Эти меры считали временными. К тому же они не удерживали тех, кто не отвечал напрямую за налоги — речь шла только о юридическом владельце двора. Но феодалы трактовали их по-своему и отчаянно препятствовали всем работникам покидать деревни, даже если речь шла о наборе на службу в войско. Они уже смотрели на крестьян как на крепостных. Чтобы избежать бесконечных тяжб между владельцами по поводу перешедших на новое место крестьян, государство ввело срок их поиска и возможного возвращения (5 лет), закрепленный в 1597 г. особым законом. Русское крестьянство окончательно прикрепили к земле.
Это дало землевладельцам возможность повысить оброк и вводить барщину. Но крестьяне отнюдь не были бессловесной массой рабов, они обладали чувством внутреннего достоинства и ответственности. Русский земледелец был хозяином на своей усадьбе, универсальным мастером, умевшим справляться со сложным и многогранным трудом, руководить большой семьей и работниками-домочадцами, принимать важные хозяйственные решения, участвовать в делах мира (сообщества своего села), зачастую владел грамотой. Поэтому на возрастание государственного тягла и гнета владельцев он готов был ответить сопротивлением: незаконно уйти к другим владельцам, бежать туда, где еще не было контроля государства, а то и убить особенно властного господина. В царствование Годунова, на рубеже XVI–XVII вв., появились признаки того, что терпение основного класса страны, крестьянства, на пределе.
Зарождение Смуты
Конечно, это вряд ли повело бы к крушению государственного строя. Но установление новой династии в условиях, когда Россия не полностью оправилась от грозненского разгрома, совпало с полосой аграрных катастроф, в начале XVII в. потрясших Европу. Неурожайные годы были привычным явлением на Руси. Когда они чередовались с урожайными, крестьяне могли восполнить потери. Однако дожди, ранние морозы и слишком холодные зимы губили урожай два года подряд (1601 и 1602), и в 1603 г. оказалось просто нечем засеять поля: в стране не хватало семян. К 1602 г. хлеб вздорожал в шесть раз, а в 1603 г. уже ели кошек и собак, траву, кору с деревьев, а мясом людей даже пытались торговать на рынках. Смертность дошла, по отзывам современников, до трети жителей.
Царь открыл свои житницы для нуждающихся и не жалел средств на борьбу с голодом: в Москве их пытались занять на строительных работах; прибегли к денежным раздачам (в один Смоленск было выслано двадцать тысяч руб.); ввели твердые цены на хлеб, позволив посадам реквизировать его по этим ценам. Спекулянтов хлебом били кнутом и сажали в тюрьмы, а мошенничавших пекарей казнили. Но все это мало помогало. Деньги быстро падали в цене, а царских запасов хватило ненадолго, поскольку все голодающие бросились в города, особенно в Москву. Они ждали новых раздач — но ни боярство, ни патриарх, ни монастыри не захотели делиться своим хлебом.
Оказалось, что голод гораздо труднее пережить в условиях закрепощения. Раньше крестьяне могли бы уйти от тех владельцев, которые не поддержали их в трудный год, и найти более состоятельных хозяев, способных ссудить их продовольствием и семенами, или просто перебраться ближе к югу, где урожай был лучше. Но теперь этому мешал закон о сыске ушедших: крестьянин не мог ни получить ссуду, ни оставить хозяина, и вынужден был буквально умирать от голода на своем дворе. Чтобы избежать этого, правительство в 1601–1602 гг. восстановило Юрьев день, но это не касалось земель членов Боярской думы, столичных дворян, дьячества и духовенства, а также государственной земли и Московского уезда. Положение части крестьян стало легче, извлекли из этого выгоду и крупные землевладельцы, но для мелких провинциальных дворян возобновление выхода означало окончательное разорение. Стремясь вернуть доверие широких кругов дворянства, правительство вновь запретило выход в Юрьев день, тем самым окончательно выведя из себя крестьянство.
Крестьяне прочли указ о восстановлении Юрьева дня по-своему: как дарование им права не платить налоги и переселяться на более удобные земли. Неповиновение крестьян слилось с повальным «освобождением» холопов: ведь стало невыгодно не только ссужать крестьян, но и кормить собственных слуг, даже военных. Им приходилось покидать усадьбы хозяев, а ведь эти люди были опасны: опытные, подчас вооруженные воины возглавили забывшую о страхе голытьбу и грабили шедшие обозы с продовольствием и села. Разбои представляли реальную угрозу, к борьбе против них приходилось привлекать дворян. Осенью 1603 г. предводитель разбоев, Хлопка, был повешен, но в сражениях погибло много воинов, в том числе и царский воевода Басманов. Годунов издал указ, объявивший свободными холопов, которых господа откажутся кормить в голодные годы.
Во всех бедах страна готова были винить «неправильного» царя, принимать их как наказание за его вступление на трон, ведь Годунов не был «прирожденным» государем и в глазах народа не имел права на помазание. Когда по Руси пронесся слух, что сын Грозного, царевич Дмитрий, на самом деле не погиб в Угличе, а вынужден скрываться от убийц и вот-вот «откроется» — народ уже ждал его как спасителя. Настал благоприятный момент для самозванцев. Особую роль в их появлении и удивительной живучести суждено было сыграть казакам.
Казаки
В главах о ранней Москве мы уже встретились с казаками, но роль их в Смуте так велика, что нужно рассказать о них побольше. «Вольные казаки» (как писалось в царских грамотах) жили в степях за южными рубежами России, в Поле. Русское казачество стало складываться в первой половине XVI в. между Доном и Волгой, а украинское немного раньше, на Южном Буге и левом берегу Днепра. Огромная степь стала страной казачества, его «юртом», как тогда говорили. В казаки шли люди, искавшие лучшей доли: беглые холопы, разорившиеся крестьяне и горожане, иногда — мелкий служилый люд, беглые монахи и попы. Для не поладившего с властью удальца достаточно было достичь Дона и быть принятым в казачий круг, чтобы государство потеряло над ним всякую власть.
В гордом слове «вольные» скрывался глубокий смысл: остальные сословия называли себя уничижительно «сиротами» и «холопами» государя, казаки же были единственным слоем общества, который не обязан был служить царю. Но казаки продолжали считать себя частью русского народа (самостоятельного народа они не могли образовать по той простой причине, что среди вольных казаков почти не было женщин). Казаки объединялись в отряды (станицы и сотни) во главе с выборными вождями, атаманами и есаулами, которых назначали и смещали на общем собрании, круге, а все вместе называли себя «войско» или «великое войско». Казачьи сообщества напоминали и первопроходцев американского континента («конкистадоров» и «фронтирьеров»), и пиратские республики Индийского и Атлантического океанов.
Живя в основном войной, казаки выходили на небольших судах в моря, грабили персидские и турецкие берега и доставляли в Москву вести о передвижении татар, за что их жаловали сукном и деньгами. Этим они наносили серьезный урон врагам России и защищали ее границы, но делали это добровольно, заявляя, что служат государю «с травы и с воды» (то есть не просят себе за это ничего, кроме принадлежащих всем и каждому степных просторов). Правительство с трудом терпело вольнолюбивых казаков, опасалось роста их сил, иногда воевало с ними, но в основном вынуждено было поддерживать их, в обмен на пограничную службу посылая деньги, порох, свинец и хлеб (которого казаки сами не растили); иногда казаки выступали и как наемное войско. Они считались союзниками России, и сношениями с ними ведал Посольский приказ.
Продвигая в степи линии крепостей и защищая границы от крымских татар, правительство стесняло и вольную жизнь казаков, некоторые из них теряли «вольность» и оказывались под началом царских командиров, дворян и детей боярских, служили в крепостях рядом со стрельцами, пушкарями и пищальниками. К началу XVII в. казаков на службе царя насчитывалось 5–6 тысяч, а это было много: дворянское ополчение достигало всего нескольких десятков тысяч. На юге, например в Рязанской земле, казаки могли заменять по службе дворян из низших слоев, получали земельные наделы и жалованье, их городские дворы и поместья освобождались от тягла.
Но количество вольных, степных казаков все равно не уменьшалось, а быстро росло за счет бежавших в степи, на Северский Донец и Дон крестьян, холопов и мелких служилых людей. Это мешало окончательно установить новый порядок в самой России. Поэтому власть относилась к вольным казакам все менее терпимо: у нее не было иного пути, как установить контроль над «дикой степью», антиказацкая политика была логическим дополнением крепостнической. Опираясь на построенные вблизи от коренных казацких территорий крепости, царские войска двигались в глубь степи. В 1600 г. у переправы через Северский Донец начали строить самую южную крепость, Царев-Борисов, в связи с чем воеводы запросили у окрестных казаков сведения об их численности и владениях — это было уже прямым посягательством на казацкую вольность и вызвало недовольство правительством, усилившееся благодаря беглецам из России в голодные годы. Годунова, остро реагировавшего на всякое неподчинение своей власти, казаки особенно раздражали — он запретил продавать им порох и оружие, торговать в городах и даже заезжать в них.
