– Спасибо, брат паладин, садитесь. Итак, что мы имеем?.. Непонятного происхождения тварь, что свободно проходит сквозь стены и не страшится святости этих мест, святости братьев… Меня страшит мысль, что сегодня напала на брата Брегония, а завтра нападет… а то еще и сегодня!.. на остальных братьев! И единственное святое место на земле перестанет быть таким!
Отец Леклерк сказал негромко, но достаточно четко, чтобы услышали все, кто сидит вблизи, это достаточно, чтобы пересказали потом остальным:
– Достопочтенный брат, это смахивает на святотатство – предполагать, что Ватикан недостаточно свят…
И хотя в его тоне звучал отчетливый намек, что да, Ватикан вряд ли свят, однако отец Кроссбрин даже взбледнул, сказал поспешно:
– Я имел в виду только эту часть мира, столь удаленную от Ватикана!
– А-а, – протянул отец Леклерк и добавил покровительственно: – Это вы просто отучились в своих библиотеках выражать мысль достаточно четко… Хорошо, и что вы предлагаете?
Глава 10
Судя по обозленному лицу отца Кроссбрина, он и не собирался ничего предлагать, кроме как растерзать отца Леклерка, но, прижатый к стене, выговорил с трудом:
– Всем быть начеку… Помнить, что защищаете не только себя, но и своих товарищей.
– И это святое для всех место, – льстиво добавил один из его помощников.
Отец Леклерк напомнил значительно:
– Для этого разрешается прерывать молитву или бдения.
– Да, – нехотя подтвердил отец Кроссбрин, – любое занятие можно прерывать. Возможно, нужно организовать облавы…
– А где искать? – спросил отец Леклерк. – Храм и монастырь огромны.
Отец Кроссбрин ехидно улыбнулся.
– Возможно, вы не поняли или уже успели забыть, чудовище появлялось, как сообщил брат паладин, только в районе монашеских келий. И на брата Брегония нападение было совершено тоже там.
Очко в пользу Кроссбрина, мелькнуло у меня. Отец Леклерк потерял бдительность, критиковать всегда легче, выглядеть таким умным, понимающим, когда все руководство такое тупое, правую руку от левой отличить не могут…
Отец Аширвуд, первый помощник приора, сказал примирительно:
– Значит, организовать группы, которые будут патрулировать коридоры, а все остальные, какими бы работами ни были заняты, обязаны бдить. Если заметят появление чудовища, обязаны все бросить, Господь простит, и немедленно сообщить, где появилось, как себя проявило, куда направилось…
Я слушал внимательно, капитул протекает, я бы сказал, в соответствии с самыми демократическими процедурами. Монахи растормошились, сперва просто переговаривались, затем начали выкрикивать с мест, кое-что можно бы назвать условно дельным, хотя видно и то, что наиболее мудрые уже избраны в правление этого муравейника этими же монахами, так что система выборов отлажена умело и правильно.
Отец Аширвуд вскинул голову и взглянул на меня в упор, мне его пристальный взгляд очень не понравился.
– Хорошо, – сказал он, – кое-что мы наметили… Хотя меня по-прежнему очень смущает одно обстоятельство… У нас везде несокрушимые заклятия на проникновение любых демонов, не говоря уже о нечисти, нежити, призраках… но что может быть на свете еще?
– Нужно спросить отца Велезариуса, – предложил Леклерк, – он у нас знает все виды демонов, не говоря уже про нечисть…
– Спросите, – согласился отец Аширвуд, – однако давайте и сами подумаем. Если эта тварь спокойно разгуливала по монастырю…
Он посмотрел на меня, я увидел, что нужно ответить, снова поднялся, чувствуя на себе взгляды всех собравшихся.
– Она не разгуливала, – сказал я.
– Что делала?
– То ли пряталась, – объяснил я, – то ли гналась за кем-то… но действовала очень скрытно.
Он посмотрел на меня с сомнением.
– Но вы ее заметили, брат паладин? Никто не видел, только вы?
– И что? – спросил я. – Хотите и теперь сказать, что я ее придумал? Как уже говорили, пока не появилась первая жертва?
Он помотал головой.
– Нет-нет, брат паладин, просто странно… Монастырь наш весьма населен, а ночью все братья в жилом корпусе… Бывает, не протолкнуться.
– Во-первых, – сказал я, – все уже разошлись по кельям. Во-вторых, ничего не хочу сказать плохого, но ваши глаза замылены.
– Брат?
– Замылены учебой, – уточнил я, – повседневностью… ну, молитвами, работой! А я человек новый, постоянно оглядываюсь по сторонам и хожу с раскрытой… раскрытым зевом, хотя это и осуждается уставом и правилами благочестия, что будут названы правилами приличия.
Леклерк сказал примиряюще:
– Следует учитывать, что брат паладин – паладин, человек войны. Он настороже постоянно, потому, наверное, и увидел только он.
– Наверное, – сказал отец Аширвуд, но посмотрел на меня с сомнением. – Если здесь нет других опасных моментов.
– Отец Аширвуд?
Отец Аширвуд покачал головой.
– Я говорю только о том, что не следует хвататься за первую же попавшуюся мысль.
– Это сужает, – вставил один из молодых монахов, что, как я заметил, постоянно вертится возле отца Аширвуда и смотрит влюбленными глазами.
– Сужает, – согласился отец Аширвуд невозмутимо. – А нам нужно зреть все варианты.
Я сказал примирительно:
– Может быть, мне просто повезло. Хотя да, вы правы, брат, я по большей части настороже. Уже приходилось расплачиваться за то, что терял бдительность, потому лучше перебдить, чем недобдить.
Аббат за все время взглянул на меня лишь однажды, после чего потерял интерес, что, конечно, обидно, хоть и не до слез, переживу, вчера дверью палец прищемил, и то выжил, так что обойдусь, я все еще местами бунтарь, а любой настоятель – эксплуататор, так что с простыми и очень простыми монахами буду искать возможности борьбы с Маркусом, аббат же пусть думает, что это завелось в его якобы тщательно охраняемых территориях и как это неизвестное отловить.
Сразу после капитула монахи разбились по группам и началось планомерное прочесывание всех коридоров и залов. И хотя, на мой взгляд, это все напрасно, тварь ходит сквозь стены напрямую, но монахам, наверное, самим так спокойнее, когда все организованно и все при деле.
Вообще-то происшествие встряхнуло весь монастырь, везде монахи собираются в кружки и шепчутся, бросая по сторонам опасливые взгляды. Обсуждают, как я понял, нечто такое, что не совсем укладывается в официальную линию, провозглашенную аббатом.
Правда, аббат тоже не может сделать ни шагу за пределы строжайшего устава, что регламентирует его жизнь еще строже, чем жизнь простых монахов, однако вот в таких экстренных случаях у него почти вся полнота власти.
Я прошел к себе, раненого монаха жаль, но куда больше жаль человечество. Шуточки насчет того, что встал, вытер сопли, надел штаны и пошел спасать мир, неожиданно и страшно оборачиваются реальностью, к которой, оказывается, не очень-то и готовы.
У меня своя задача, напомнил я себе, мне надо расшевелить народ на борьбу с Маркусом. Все остальное – третьестепенно.
Закрыл за собой дверь, но пока снимал через голову перевязь с мечом, ощутил, как нечто опасное довольно быстро двигается в мою сторону.
По коже прошла легкая волна холода. Я мысленно прикрикнул на свою трусливую натуру, сел на край ложа и, уперев острие меча в пол, осмотрелся.
В углу на стыке потолка и стены свет померк, оранжевое пламя в свечах опустилось, прижалось к расплавленным лужицам воска, вот-вот утонут.
В помещении стало не везде темнее обычного, только на стыке стены и потолка, там самое мрачное место. Темная тень, как я уже заметил, больше всего предпочитает такие места, сама смотрит с высоты, а до нее не дотянуться вот так сразу.
Я вперил в нее взгляд, стараясь увидеть что-то хоть в запаховом, хоть в тепловом или уловить что-то понятное, знакомое, однако там темнота начинает сгущаться, наливаться зловещей тяжестью, превращаясь в нечто гнетуще темное, злое, коварное, беспощадное и абсолютно чуждое нашему миру.
Странное ощущение, нет леденящего ощущения близкой беды. В прошлый раз пробирало до костей, кровь замерзала в жилах, пальцы сводило холодом, а сейчас почему-то ничего этого нет, а что было в первые мгновения, быстро уходит…
Темнота разрослась, зато обрела объем и даже массу. Я чувствовал ее на расстоянии, нечто безмерно тяжелое, гнетущее, мрачное, словно вобрало в себя все худшее, что можно насобирать в тайниках земли.
Я некоторое время безуспешно всматривался в этот сгусток мрака, взгляд тонет, словно смотрю в бездонный космос, где нет даже звезд, наконец тяжело вздохнул.
– И что?
Темнота не стала темнее, но ее прибавилось. Раньше казалась мне размером с тарелку, теперь уже с поднос. И это не просто тень на потолке и стенах, я впервые увидел и даже ощутил до мурашек по коже пугающий объем.
– Говорить не умеешь, – сказал я с сильно стучащим сердцем. – Тогда как? Танцами, как пчелы? Феромонами, как муравьи?.. Только не тактильно, мы еще не настолько знакомы, чтобы генитально или еще как-то общаться для взаимопонимания народов и демократии…
