Толик взглянул на него презрительно. Пригвоздил:
– А нас ее мнение не е…т.
И решительно дернул девушку за руку. Та истерически завизжала.
Сашка думал, что политкорректный Стив приложит все силы, чтобы избежать драки, однако американец не колебался ни секунды: врезал Толику в челюсть. Увы, до Рэмбо ему оказалось далеко – главарь не упал, только отступил, сплюнул кровь…
Сашка (а что оставалось делать?) от друга не отстал: шарахнул второму парню в солнечное сплетение. Аленка тоже попыталась кинуться на третьего. Но не успела.
Тот, самый щупленький, ловко отскочил назад. А уже через долю секунды что-то выхватил из кармана, бросился к американцу, и Стиву в нос ударило плотным, зловонным облаком. Газовый баллончик!
Американец согнулся пополам. Сашка увернулся от оклемавшегося Толяна, закрывая левой рукой рот и нос, бросился на хлюпика, выбил из его рук черно-красный цилиндр.
– Стив! – кинулась к американцу девушка.
Обернулась к Сашке, отчаянно выкрикнула:
– Он задыхается!
Александр бросил быстрый взгляд на друга. Американец реально не мог вздохнуть, глаза налились кровью, выкатились из орбит. Ноги у него подогнулись.
– I have an asthma[7], – прохрипел он.
И упал.
А на Сашку уже надвигался полностью отдышавшийся Толик.
– Прекратите! – надрывалась Алена.
– Он американец, дебилы! – попытался увещать парней Александр. – Нужно врача!
– Сейчас будет вам врач, – мрачно изрек главарь.
Сашка попытался уклониться, но не смог.
Толик обрушил на его голову страшный удар. Перед глазами все завертелось, и школьник провалился в черную пропасть.
* * *
Наши дни
Первое время после отпуска в Италии и увольнения из «Молодежных вестей» Полуянов был чрезвычайно мил. Прежде-то вел себя, как Людовик Четырнадцатый. Государство – это он, а Наде милостиво оставлял все заботы о собственном благополучии и процветании. Но тут вдруг стал – не то что, конечно, в квартире убирать, но жизнью Митрофановой, преданного своего вассала, интересоваться. По вечерам, когда она приходила с работы, выключал (пусть со вздохом) телевизор: «Давай, Надюшка, просто поболтаем». Раздобыл контрамарки и сводил подругу в Ленком, однажды (просто так!) подарил цветы.
Неужели чувствует себя виноватым, что остался без работы, семью содержать не может? Но, во-первых, Дима и сейчас на шее не сидел, предложение, что все продукты она будет пока на свои деньги покупать, благородно отверг: «Пусть минимальные, но сбережения у меня имеются!» А во-вторых, Митрофанова не сомневалась: Полуянов сам не сможет долго тунеядствовать, соскучится. И снова ринется в работу. Хоть в какую.
…Или журналист просто ценить ее больше начал? После того, как своими глазами увидел: подруга его – не довесок какой-то, еще вызывает интерес у молодых, симпатичных артистов?!
Во всяком случае, когда Дима полез, в ее отсутствие, в ящик с документами и обнаружил в нем серебряную старинную книжицу – подарок артиста Черепанова, учинил он Митрофановой натуральный допрос: откуда вещь?
Надя запираться не стала, с вызовом вскинула подбородок:
– Это мне Рома подарил.
– Ты с ним встречаешься, что ли? – сузил глаза Полуянов.
– Нет, – пожала плечами она. – Это еще в Италии было.
– Ох, легко же вам, красным девицам, голову задурить, – фыркнул журналист. – Неужели не понимаешь? У Ромочки таких, как ты, поклонниц – две стопки, и еще коробка.
– Понимаю, – спокойно отозвалась Митрофанова. – Но все равно приятно.
– Русский характер, – продолжал издеваться Димка. – Ее бьют, а она в глаза преданно смотрит.
– Рома разве меня бьет? – простодушно улыбнулась Надя.
И не удержалась от упрека:
– А вкус у него хороший. И подарок красивый сделал. Не то что ты! На день рождения мне пароварку вручил!
– А что пароварка? Полезная в хозяйстве вещь, – искренне удивился Полуянов.
Но все ж выводы сделал. На следующий день протянул ей бархатную коробочку:
– Так уж и быть. Вот тебе в дополнение к пароварке!
Надя достала симпатичные сережки, просияла, кинулась к другу сердечному на шею…
…Как Надя и предполагала, Димина невостребованность длилась недолго. Он написал – за гонорар – несколько статей в глянцевые журналы. Пристроил в один из них свой «гвоздь» про аварию в городе К***. Материал имел успех, и Полуянову предложили пойти в штат. Осторожный журналист не стал сразу относить новым работодателям трудовую – пошел пока на контракт. «Чтобы, если не понравится, сразу сбежать».
И, как раньше, начал сутками пропадать на работе.
Галантность Димина тоже быстро пошла на убыль. Цветов больше не покупал, по вечерам плюхался к телевизору. И в консерваторию, когда Надя позвала, идти отказался: «Не люблю. Кого-нибудь из своих дам библиотечных возьми». Однажды она про наследника заикнулась – опять отшил: «Надька, ну куда нам детей? И без того времени ни на что не хватает».
– Но дальше еще сложнее будет! – попыталась поспорить Митрофанова.
Однако Димка был тверд:
– Нет, солнышко. Я пока не созрел.
Ну да. А когда он созреет, ей рожать будет уже поздно.
Все-таки нет у них с Полуяновым перспектив. Разве пара блестящий журналист скромной библиотекарше? Надо ей кого-нибудь по себе искать. Домашнего, уютного. С кем можно ходить в консерваторию, вместе лепить пельмени по выходным, говорить о книгах… Даже начала к читателям присматриваться – вот он, ее контингент. И однажды сходила в библиотечный буфет выпить чаю с немолодым, но чрезвычайно галантным доктором философии.
Увы, их историко-архивная – куда хуже деревни, все на виду. Полчаса вместе в буфете посидели, и на Митрофанову сразу град вопросов: «Ты чего? С журналистом своим поссорилась?»
Не только коллеги заметили – читатели тоже. Одна шустрая кандидатка наук тут же начала требовать у Нади номер Димкиного мобильника:
– У меня для него тема интересная есть.
А Ирина Андреевна (ее мнение для Митрофановой как раз было важным) упрекнула:
– Зря ты мечешься! Вы с Димой, я считаю, прекрасная пара.
– Слишком разные мы, – вздохнула Надежда. – Тяжело с ним.
– А почему ты только о себе думаешь? – неожиданно упрекнула читательница. – Да, тяжело, семейные отношения вообще строить непросто. Но Дима без тебя вообще пропадет! Что бы Лев Николаевич Толстой делал без своей Софьи Андреевны?
– Ну, вы скажете! – рассмеялась Митрофанова.
Полуянов без нее как-нибудь обойдется. В другом было дело. Пусть доктор философии образован, остроумен, глубоко порядочен и серьезен – чувствовала себя с ним Надя, будто нудный урок отбывала. И с облегчением вздохнула, когда их свидание в библиотечном буфете завершилось. А с Димкой, даже когда тот на нее ноль внимания, в телевизор уставился, она действительно ощущала себя единым целым.
«Собака на сене этот Полуянов, – сердито думала девушка. – И жениться не хочет, и к другим меня не отпускает».
Настроение совсем паршивое, погоде под стать – наступил октябрь, зарядили дожди. К тому же помощница заболела, а народу в зале полно – у ученых всегда глубокой осенью самая научная активность. Новые книги из хранилища прими, старые – сбрось, директор требует, чтобы ко Дню согласия и примирения в зале экспозиция была новая. А как ее готовить? Надя до сих пор толком не поняла, что это за праздник такой.
Тут, будто назло, с вахты позвонили:
– К вам посетитель без читательского билета, спуститесь.
Пришлось бежать. Читатели на мраморных ступеньках развели слякоть, Митрофанова поскользнулась, едва не упала и готова была гостя – кто бы он ни был! – разорвать в клочья. Но едва увидела – лицо, само собою, расплылось в глупой улыбке.
Возле вахтерши с огромным букетом белых роз стоял Роман Черепанов.
Бросился к ней, вручил цветы, произнес:
– Прости, Надя, что от работы отрываю. Но ты сама виновата – телефон свой мне не дала!
«Можно подумать, ты просил!»
Вахтерша не сводила с нее любопытного взгляда, а стайка студенток, только что из гардероба, и вовсе в соляные столпы обратились. Митрофанова расслышала: «Черепанов! Точно говорю, тот самый!»
А ей и приятно, и неудобно ужасно. И зал пустым оставлять нельзя, читатели взбесятся.
Черепанов же – в отличие от нее – всеобщим вниманием неприкрыто наслаждался. Рекламно улыбнулся восхищенным студенткам, смиренно обратился к вахтерше:
– Вы не позволите мне пройти?
– На полчаса, я потом его провожу, – подхватила Надя.
– Вечно у тебя, Надежда, какие-то форс-мажоры, – поджала губы женщина.
На ее кислом лице читалось откровенное недоумение: откуда у простушки Митрофановой поклонники – один другого краше?
От возбужденных студенток отделилась самая шустрая, подбежала к Черепанову:
– Простите, пожалуйста. Автограф можно?
Роман с удовольствием расписался на тетрадном листке, а из столовой как раз директор вышел вместе с заместительницей. Морали читать не стал, но взгляд в сторону Митрофановой метнул самый неодобрительный.
