Казаки, сбившись кучей, читали какую-то бумагу (возможно, письмо из дому), Макар Герасимович постарался не заметить той бумажки, что мелькнула в руках урядника Клеткина и пропала с глаз. Присел рядышком на свободную табуретку, достал серебряный призовой — со скачек — портсигар и угостил всех папиросами. К нему потянулись со всех сторон, выхватывая грубыми, черными пальцами белые, непослушно округлые мундштуки папирос. Стало легко и привычно, как в сухом летнем окопе между боями, когда нет нужды блюсти субординацию, разбирать, командир ты или рядовой. Можно и отдохнуть, и поговорить от души, всласть.
И все же было стеснение, разговор-то прервался на полуслове. Все поглядывали друг над друга, как виноватые.
— Да-а, так вот она мне и говорит... — неуверенно соврал Федор Сонин, сидевший рядом с Зиновием Топилиным, делая вид, что продолжает прежний разговор. — Ты, говорит, уедешь опять на германцев, а я тут, значит, с дитем? Одна? Да какое, говорю, могёт быть дите, когда ты кралюшка, небось тут с фабричными из-за политики давно уж разучилась и бабой быть? А она — в слезы, обижается да такая жалкая, прям беда! Вот и фабричная, а — все при ней!
— Кто — она? — деловито и строго, сведя черные брови к переносью, спросил Макар. Поймал дружков на горячем и зубы оскалил от любопытства, щурился на ближний свет керосиновой лампы.
— Хто? — с веселой готовностью кашлянул Сонин. — Да модистка одна, Ксюша. Тут, рядом, с Лиговки...
— Вот за это самое, что вокруг пальца хошь окрутить взводного своего командира, могу шесть рядков лишних на чистке жеребца удружить! — засмеялся Макар, тут же впрочем, прощая оплошку казака. — Так об чем разговор был?
Все с полуслова понимали взводного. С одной стороны, конечно, время было военное, и всякий офицер почитал за благо мирно уживаться с рядовыми — они и бой выиграют, и при крайней нужде раненого тебя из вражьей глотки вырвут, и за душевность твою простят даже крутость в бою, — но все это касалось только тех офицеров-белоручек, которые за спиной слышали иной раз злобное: «шкура!» — и вынуждены были заигрывать с рядовыми. Что же касается выслужившихся, таких, как Макар Герасимович, то им не было никакой нужды приноравливаться к рядовым казакам. Он был простой кости, вместе со всеми тянул общую лямку, и от него было не зазорно получить два наряда все очереди.
— Так о чем разговор-то? — отмел он начисто выдумку Сонина.
Казаки переглянулись, сдвинулись вокруг Филатова теснее.
— Так чего ж кривить, Герасимыч... — сказал простодушный Алексей Топилин, за всех выпрашивая снисхождения. — Опять же насчет этих окаянных плетей речь вели. Неохота ими вооружаться, сказать. Позор опять на нас же и повесят! Ну и попутно, значит, про Миронова вспомнили...
— Какого Миронова? — спросил Филатов.
— Да усть-медведицкого есаула! Вот кого не хватает ныне в Петрограде, он бы им показал плети, иродам! Он этого не переносит, когда из казака-вояки дурное пугало делают... Ну и разные другие байки тут про него шли, кто что вспоминал. Говорят, опять геройством себя оказал, ходит теперь уж в войсковых старшинах, только гдей-то на юге, на румынском фронте.
— На румынском чего не ходить в героях, там одни австрияки, каждый на левую переднюю прихрамывает, да частично румыны мобилизованные, — подхорунжий усмехнулся, прикуривая над ламповым стеклом, и от близкого света ярко, оплавленно вспыхнули его кресты и бронзовые бляшки медалей. — На румынском мы бы тоже не подкачали, верно?
— Да нет, Макар Герасимович, — возразил опять урядник Клеткин. — На юге нынче мадьяры против нас фронт держат, а перед мадьяром много не показакуешь, противник сурьезный и умеет тоже палашом махнуть, дьявол! А про Миронова я слыхал, когда в прошлом годе в императорском госпитале находился, там многие казаки с разных фронтов лечились.
— -Эт точно, — кивнул Филатов. — Туда собирают, какие заслужили.
— Так вот, говорят, был он сразу-то у Самсонова в армии. Ворвались они в Восточную Пруссию, германец в панике, дорога открытая, тут бы поддержать 2-ю армию, да и войне конец, а Сухомлин министр чего-то другое замыслил, снарядов не подсылает, обозы, обратно, отстали, вся армия в окружение и попала. По-глупому. Немец очухался, артиллерией Самсонова обложили в этих Мазурских болотах, дело плевое... Выставляют ультимату: сдаваться, иначе всем — капут. Старик Самсонов ультимату не принял: я, говорит, войсковой атаман Семиреченского казачьего войска, а перед этим и на Дону скоко лет правил, казаки такого позора ввек не видели! Но выходу нету, пустил себе пулю в лоб...
— С самого начала — этакая канитель!.. — Вздохнул кто-то в темном углу. На него шикнули.
— Ну, многих побили там, верно, многих и в плен взяли. А другие так и не сдались. У кого, значит, какой характер!.. Миронов свою сотню с шестидюймовой батареей напрямки двинул, по старому маршруту, как и шли в наступление, на запад! Понял? Такая голова! Туда, где их в общем никто и не держал, у немца все силы были на то, чтоб обратно войско Самсонова не ушло! С востоку держали, пыжились, а он их и объехал на кривой. Махнул на запад, а потом через Польшу на юг. Так, говорят, аспид, аж через румын, где-то на Южном фронте к своим выбился. Во дела!
— Чегой-то непохоже, чтоб с одной сотней, да по тылам, — заинтересованно сказал Филатов. — Брешут казачки эти завсегда, брехать у нас тоже охотников хоть пруд пруди...
— Тут верно, Макар Герасимыч. К нему посля-то цельный полк пристал, сотник Кузюбердин со 2-го Донского и другие. Мало ль у нас сметливого народу? За то и дали Миронову чин войскового, а то бы ему его и ввек не видать, начальство его не очень жаловало! Но об нем, обратно, разное говорили. Там еще один азовский казак на излечении со мной был, так тот прямо терпеть его не мог. Зверь, говорит!
— Чем же он ему-то досадил? — спросил Алешка Топилин из-за филатовского плеча, ерзая от любопытства.
— Так он, Миронов, перед войной у них в Приазовье служил начальником рыбной охраны. Всего этого бассейну с донскими гирлами. А они, дьяволы, чего? Как токо рыба весной попрет в верховья на икромет, так они сетями Дон перекроют, богатеют в одну неделю за целый год! Вот он им и говорит по-доброму: чего же вы, черти, в Медведицу и Хопер уж ни одного рыбца не хотите пустить? Так, мол, негоже, на время икромета ставить сетки запрещаю! Никакой тут не могёт быть ловли. Ну, а ежели Миронов чего сказал, то возражать не моги, тут он лютей приезжего стражника! Шкуру спустит запросто... Зверь!
— И... послухались они его? — усмехнулся Филатов, зная казачью непокорность в таком деле, когда запрет по живому месту ложится.
— Так он все ихние сетки, какие не побоялись, и конфисковал, ему что! У него завсегда уговор — дороже денег!
— Ну, правильно и делал! — засмеялся Алексей Топилин. — У них, в Приазовье, рыбы этой круглый год, а у нас, в верховьях, и по вешней воде один язь да чахонь!..
— Так людям рази угодишь? С этой стороны — хорошо, а с другой, обратно, — плохо! А только он простого казака никогда в обиду не даст! — сказал урядник Клеткин. — Про это весь ихний округ знает. У меня свояк в Скуриху как-то ездил, говорил: Миронова чтут выше окружного атамана! Вояка — одно, а притом еще — грамотный, не нам чета. И гимназии проходил, и юнкерское... Правда, гимназию у них посли закрыли, не стерпели за нашего Генералова, что тады бомбой на государя Александра Третьего замахивался. А Миронов, он еще в девятьсот пятом собирался плети наши по-своему в оборот пустить, по виноватым лбам!
— Тихо ты, — сказал Сонин вполголоса. — Тихо, чужих перопужаешь!
— Так жена вон пишет: опять зима плохая, снегу мало. Это как? Опять засуху ждать? Детишки того и гляди по воронежским хохлам пойдут с сумкой через плечо, а ты тут плетью махай! Довоевались! — поддержал урядника сверхсрочник Кумсков.
Разговор уходил куда-то в сторону, на тоску и недобрые размышления, урядник Клеткин попытался вернуть его на деловую основу; тронул подхорунжего за рукав.
— Анекдоты тут до вас рассказывали, Макар Герасимович. Про Брусилова... Смех! Вы-то слыхали?
— Эт про то, как он с государыней на позиции беседовал? — без большого интереса оглянулся Филатов и даже поморщился. Анекдотов в последнее время развелось много, и что странно, одни и те же анекдоты ходили и в солдатских окопах, и в больших штабах, и, слышно, в благородных собраниях. Всем эта веревочка осточертела одинаково, червь точил русскую душу... Рассказывали вот совсем недавно, что будто бы государыня в прошлом году самолично выезжала на Юго-Западный фронт, к Брусилову, чтобы выведать у него точные сроки намечавшегося прорыва. Военный министр Сухомлинов то ли не мог, то ли не хотел ей помочь по шпионству, вот она и заявилась на фронт. Прямо на банкете и спрашивает командующего Брусилова: «Генерал, скажите же мне, какого числа мы можем, наконец, ожидать самого решительного наступления наших доблестных войск на вашем фронте?» Ну, старик Брусилов про эти все дворцовые шашни заранее знал, поклонился со всей любезностью: «О, ваше величество, это все настолько секретно, что я даже не могу назвать точного дня! Все — в сейфах оперативного управления!» Эту историю Филатов уже слышал, поэтому спросил без всякого интереса: — Опять про царицу с Брусиловым?
