас как должно. Так вот за нее. Снайпером я сейчас. А к вам вот по какой нужде.
- Слушаю, Александр Сергеевич.
- Охота мне в газету заметку пропустить. Да вот рукой нонче плохо ворочаю.
Говорит и держится Пушкин свободно, просто, от всей его фигуры веет спокойствием, добродушием. Слушаем мы его, невольно улыбаясь, хотя ничего смешного он и не говорит.
- О чем же вы хотите написать?
- Про одного нашего солдата. Орел парень!
- Хорошо, Александр Сергеевич. Прохоров, помогите товарищу.
Пушкин подсаживается ко мне, тихонько шепчет:
- А закурить тут можно?
- Конечно. - Я беру бумагу, ручку, жду, пока солдат закурит. Говорите, Александр Сергеевич.
Пушкин снимает шапку, минуту молчит, собираясь с мыслями, лицо у него становится сосредоточенным.
- Пиши, стал быть, так: "Крепко бьет фашистских подлюков рядовой Анисим Захаров. Самый что ни на есть герой - богатырь он! Пять дней назад, когда наша рота брала деревню Маловку..."
Покуривая, неторопливо, словно заново переживая то, о чем он рассказывает, Пушкин диктует. Если убрать некоторые "негазетные" слова, чуть поправить, - получится толковая корреспонденция. Кончив диктовать, Александр Сергеевич просит прочесть заметку вслух и, внимательно выслушав, удовлетворенно говорит:
- Все верно. Теперь подпиши, а я заверю.
Александр Сергеевич встает, снова поражая неожиданным своим ростом, надевает шапку, вытягивается.
- Разрешите идти, товарищ старший батальонный комиссар?
- Что, уже все готово? - подходит Пресс к солдату.
- Они вот помогли, написали.
- Ну, добро, добро. Вы нам пишите, Александр Сергеевич. Военкором нашим будьте.
- В начальство пошел! - весело щурится Пушкин и тут же сгоняет улыбку. - Это можно, когда во как надо человека в газете осветить! Потому заслужил!
- Правильно. Через неделю будем ждать от вас новой заметки.
- Пришлю. О минометчиках надо будет - боевой народ!
- Вот, вот. очень хорошо! Ну, счастливо, Александр Сергеевич!
- Спасибочко и вам тоже!
Александр Сергеевич с чувством пожимает руку Пресса, обходит поочередно всех нас и уходит. Редактор берет у меня заметку Пушкина, на ходу правит се, передает Метникову.
- В номер, секретарь.
- В этот некуда, Михаил Аркадьевич. Сверстано.
- Что-нибудь снимите! - Пресс проходит по избе, останавливается, очень мягко говорит: - И помните, для кого делается газета, почему она называется солдатская.
С этого дня и начали появляться в нашей газете заметки, подписанные зпаменитой фамилией - А. Пушкин.
9
Весна так и застигает нас в этой маленькой деревушке.
Жмурясь от яркого солнца, я выхожу на крыльцо, с сожалением смотрю на только что отмытые кирзовые сапоги. Автобусы стоят в проулке, вплотную к дому. Но чтобы подойти к ним, обязательно приходится лезть в жирную, загустевшую на солнце грязь. Э, ладно!
На ступеньках автобуса сидят шофер Леша и Нюра.
Девушка вскакивает.
- Набор, товарищ лейтенант?
- Набор. Абрамов здесь?
- Тут. Верстает.
Пол внутри наборного цеха покрыт жидкой грязцой.
Утром его старательно скоблят, а к обеду под ногами снова хлюпает черное болотце. Того и гляди поскользнешься.
- Как дела, Иван Кузьмич?
Метранпаж не спеша поднимает голову.
- Как всегда.
Разговаривать он не любит. Очень сдержанный, хмуроватый, но в сущности хороший человек. И что для нас самое важное - превосходный работник. Мы с ним нередко ссоримся, чаще всего короткие стычки бывают у него с Метниковым. Получив вычитанные гранки, Иван Кузьмич внимательно просматривает их, отправляется в редакцию. Он очень неумело козыряет, подходит к Метникову.
- А это надо?
Метников хмыкает.
- Сокращено - значит, надо.
- А в оригинале - нельзя?
- Слушайте, Абрамов, газета остается газетой. Утром это было надо, сейчас - нет!
- Вот это утром надо? - метранпаж не торопясь читает вычеркнутый абзац. - "С огромным подъемом встретили..."
- Ну, ладно, ладно, Иван Кузьмич, - пытается мирно замять дело Метников. - Не вошло бы иначе.
- Перед набором нужно прикинуть.
Ответственный секретарь начинает раздражаться.
- Вы же знаете, в каких условиях мы работаем! Чего вы от меня хотите?
- Меньше сокращений, - спокойно отвечает Иван Кузьмич. - Ручной набор. Рассыплем, тогда что делать?
- Ну-ка, покажите, - вмешивается Пресс.
Метранпаж подает злополучную гранку.
Редактор почти всегда держит его сторону. Да он и прав; сокращения у нас в гранках велики.
- Правильно, товарищ Абрамов. Учтем.
Высокий, прямой, с неподвижным каменным лицом, обтянутым сухой желтой кожей, Иван Кузьмич старательно подносит руку к шапке, уходит.
Два дня после этого мы с Метниковым тщательно подсчитываем строки, стараемся обходиться без сокращений. Но в спешке неизбежны просчеты, и вот смотришь, Иван Кузьмич снова укоризненно спрашивает:
- А это надо?..
Сегодня у нас спокойный день: сокращений особых нет, переверстки не предвидится. Я любуюсь, как быстро и ловко длинные худые пальцы Ивана Кузьмича собирают черную, тускло поблескивающую полосу. Вот он прочно обвязывает ее шпагатом, накатывает валиком, оставляющим на свинцовых буквах тонкиий слой краски, кладет чистый лист бумаги. Через минуту держу в руках оттиск второй страницы. Когда таким образом будут готовы все четыре страницы, когда их вычитают, выправят ошибки и Пресс начертит красным карандашом "печатать", заработает проворная "Пионерочка".
Страница кажется мне очень хорошей. Четко подобранные заголовки, линейки, строгие отбивки.
- Красиво сверстано!
Иван Кузьмич обтирает руки ветошью, великодушничает:
- Макет неплохой.
Теперь некоторую гордость испытываю я. Макет - это точный план газеты, по нему метранпаж верстает полосы. Сегодняшний макет делал я: Метников, наконец, добился своего и выехал вчера в часть. Мне предстоит замещать его дней пять, и я очень рад, что с первым номером идет так благополучно. Пожалуй, часам к семи вечера и управимся. Это рекорд!
Насвистывая, возвращаюсь в редакцию и понимаю, что явился не вовремя. Гранович на полуслове замолкает, отходит к окну. Машенька смущенно розовеет.
- Еще полоса? - удивляется она. - Значит, до вечера кончим. Екатерина Васильевна обещала нагреть во ды - надо всем помыться.
Помогаю Машеньке преодолеть смущение.
- Женя, стихи завтра будут?
