казалось, что заговор против нее терпит неудачу. Император то клялся, что ей нет прощения, то со слезами на глазах вспоминал о своей счастливой супружеской жизни и о злосчастной судьбе двух своих детей, которые останутся без матери, если против нее будут приняты жесткие меры.
Одну вещь он сознавал ясно: ему придется вернуться в Рим, утвердиться в своей власти и задушить этот заговор в зародыше. Силий должен быть арестован, это точно. Но кому можно доверить схватить его? Император чувствовал себя окруженным тайными врагами. Верить нельзя было даже префекту преторианской гвардии Луцию Гете. На самом деле никому нельзя было верить, за исключением преданного Нарцисса, на плече которого император не мог отказать себе в удовольствии выплакать свою печаль и тревогу.
Нарцисс предложил, что Гету можно будет отстранить, а ему, Нарциссу, передать командование вместе с обязанностью переловить участников заговора. Пребывавший в смятении Клавдий согласился на это. Нарцисс сразу же велел нарочным галопом скакать в Рим с приказом окружить дом Силия и арестовать всех, кто в нем находится. Вскоре после этого, вероятно во второй половине дня, следовавшего за днем свадьбы, он вместе с императором двинулся в Рим. Вольноотпущенник ехал со своим расстроенным хозяином в императорской колеснице.
Тем временем в городе златовласая Мессалина, взволнованная и разгоряченная событиями предшествующего дня, пребывала в восторге от того санкционированного императором и обставленного с церемониальной пышностью блуда, которым была ее брачная ночь с Силием, и даже не помышляла остановить этот безумный разгул.
Как мы уже отметили, этот день пришелся на ежегодный праздник сбора винограда, когда в согласии с законом вся Италия гуляла и кружилась в похотливой пьяной карусели в честь богов вина. В этот день мало кто оставался трезвым, а Мессалина была пьяна не только от вина. Она была страстно влюблена, и нетрудно понять, что ее, как женщину, привыкшую немедленно воплощать свои амурные переживания в адюльтере, этот исключительно сильный приступ хронического недуга, вожделения, можно было утолить лишь в беспрецедентной оргии эротического восторга. «Никогда, – пишет Тацит, – она не купалась в таком сладострастии».
В честь богов, которые были покровителями не только виноделия, но и сексуальной вседозволенности и плодовитости, Мессалина пригласила своих друзей во дворец, где, как они с Силием объявили, свадебные гуляния продолжатся в костюмах, соответствующих празднику Вакха. Беспокойные дела, связанные с тем, чтобы поднять людей и свергнуть глупого Клавдия, были отложены на завтра, сегодня вся страна веселилась, и здесь, во дворце, никакие мысли о предстоящих политических потрясениях не должны были сдерживать дионисийские безумства во всей их традиционной непристойности. Опасности и предполагаемый триумф должны были стать для них афродизиаком, а вызов, брошенный переменчивой судьбе, – стимулом к неслыханным эксцессам.
Тацит так описывает последующую сцену. В садах на Палатинском холме были установлены давильные прессы, доверху наполненные виноградом, на которых почти голые рабы, отобранные согласно обычаю из самых красивых юношей, прислуживавших во дворце, топтали ногами лопающиеся виноградины, пока в кадки не начинал течь сок. Вокруг них танцевали едва прикрытые шкурами на манер вакханок охмелевшие женщины, доведенные до сексуального исступления непрерывно нараставшим возбуждением, вызванным, как было принято считать, незримым присутствием на празднике бога виноделия. Вела этот неистовый распутный танец сама Мессалина с развевающимися распущенными волосами и тирсом в руках. Ее сопровождал Силий. Одетый в бычьи шкуры и увенчанный венком из плюща, он мотал головой из стороны в сторону. Звуки тамбуринов и ритмичные хлопки множества рук служили аккомпанементом вакхическим песням, исполняемым зрителями, толпившимися вокруг танцующих. Эта музыка была призвана подталкивать толпу к участию в оргии, которая должна была стать кульминацией праздника.
В разгар праздника некий доктор Вектий Валенс, который, как и многие другие из присутствующих мужчин, имел свой интерес к происходящему, поскольку Мессалина время от времени делила с ним постель, забрался на высокое дерево, чтобы показать свою силу и смелость. Кто-то из гостей спросил его, что он видит со своего высокого насеста, и засмеялся. «Со стороны Остии надвигается буря». Не успел он произнести эти зловещие слова, как в сад ворвались гонцы с криками, что император, жаждущий немедленной мести, возвращается в Рим.
В одно мгновение все смешалось. Танцоры рассеялись, захмелевшие гости шатались туда-сюда. Силий поспешил на Форум в надежде обеспечить себе алиби, а Мессалина, которую можно было описать как довольно пьяную, отправилась на свою виллу в Horti Luculliani – Садах Лукулла, раскинувшихся на Пинчианском холме к северу от города. Это поместье стало ее личной собственностью после смерти его хозяина Валерия Азиатика, казненного после того, как Мессалина обвинила его в измене, чтобы, как подозревали люди, завладеть самым красивым местом отдыха на окраине города. По-видимому, в это время на вилле находились ее мать Домиция Лепида и двое ее детей, Октавия и Британник. И еще там была престарелая Вибида – великая весталка (старшая жрица богини Весты), гостившая в то время на вилле, вероятно, потому, что хотела избежать шума и беспокойства, вызванного праздником пьянства.
Домиция Лепида встретила свою возбужденную пьяную дочь суровой отповедью. Она сказала, что лучшее, что могла бы сделать Мессалина, – это взять обоих своих детей и поехать встречать императора, который приближался к городу по Виа Остенсис, дороге, проходившей по левому берегу Тибра и соединявшей Рим с Остией. Какое-то время Мессалина была в довольно плохих отношениях со своей матерью, но в этот критический момент она проявила готовность сделать то, что она ей советовала. Мессалина убедила добродетельную Вибиду пойти вместе с ней, чтобы та заступилась за нее, если попытка взывать к нежным чувствам императора не приведет к успеху. Она не испытывала угрызений совести по поводу свадьбы с Силием. Ее можно было оправдать с легкостью, поскольку Клавдий сам передал жену этому молодому человеку и, значит, как она считала, ожидал, что она отпразднует свадьбу достаточно публично, хотя, может, и не так бурно. Ее беспокоило, что императору, очевидно, рассказали о ее предыдущих изменах и теперь он был в бешенстве по этому поводу, а также из-за того, что ему донесли о ее недавно возникших планах лишить его трона. Бог знает, что она успела наговорить об этом своим друзьям под влиянием любви, возмущения и вина!
Однако теперь, когда Мессалина уже собралась двинуться в путь, ее стремительно трезвеющие мозги с ужасающей ясностью осознали, что она в серьезном затруднении: на ее приказ подать носилки никто не откликнулся. Практически все домашние рабы сбежали, а те, кто остался, дрожа от страха, рассказали, что солдаты, посланные вперед Нарциссом, захватили дом Силия и теперь заключали
