Я прижался к ней лицом. Край горловины свитера щекотал глаз.
– Прости, – сказал я, смахнув несколько слезинок и удержав остальное.
На пороге послышались голоса, сетчатый экран со скрежетом распахнулся. Я так поспешно вырвался из объятий Елены, что она вздрогнула и задержала мою руку у себя на коленях. Кандидо пропустил Матео в комнату. Тот на бегу успел хлопнуть об пол баскетбольным мячом.
– Эй! – крикнул ему Кандидо, но оба они тут же остановились и уставились на меня. Матео попятился и прижался спиной к отцовским джинсам. – У нас гость? – спросил Кандидо, переводя взгляд с меня на Елену.
Елена подошла к мужу и поцеловала его в губы.
– Ну, места-то хватит, – ответила она по-английски.
Кандидо кивнул.
– А почему он здесь? – вновь спросил он по-испански. – Что случилось?
– Он говорит по-испански, – предостерегла его Елена.
– Я забыл, – отозвался Кандидо и улыбнулся. – Ло сиенто[3], – сказал он мне и не спеша снял и повесил кожаную куртку.
– А ты разве не в отпуске? – спросил Матео у матери.
Елена шикнула на Матео и подтолкнула его вперед.
– Это мальчик из той семьи, в которой я работаю, – сказала она.
– Я знаю, – ответил Матео.
Подошел Кандидо, и я встал, чтобы пожать ему руку.
– Наслышан, – сказал Кандидо. Брюшко выпирало у него над ремнем, но он оказался выше, чем я себе представлял, и в его присутствии комната казалась меньше и теснее. Они с Еленой переглянулись. – Добро пожаловать, – добавил он, извинился и повел Матео наверх умыть перед ужином. Елена потрепала меня по плечу и пошла за ними.
Я снова опустился на диван и уставился на потолок, не желая выпрямлять шею и встречаться взглядом с Девой Марией. Закрыв глаза, я слушал доносившиеся сверху голоса Елены и Кандидо. Трудно было разобрать, что они говорили, при громко включенной в гостиной музыке, но мне не требовалось слов, чтобы понять: они привыкли разговаривать друг с другом и одновременно слушать. Я расслышал свое имя, но это меня не обеспокоило. Я был в доме Елены, и без матери и Донована-старшего над душой мне было удивительно мирно и спокойно.
– Эй, – окликнула меня из-за дивана Тереза, крутившаяся рядом. – Не засыпай, ты только что пришел. – Она тряхнула меня за плечо.
– А что на ужин? – спросил я.
– Не то, что она у вас готовит. – Тереза обошла диван и присела рядом.
– Она иногда делает курятину с красной фасолью и рисом, – сказал я, – если мы с ней ужинаем вдвоем. Обожаю.
– В смысле, доминиканскую кухню?
– Ну, можно и так сказать.
– Я не знала, – протянула Тереза, играя с маленьким золотым крестиком на шее.
– Она научила тебя каким-нибудь рецептам?
– Ирландское рагу, лазанья, супы, чили – ну, такое, что можно есть всю неделю.
– Ясно.
– Правда, однажды показала, как делать lengua picante и lambi guisado[4].
– Как интересно, – сказал я, надеясь закончить этот разговор. – У нас она такого никогда не готовила.
– Я прикалываюсь! Она и здесь такого не готовит. – Я через силу засмеялся. – Мои друзья любят приходить к нам поесть. Делаем уроки, а потом я разогреваю, что осталось в холодильнике. Все знают, какой мама прекрасный повар.
– Ей можно в ресторане работать.
– Даже нужно. – Тереза с вызовом посмотрела на меня.
Я кивнул. Подрастая, я часто фантазировал, что Елена моя настоящая мать. Я завидовал Терезе и Матео, думая, как им повезло с такой нежной и любящей матерью, но, когда я посмотрел на Терезу, сунувшую нос в букет, мне в голову пришло, что у нее может быть иное мнение. Я же вижу ее мать чаще, чем она сама.
– Небось дорогие, – буркнула Тереза.
Подарок получился не ко времени и не к месту. Меня пугало, что я так много знаю о Елене – и не могу поделиться этим с Терезой. Легче было притвориться, что моих воспоминаний о Елене не существует вовсе. Тереза все вертела в руках вазу.
– Надо было купить еще больше, – сказал я. – Сделать букет и для тебя.
– Ничего себе! – засмеялась Тереза и покачала головой: – А я-то думала, ты робкий! – Она улыбнулась, будто зная то, чего не знал я, и стала ждать, когда до меня дойдет. А может, ей просто свойственна легкая смешливая открытость, которая переводится как: «Эй, приятель, расслабься уже! Транквило!» Тереза положила руку мне на бедро и хитро спросила: – Не хочешь помочь налить воды в бокалы к ужину?
– Конечно. – Я быстро встал, не меньше Терезы удивившись своему ответу. Мне здесь было хорошо и спокойно, но я хотел чем-то заняться, прежде чем все испорчу, ляпнув какую-нибудь глупость. В кухне Тереза выставила передо мной стаканы и начала рассказывать о своей учебе в Сент-Кэтрин. Хорошо в последнем классе, говорила она, через несколько месяцев начнется новая жизнь. Она с нетерпением ждала встречи с будущим. Я завидовал ее легкой уверенности в себе. Я восхищался Терезой.
Перед ужином члены семейства Гонсалвес и я взялись за руки вокруг стола. Горячая еда всего в каком-то футе искушала. Я оказался между Еленой и Терезой. Благословили пищу и поблагодарили Бога за то, что я к ним присоединился. Я рискнул подглядеть и открыл глаза. От тарелок поднимался пар, колебавшийся от заклинаний Кандидо, благодарившего Бога за попечение и промысел. Я не мог вторить Кандидо, потому что у меня была своя молитва, и, хотя обычно они кажутся пустыми – просто набор фраз, утишающих боль, мне хотелось крикнуть: «Христос, оставь меня в этой семье!» Я снова закрыл глаза, как раз когда Кандидо договорил молитву: «En el nombre del Padre, del Hijo, y del Espíritu Santo, amen».
Елена сидела между «своими мальчиками» – Матео справа и мною слева – и, не торопясь, тонко нарезала мясо у себя на тарелке, пока Кандидо говорил с детьми. Иногда Елена вставляла слово, но в основном ела молча, с улыбкой глядя, как Кандидо и Матео шлепали друг друга по ладоням, говоря о баскетболе. Кандидо подмигивал Елене, когда она его одергивала.
– Надо было тебе принять участие в игре против Сент-Майка. Тренер Карни идиот!
– Канди! – осуждающе произнесла Елена.
– Какой урок ты уже усвоил, папи? – спросила Тереза. – Поиграй в команде, вот тогда научишься негодовать!
Кандидо отправил вилку в рот и медленно начал жевать еду.
– Mira, la pequeña maestra[5], будешь встревать в разговор, когда сходишь и посмотришь игру своего брата.
Тереза привычно-театрально вздохнула.
– Иисусе, папи! Вечные обвинения!
– Придержи язык, – велел Кандидо по-испански. – В этом доме свои правила.
Елена потянулась мимо меня через стол и тронула дочь за локоть.
– Слушайся отца, – сказала она по-испански.
Тереза встала, чтобы принести еще воды.
– Ничего себе, – загремел Кандидо, откинувшись на стуле. – Она показала средний палец!
Тереза пихнула его бедром, идя к раковине, и он засмеялся.
Когда доели ужин, Елена взяла мою тарелку и поставила поверх своей. Кандидо развалился на стуле, бросил салфетку на стол и начал чистить зубы языком. Не успела Елена собрать остальные тарелки, как я встал и спросил, нельзя ли мне помыть посуду. Мне была невыносима мысль, что Елена наденет резиновые перчатки у себя дома. Все и так с ног на голову, так отчего я не могу разок вымыть чертовы тарелки? Но Елена только отмахнулась.
– Пожалуйста, – настаивал я. – Я очень хочу что-то сделать.
Кандидо фыркнул.
– Незачем… – начала Елена, но я, не обращая на нее внимания, собрал оставшиеся тарелки и понес к раковине.
Зазвонил телефон.
– Не берите, – сказал Кандидо. – Мы еще из-за стола не встали, десерта не ели.
Елена вздохнула, опустив голову. Автоответчик включился через четыре звонка. Я со щелчком натянул резиновые перчатки, когда послышался знакомый голос:
– Елена? Это снова отец Дули. Я уже волнуюсь. Вы его не видели? Его по-прежнему ищут. Пожалуйста, перезвоните мне. Я у Гвен, она готова бежать в полицию. Очень жду вашего звонка.
