V
* * *
Позднее наследство,Призрак, зук пустой,Ложный слепок детства,Бедный город мой.
Тяготит мне плечиБремя стольких лет.Смысла в этой встречеНа поверку нет.
Здесь теперь другоеНебо за окном —Дымно-голубое,С белым голубком.
Резко, слишком резко,Издали видна,Рдеет занавескаВ прорези окна,
И, не узнавая,Смотрит мне воследМаска восковаяСтародавних лет.
1955
Стихи из детской тетради
… О, матерь Ахайя,
Пробудись, я твой лучник последний…
Из тетради 1921 г.
Почему захотелось мне снова,Как в далекие детские годы,Ради шутки не тратить ни слова,Сочинять величавые оды,
Штурмовать олимпийские кручи,Нимф искать по лазурным пещерамИ гекзаметр без всяких созвучийПредпочесть новомодным размерам?
Географию древнего мираНа четверку я помню, как в детстве,И могла бы Алкеева лираУ меня оказаться в наследстве.
Надо мной не смеялись матросы.Я читал им:«О, матерь Ахайя!»Мне дарили они папиросы,По какой-то Ахайе вздыхая.
За гекзаметр в холодном вокзале,Где жила молодая свобода,Мне военные люди давалиЧерный хлеб двадцать первого года.
Значит, шел я по верной дороге,По кремнистой дороге поэта,И неправда, что Пан козлоногийДо меня еще сгинул со света.
Босиком, но в буденновском шлеме,Бедный мальчик в священном дурмане,Верен той же аттической теме,Я блуждал без копейки в кармане.
Ямб затасканный, рифма плохая —Только бредни, постылые бредни,И достойней:«О, матерь Ахайя,Пробудись, я твой лучник последний…»
1958
* * *
Мы шли босые, злые,И, как под снег ракита,Ложилась мать-РоссияПод конские копыта.
Стояли мы у стенки,Где холодом тянуло,Выкатывая зенки,Смотрели прямо в дуло.
Кто знает щучье слово,Чтоб из земли солдата,Не подымали сноваУбитого когда-то?
1958
Колыбель
Андрею Т.
Она:Что всю ночь не спишь, прохожий,Что бредешь — не добредешь,Говоришь одно и то же,Спать ребенку не даешь?Кто тебя еще услышит?Что тебе делить со мной?Он, как белый голубь, дышитВ колыбели лубяной.
Он:Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет.Кто мне поможет воды зачерпнуть из криницы глубокой?Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться.
Она:Где криница — там водица,А криница на пути.Не могу я дать напиться,От ребенка отойти.Вот он веки опускает,И вечерний млечный хмельОбвивает, омываетИ качает колыбель.
Он:Дверь отвори мне, выйди, возьми у менячто хочешь —Свет вечерний, ковш кленовый, траву-подорожник…
1933
* * *
Под сердцем травы тяжелеют росинки,Ребенок идет босиком по тропинке,Несет землянику в открытой корзинке,А я на него из окошка смотрю,Как будто в корзинке несет он зарю.
Когда бы ко мне побежала тропинка,Когда бы в руке закачалась корзинка,Не стал бы глядеть я на дом под горой,Не стал бы завидовать доле другой,Не стал бы совсем возвращаться домой.
1933
Ялик
Что ты бредишь, глазной хрусталик?Хоть бы сам себя поберег.Не качается лодочка-ялик,Не взлетает птица-нырок.
Камыши полосы прибрежнойДостаются на краткий срок.Что ты бродишь, неосторожный,Вдалеке от больших дорог?
Все, что свято, все, что крылато,Все, что пело мне: «Добрый путь!» —Меркнет в желтом огне заката.Как ты смел туда заглянуть?
Там ребенок пел загорелый,Не хотел возвращаться домой,И качался ялик твой белыйС голубым флажком над кормой.
1940
* * *
Река Сугаклея уходит в камыш,Бумажный кораблик плывет по реке,Ребенок стоит на песке золотом,В руках его яблоко и стрекоза.Покрытое радужной сеткой крылоЗвенит, и бумажный корабль на волнахКачается, ветер в песке шелестит,И все навсегда остается таким…
А где стрекоза? Улетела. А гдеКораблик? Уплыл. Где река? Утекла.
1933
Белый день
Камень лежит у жасмина.Под этим камнем клад.Отец стоит на дорожке.Белый-белый день.
В цвету серебристый тополь,Центифолия, а за ней —Вьющиеся розы,Молочная трава.
Никогда я не былСчастливей, чем тогда.Никогда я не былСчастливей, чем тогда.
Вернуться туда невозможноИ рассказать нельзя,Как был переполнен блаженствомЭтот райский сад.
1942
Дождь
Как я хочу вдохнуть в стихотвореньеВесь этот мир, меняющий обличье:Травы неуловимое движенье,
Мгновенное и смутное величьеДеревьев, раздраженный и крылатыйСухой песок, щебечущий по-птичьи, —
Весь этот мир, прекрасный и горбатый,Как дерево на берегу Ингула.Там я услышал первые раскаты
Грозы. Она в бараний рог согнулаУпрямый ствол, и я увидел крону —Зеленый слепок грозового гула.
А дождь бежал по глиняному склону,Гонимый стрелами, ветвисторогий,Уже во всем подобный Актеону.
У ног моих он пал на полдороге.
1938
На берегу
Он у реки сидел на камыше,Накошенном крестьянами на крыши,И тихо было там, а на душеЕще того спокойнее и тише.И сапоги он скинул. И когдаОн в воду ноги опустил, водаЗаговорила с ним, не понимая,Что он не знает языка ее.Он думал, что вода — глухонемаяИ бессловесно сонных рыб жилье,Что реют над водою коромыслаИ ловят комаров или слепней,Что хочешь мыться — мойся, хочешь — пей,И что в воде другого нету смысла.
И вправду чуден был язык воды,Рассказ какой-то про одно и то же,На свет звезды, на беглый блеск слюды,На предсказание беды похожий.И что-то было в ней от детских лет,От непривычки мерить жизнь годами,И от того, чему названья нет,Что по ночам приходит перед снами,От грозного, как в ранние года,Растительного самоощущенья.
Вот какова была в тот день водаИ речь ее — без смысла и значенья.
1954
Зима в детстве
1
В желтой траве отплясали кузнечики,Мальчику на зиму кутают плечики,Рамы вставляют, летает снежок,Дунула вьюга в почтовый рожок.А за воротами шаркают пильщики,И ножи-ножницы точат точильщики,Сани скрипят, и снуют бубенцы,И по железу стучат кузнецы.
2. Мерещится веялка
А в доме у ТарковскихПолным-полно приезжих,Гремят посудой, спорят,Не разбирают елки,
И сыплются иголкиВ зеркальные скорлупки,Пол серебром посолен,А самый младший болен.
На лбу компресс, на горлеКопресс. Идут со свечкой.Малиной напоили?Малиной напоили.
В углу зажгли лампадку,— И веялку приносят,И ставят на площадку,И крутят рукоятку.
И сыплются обрезки —Жестянки и железки.Вставай, пойдем по краю,Я все тебе прощаю.
То под гору, то в горуПойдем в другую поруПо зимнему простору,Малиновому снегу.
1967
Фонари
