Арсений Тарковский
Стихотворения разных лет
I
* * *
Ночью медленно время идет.Завершается год високосный.Чуют жилами старые сосныВешних смол коченеющий лед.
Хватит мне повседневных забот,А другого мне счастья не надо.Я-то знаю: и там, за оградой,Чей-нибудь завершается год.
Знаю: новая роща встаетТам, где сосны кончаются наши.Тяжелы чрно-белые чаши,Чуют жилами срок и черед.
1976
* * *
Был домик в три оконцаВ такой окрашен цвет,Что даже в спектре солнцаТакого цвета нет.
Он был еще спектральней,Зеленый до того,Что я в окошко спальниМолился на него.
Я верил, что из рая,Как самый лучший сон,Оттенка не меняя,Переместился он.
Поныне домик чудный,Чудесный и чудной,Зеленый, изумрудный,Стоит передо мной.
И ставни затворяли,Но иногда и днемНа чем-то в нем играли,И что-то пели в нем,
А ночью на крылечкеПрощались и впотьмахЗатепливали свечкиВ бумажных фонарях.
1976
* * *
Мне другие мерещятся тени,Мне другая поет нищета.Переплетчик забыл о шагрени,И красильщик не красит холста,
И кузнечная музыка счетомНа три четверти в три молоткаНе проявится за поворотомПеред выездом из городка.
За коклюшки свои кружевницаПод окном не садится с утра,И лудильщик, цыганская птица,Не чадит кислотой у костра,
Златобит молоток свой забросил,Златошвейная кончилась нить.Наблюдать умиранье ремеселВсе равно что себя хоронить.
И уже электронная лираОт своих программистов тайкомСочиняет стихи Кантемира,Чтобы собственным кончить стихом.
1973
* * *
Меркнет зрение — сила моя,Два незримых алмазных копья;Глохнет слух, полный давнего громаИ дыхания отчего дома;
Жестких мышц ослабели узлы,Как на пашне седые волы;И не светятся больше ночамиДва крыла у меня за плечами.
Я свеча, я сгорел на пиру.Соберите мой воск поутру,И подскажет вам эта страница,Как вам плакать и чем вам гордиться,
Как веселья последнюю третьРаздарить и легко умереть,И под сенью случайного кроваЗагореться посмертно, как слово.
1977
* * *
Душу, вспыхнувшую на лету,Не увидели в комнате белой,Где в перстах милосердных колдунийНежно теплилось детское тело.
Дождь по саду прошел накануне,И просохнуть земля не успела;Столько было сирени в июне,Что сияние мира синело.
И в июле, и в августе былоСтолько света в трех окнах, и цвета,Столько в небо фонтанами билоДо конца первозданного лета,Что судьба моя и за могилойДнем творенья, как почва, прогрета.
1976
* * *
Влажной землей из окна потянуло,Уксусной прелью хмельнее вина;Мать подошла и в окно заглянула,И потянуло землей из окна.
— В зимней истоме у матери в домеСпи, как ржаное зерно в черноземе,И не заботься о смертном конце.
— Без сновидений, как Лазарь во гробе,Спи до весны в материнской утробе,Выйдешь из гроба в зеленом венце.
1977
* * *
Я тень из тех теней, которые, однаждыИспив земной воды, не утолили жаждыИ возвращаются на свой тернистый путь,Смущая сны живых, живой воды глотнуть.
Как первая ладья из чрева океана,Как жертвенный кувшин выходит из кургана,Так я по лестнице взойду на ту ступень,Где будет ждать меня твоя живая тень.
— А если это ложь, а если это сказка,И если не лицо, а гипсовая маскаГлядит из-под земли на каждого из насКамнями жесткими своих бесслезных глаз?..
1974
* * *
Сколько листвы намело.Это легкие наших деревьев,Опустошенные, сплющенные пузыри кислорода,Кровли птичьих гнездовий, опора летнего неба,Крылья замученных бабочек, охра и пурпур надеждыНа драгоценную жизнь, на раздоры и примиренья.Падайте наискось наземь, горите в кострах, дотлевайте,Лодочки глупых сильфид, у нас под ногами. А детиСеверных птиц улетают на юг, ни с кем не прощаясь.Листья, братья мои, дайте знак, что через полгодаВаша зеленая смена оденет нагие деревья.Листья, братья мои, внушите мне полную веруВ силы и зренье благое мое и мое осязанье,Листья, братья мои, укрепите меня в этой жизни,Листья, братья мои, на ветвях удержитесь до снега.
* * *
В последний месяц осени,На склонеСуровой жизни,Исполненный печали,Я вошелВ безлиственный и безымянный лес.Он был по край омытМолочно-белымСтеклом тумана.По седым ветвямСтекали слезы чистые,КакимиОдни деревья плачут наканунеВсеобесцвечивающей зимы.И тут случилось чудо:На закатеЗабрезжила из тучи синева,И яркий луч пробился, как в июне,Как птичьей песни легкое копье,Из дней грядущих в прошлое мое.И плакали деревья наканунеБлагих трудов и праздничных щедротСчастливых бурь, клубящихся в лазури,И повели синицы хоровод,Как будто руки по клавиатуреШли от земли до самых верхних нот.
1978
Феофан Грек
Когда я видел воплощенный гулИ меловые крылья оживали,Открылось мне: я жизнь перешагнул,А подвиг мой еще на перевале.
Мне должно завещание могил,Зияющих как ножевая рана,Свести к библейской резкости белилИ подмастерьем стать у Феофана.
Я по когтям узнал его: он лев,Он кость от кости собственной пустыни,И жажду я, и вижу сны, истлевНа раскаленных углях благостыни.
Я шесть веков дышу его огнемИ ревностью шести веков изранен.— Придешь ли, милосердный самарянин,Повить меня твоим прохладным льном?
1975–1976
Григорий Сковорода
Не искал ни жилища, ни пищи,В ссоре с кривдой и с миром не в мире,Самый косноязычный и нищийИзо всех государей Псалтыри.
Жил в сродстве горделивый смиренникС древней книгою книг, ибо этоПравдолюбия истинный ценникИ душа сотворенного света.
Есть в природе притин своеволью:Степь течет оксамитом под ноги,Присыпает сивашскою сольюЧерствый хлеб на чумацкой дороге,
Птицы молятся, верные вере,Тихо светят речистые речки,Домовитые малые звериПо-над норами встали, как свечки.
Но и сквозь обольщения мира,Из-за литер его Алфавита,[1]Брезжит небо синее сапфира,Крыльям разума настежь открыто.
1976
* * *
Мир ловил меня, но не поймал.
Автоэпитафия Гр. Сковороды
Где целовали степь курганыЛицом в траву, как горбуны,Где дробно били в барабаныИ пыль клубили табуны,
Где на рогах волы качалиСтепное солнце чумака,Где горькой патокой печалиЧадил костер из кизяка,
Где спали каменные бабыВ календаре былых временИ по ночам сходились жабыК ногам их плоским на поклон,
Там пробивался я к Азову:Подставил грудь под суховей,Босой пошел на юг по зовуСудьбы скитальческой своей,
Топтал чабрец родного краяИ ночевал — не помню, где,Я жил, невольно подражаяГригорию Сковороде,
Я грыз его благословенный,Священный, каменный сухарь,Но по лицу моей вселеннойОн до меня прошел, как царь;
Пред ним прельстительные сетиМеняли тщетно цвет на цвет.А я любил ячейки эти,Мне и теперь свободы нет.
Не надивуюсь я величьюСчастливых помыслов его.Но подари мне песню птичьюИ степь — не знаю для чего.
Не для того ли, чтоб оттудаВ свой час при свете поздних звезд,Благословив земное чудо,Вернуться на родной погост.
1976
Приазовье
