С паническим настроением он ждал своего процесса. А когда объявили слушание иска Скворцова Николая Спиридоновича, Григорий совсем упал духом.
Николай Скворцов говорил перед судом спокойно, уверенный в своей правоте:
— Весной нам дали квартиру, вернее — нам дали ее раньше, но жильцы долго не выезжали. Когда мы вселились, решили взять от бабушки нашего сына Игоря. Но не успели. Жену отвезли в роддом, и там она от тяжелых родов скончалась. После похорон я поехал за ребенком. А Королев Григорий мне сына не отдал, в драку полез. Прошу вас, судьи, отобрать у него моего ребенка и отдать на воспитание мне. Аза драку я его прощаю, потому что сам кое в чем был неправ.
Народный заседатель Сергей Тимофеевич Горбачев, директор книжного магазина, сидевший слева от председательствующего, взял в руки со стола тонкое дело, достал из кармана пиджака очки, надел их на узкий длинный нос, зашелестел страницами и, склонившись, стал читать какой-то документ.
Анна Павловна, посмотрев на маленький столик, за которым сидела белокурая девушка, недавно оформившаяся на работу секретарем судебного заседания, и, убедившись, что та успела записать показания истца, приступила к допросу:
— Почему вы считаете ребенка своим сыном?
Николай Спиридонович удивленно глянул на судью. Вопрос ее он посчитал нелепым и не знал, что сказать.
— Как «почему»? — торопливо спросил он.
— Отвечайте на вопрос, — спокойно потребовала Анна Павловна.
Николай, ища сочувствия, глянул на народных заседателей. Но Сергей Тимофеевич читал дело, а второй заседатель, бухгалтер сберкассы Раиса Степановна Чайкина, скрестив на столе руки, смотрела в зал.
— Так он же мой!
— А чем вы это докажете?
«Ах, вот оно в чем дело, — понял Николай. — Нужны им доказательства». Он приложил руки к груди, со всей убедительностью произнес:
— Об этом все село знает, да и Королев Григорий подтвердит.
«Ишь какой самоуверенный, — скосил Григорий на него глаза. — А вдруг да откажусь, чтобы ты на моем пути никогда больше не стоял. Возьму и заявлю: ребенок от меня, родился при нашей совместной жизни с Мариной, записан на мою фамилию. Никаких серьезных отношений до нашей женитьбы у жены с ним не было. И все. Пусть кто-нибудь опровергнет. Анастасии Семеновны нет, Марины тоже. А больше об этом, кроме меня и тебя, никто теперь толком и не знает. Нет, дела мои не так уж и плохи. Зря расстраивался. Судьи правильно, все по закону делают. Одна беда: язык не повернется сказать неправду», — с грустью подумал он.
— Предположим, что вы его породили…
— Это точно.
Анна Павловна приподняла ладонь, ровным тоном закончила:
— Но это еще не значит, что вы его отец.
«Правильно, правильно, — приободрился Григорий. — Насквозь видят судьи и до тонкости все знают…»
— Я вас не понимаю, — загорячился Николай, — я породил, но не отец. Вы говорите столь парадоксальные вещи, что мне затруднительно давать вам объяснения.
— Позвольте, — снимая очки, спросил Сергей Тимофеевич у председательствующего разрешения. Пощипывая короткие седенькие усы, он резко заметил: — Отец не тот, кто породил, а тот, кто воспитал и вырастил. Вы инженер и должны были давно усвоить эту истину.
«Так, так его, — заулыбался Григорий, — и этот судья не на стороне Николая».
— Я прочитал ваше заявление, — говорил Николаю народный заседатель, — просмотрел все документы в деле, и нигде не указано, что вы воспитывали ребенка, хотя бы один день провели с ним вместе.
— Вот я и хочу его взять, чтобы всю жизнь быть вместе, — высказался Николай громко и напористо.
— Теперь и скажите сами: кто же у ребенка отец? — сказал народный заседатель.
— Я, конечно, — не долго думая, выпалил Николай и оглянулся, ища поддержки у присутствовавших в зале.
Но зал замер. Все, затаив дыхание, слушали, с жадностью ловили каждое слово судей, молча прикидывали: «Кто же настоящий отец? Как решит суд?» Тишина лишь изредка нарушалась приглушенным стеснительным покашливанием.
— Поймите, граждане судьи, мне стыдно перед людьми: ребенка воспитывает чужой человек, а я, отец, в стороне.
И будто в защиту «чужого человека» в зале взметнулся нетерпеливый голос:
— Какой ты сыну отец? Сам ты ему совсем чужой.
— Тихо! — строго потребовала Анна Павловна.
Бледный и растерянный стоял Николай перед судом. Он чувствовал, как у него дрожали пальцы рук. Желая скрыть от суда свое волнение, он одну руку опустил в карман, а пальцами другой ухватился за пуговицу на пиджаке, стал ее закручивать.
— У вас есть вопросы? — негромко спросила председательствующая у Чайкиной.
Раиса Степановна кивнула головой. Ее красивые глаза мягко взглянули на Николая, обласкали его, а певучий голосок вежливо произнес:
— Скажите, пожалуйста, Скворцов, как вы мыслите воспитывать сына? Вы ведь работаете? Кто же за ребенком будет ухаживать?
«Эта, видно, за Николая», — опасливо подумал Григорий.
— Я ребенка отдам пока на воспитание матери. Я с ней говорил. Она согласна.
— Зачем же вы ребенка оставили больной старушке, а не своей матери? — хмурясь, вмешался Сергей Тимофеевич.
— Так хотела жена, — заявил Николай. — А потом моя мама в то время могла и не согласиться. Она была против моего брака.
Горбачев кивнул головой и подумал: «В этой семье ребенок не нашел бы теплоты и ласки».
— Ответчик Королев! — позвала Анна Павловна.
Григорий, криво усмехаясь, подошел к судейскому столу.
— Какой я вам ответчик? — резко проговорил он. — Приклеиваете тут ярлыки непутевого человека ни за что и ни про что, — осмелев вдруг от явно, на его взгляд, незаслуженного оскорбления, упрекнул он суд.
— Такая у нас форма обращения, — зашептала ему молоденькая секретарша. — Говорите по существу.
— А что говорить? — грубовато начал Григорий. — Живем с Игорьком дружно. По документам я ему отец, стало быть, и должен к нему по-отцовски относиться.
На улице послышались частые резкие гудки.
Неожиданно Григорий от стола шагнул к окну, загорелым кулаком легко стукнул по створкам и выглянул наружу.
— Перестань сигналить! — крикнул он.
— Вы с кем там разговариваете? — развеселившись от необычного поведения ответчика, заинтересовалась председательствующая.
— С сыном, — возвратившись на свое место, пояснил Григорий. — Прошу извинить меня, боюсь, аккумулятор посадит.
— Вы его с собой в рейс берете? — совсем просто спросила Анна Павловна, как будто она из судьи превратилась в собеседника.
Это Григория расположило. Он теперь совсем уверился, что суд не отберет у него ребенка и откажет Николаю в его претензиях. Игорька в дальние рейсы он никогда не брал, иногда только катал по совхозу, когда работал в селе. Но сейчас он взял с собой Игорька на случай, если судьи захотели бы поглядеть ребенка. Он его одел по-праздничному. На Игорьке была совсем новая темно-синяя шерстяная матроска, гольфы и белые ботинки. Пусть судьи дивятся, какой ребенок при нем справный и приглядный. Не желая выдавать своего замысла, Григорий ответил:
— Беру иногда.
— А у вас какой сегодня маршрут? — задал ему вопрос Сергей Тимофеевич.
— После суда поеду на нефтебазу, потом по бригадам. Работенки сегодня у меня хоть отбавляй.
Потемнело лицо у Сергея Тимофеевича. Он крякнул, неодобрительно потряс головой, затеребил пальцами по столу. И сразу заметил Григорий, что промазал, не то сказал судьям. Желая поправить пошатнувшуюся позицию, он поспешно прибавил:
— А чаще оставляю его у соседки — тети Маши. Она баба…
— Женщина, — поправила его Анна Павловна.
— Она баба, то есть женщина, шумливая, может, конечно, и всыпать, но всегда накормит и присмотрит.
Анна Павловна слушала ответчика охотно. Ей нравилась простоватая, но человечная его речь, открытая душа. И ей жаль было Григория, когда она задумывалась над тем, что у него не созданы нормальные условия для ребенка. Трудно ему, холостяку, растить и воспитывать Игорька. Да и ребенку тяжело с таким отцом. Он ведь целый день на работе.
Григорий робко поднял глаза на судей. Прямо в упор на него глядели ласковые-ласковые, совсем бесхитростные глазки Раисы Степановны.
«И на меня так же смотрит, — с удивлением отметил про себя Григорий. — Видно, у нее подход такой к людям, чтобы располагать к себе и выведывать тайные мысли».
Тот же певучий приятный голосок спросил у него:
— А почему вы не хотите отдавать ребенка?
Григорий кольнул ее прищуренными острыми глазами и переступил с ноги на ногу, опасаясь подвоха народного заседателя. А его, собственно, и не было. Раиса Степановна бездетна. Ни ее муж, ни она сама не скучали без детей, не понимали родительской озабоченности, самопожертвования их, когда дети болели, отцовской и материнской хлопотливости перед отправкой ребят в школу. Она, конечно, любила своего племянника Славу, сына сестры. Не забывала преподносить ему в праздники и в день рождения подарки, брала к себе домой, когда сестра уезжала в отпуск. И за это время он успевал ей надоесть. Все родственники знали, что она любила Славу. Да мало кто из них догадывался, что любовь-то эта была ласково-обходительная, вызванная долгом и приличием. Без этой любви Раиса Степановна вполне могла жить и не худеть. И непонятно ей было, почему мужчина вцепился в чужого ребенка, вступил за него в битву.
