– Угу, угу, – закивал головой Девяткин. – Сейчас запишем ваши показания, и можете быть свободны.
К разговору внимательно прислушивался седой человек в шерстяном черном костюме. Это был знакомый всем сотрудникам уголовного розыска эксперт-криминалист Усов, или просто дядя Вася. Каждую встречу с Девяткиным дядя Вася использовал для того, чтобы всласть, до хрипоты, до дрожи в голосе, поспорить о футболе. Но на этот раз Девяткин что-то не в настроении, видно, сломанная нога побаливает. И день сегодня трудный – только час тридцать, а уже второй труп. Первым был новорожденный младенец, выброшенный из окна молодежного общежития.
Дядя Вася заполнял бланк протокола, с трудом сдерживая желание напомнить Девяткину, что вчера его любимый футбольный клуб «Спартак» проиграл с позорным счетом команде, находящейся внизу турнирной таблицы. Закончив писать, он отодвинул бумагу и, выждав момент, когда свидетель замолчала, заметил, обращаясь к Девяткину:
– Я вчера футбол смотрел. Да… Разные игры видел, но такого безвольного поражения «Спартака» давно не было. Как подменили команду. Паралитики, а не футболисты. Отсутствие физических кондиций – это ладно. Но полное нежелание играть… Это уже выше моего понимания.
– Слушай, у нас тут труп свежий, а ты про футбол, – вздохнул Девяткин и торопливо сменил тему разговора: – Давай про футбольные дела после работы.
– В прежние времена свежие трупы тебе не мешали говорить о спорте. Даже наоборот. Ты всегда во время осмотра мест происшествия на футбол сворачиваешь.
– А теперь вот решил избавиться от этой дурной привычки, – отрезал Девяткин и бросил на эксперта испепеляющий взгляд. – И тебе пора.
На экране ноутбука Дорис увидела саму себя. Она сидела на даче покойного режиссера, за его рабочим столом. Вот она ссутулилась и углубилась в чтение дневника. Затем наклонилась, вынула из сумки портативный сканер, провела им сверху вниз по странице. Затем сканировала следующую страницу.
– Я прокручу дальше, с вашего разрешения? – спросил Грач. – Там все одно и то же. – И нажал кнопку.
Дорис отвернулась, чувствуя, как щеки наливаются краской, будто ей надавали пощечин.
– Я хотела все объяснить, – начала она. – Хотела рассказать, но не смогла. Там, на даче, в присутствии полиции и этих людей из поселка я была совершенно раздавлена. Просто сидела и смотрела на происходящее, будто видела страшное кино. Решила, что верну дневник позже… Как к вам попала эта запись?
– Тут все просто, – вздохнул Грач. – Я на даче не только сторожа держал, но и еще кое-какие меры принял, во избежание воровства. Когда позавчера мы были на даче, я вынул кассету из камеры и опустил в карман. Сначала забыл про пленку, ведь я вам доверял, даже не мог подумать, что вы способны на такое…
Дорис хотела вытащить из сумочки носовой платок, но его не было. Зато нашлась пара бумажных салфеток. Она вытерла слезы, глядя на экран монитора, но изображение все равно оставалось нечетким. Съемку вели откуда-то сбоку и сверху, видимо, камера была установлена между книгами в одном из открытых шкафов. Звук из ноутбука выходил едва слышный. Кажется, Грач позвал Дорис, сказал, что заводит машину, пора уезжать. Она что-то ответила, потом подняла голову и долго смотрела через окно на луг и лес.
– Обратите внимание, как долго вы любуетесь природой, – заметил Грач. – Я поначалу не придал этому значения. Ну, природа у нас действительно прекрасная. Почему бы, как говорится, не бросить взгляд? На самом же деле именно в эту минуту вы приняли роковое решение. А дальше действовали быстро и решительно. Вот смотрите. Вы поворачиваетесь к столу, опускаете в сумку сканер. А дальше, вот… Туда же засовываете дневник отца. Смотрите.
Дорис снова взглянула на монитор. Сумка не слишком большая, в ней полно всякой бесполезной ерунды, даже портативный сканер вошел туда с трудом. Вот она закрывает дневник и торопливо сует его в сумку. Берет со стола купленную в Москве газету и кладет ее сверху. Толстая тетрадь в переплете из серой кожи с хромированной застежкой осталась лежать на углу письменного стола. Тетрадь почти новая, исписана всего пара страниц.
Усмехнувшись, Грач нажал кнопку, и экран погас.
– Я шел на эту встречу и думал: что же она скажет в свое оправдание? Увы, я услышал именно то, что и ожидал. Вы снова не захотели быть искренней. Вы понимаете, что с этой записью я мог прийти не сюда, а в полицию?
– Понимаю, – кивнула Дорис. – Но послушайте…
– Нет, это вы послушайте. Вы американка, менты наверняка переговорят с начальством и захотят спустить это дело на тормозах, не раздувать скандала. Но так не получится. Если бы менты задумали показывать свои фокусы, я бы дал материал во все газеты. В том числе и в интернет-издания. Тогда запись увидели бы ваши сослуживцы и друзья и поняли, что госпожа Линсдей – обычная воровка. Втерлась в доверие к сыну Лукина и украла у него самое дорогое – дневник покойного отца. Скажу иначе – обворовала покойника. Хуже этого ничего нет, ведь покойник не может себя защитить. А вы обокрали его, вы украли у него…
Грач так распалил себя, что, запутавшись, замолчал.
– Простите, пожалуйста. – Слезы снова, помимо воли, полились из глаз Дорис. – Понимаю, что мои объяснения выглядят жалко. Но поверьте, я взяла дневник не умышленно, у меня не было такого намерения. Я хорошо помню именно ту минуту. Я отвлеклась, долго смотрела в окно. Тут вы крикнули, что пора ехать, и я, перепутав все на свете, опустила в сумку чужую вещь.
– Я вам не верю, – переведя дух, выпалил Грач.
– Меня незачем изобличать, – опять заговорила Дорис, справившись со слезами. – Я признаю вину и каюсь. Как только получу посылку, сразу верну вам дневник. Ну, как вам сказать… В целях безопасности я направила его почтой на адрес отеля, но пока не получила бандероль.
– Значит, дневника у вас нет? – Голос Грача зазвенел на высокой ноте. – Вы уже кому-то продали эту уникальную вещь? Продали и перепродали вместе со своей совестью… И сколько платят теперь за совесть? Впрочем, это слово вам наверняка незнакомо. Ясно одно: теперь концов не найдешь. Я так и знал. Я предвидел… Что ж, сейчас же подам заявление в полицию и приведу в исполнение весь свой план.
– Я согласна купить этот дневник, – попыталась успокоить его Дорис. – А теперь простите, больше не могу, плохо себя чувствую. Скоро мой адвокат свяжется с вами, и вы обсудите детали будущей сделки.
– Мои условия: два миллиона наличными. В долларах.
Дорис поднялась на ноги и, не сразу сообразив, в какую сторону идти, зашагала к темному проему между домов. Она чувствовала спиной взгляд Грача, и этот взгляд излучал столько злобы и ненависти, что заболел затылок.
Глава 8
Дверь квартиры открыла высокая худая женщина с остреньким носом и родинкой на правой щеке. Она провела Дорис в комнату и усадила за круглый стол, стоявший под люстрой из разноцветного стекла.
На диване груда детских вещей, рядом стоит гладильная доска, на ней утюг, пускающий из носика струйки пара. На высокой подставке возле окна горшок с засохшим цветком, в углу на тумбочке телевизор. Еще в комнате поместилась пара старых кресел – даже деревянные подлокотники были протерты так, что обнажилась светлая фактура дерева. Женщина выключила утюг, села к столу, одернула полы халатика. Дорис вглядывалась в лицо дочери Лукина, но не смогла найти сходства с ее покойным отцом. Разве что взгляд серых, почти бесцветных глаз пристальный, внимательный.
– По телефону вы сказали, что хотите написать книгу об отце? – спросила Елена. – Тогда просто ради хохмы, ради смеха – напишите правду. Я понимаю, писать правду значительно труднее, чем сочинять разные сказки. О моем отце написано столько вранья, что продраться сквозь него почти невозможно. Но я, единственная его дочь, помогу вам в этом благородном начинании.
– Что ж, спасибо, – поблагодарила Дорис. – Спасибо за то, что уделили мне время.
– Времени у меня немного, скоро на работу уходить. – Лена вытряхнула из пачки сигарету и прикурила. – Вот с этого и начните, с моей жизни. Напишите, что дочь известного театрального режиссера вынуждена работать лаборанткой в медицинском институте. Что получаю я за свой труд мизерную зарплату. А ведь отец мог запросто устроить меня в хорошее место, где я зарабатывала бы достойные деньги. Мог сделать так, чтобы я вообще не работала и его пятилетний внук сидел бы дома, а не торчал в детском саду. Но он и пальцем не пошевелил. Когда я попросила помочь, он ответил, что человек должен сам себе помогать, а не ждать милости от других людей. Что скажете?
– Мне трудно судить.
– Да… Я никогда не видела от своего отца ни поддержки, ни участия. Он был человеком душевно черствым и грубым. Может быть, мой второй муж Игорь остался бы со мной, если бы не отец. Игорь – артист одного из московских театров, он по-настоящему талантливый человек. Ему тридцать пять, но в театре Игорю до сих пор не давали заметных ролей, потому что некому слово замолвить. Ну, сняли его в нескольких телевизионных сериалах. Так, эпизодические роли. И всё. Он хорошо играет на гитаре, поет. И сейчас, наверное, играет и поет. Но уже не для меня… – По щекам Лены скользнули слезинки, прочертив две блестящие полоски. – Что стоило отцу помочь Игорю? Но он опять не захотел. А мы всей семьей вязли в этом болоте: вечное безденежье, поиски каких-то заработков, ссоры… Однажды на день рождения внука отец пришел выпивши. Посидел за столом и говорит Игорю: «Скучно у вас. Наверное, от скуки все тараканы сдохли. Ну, давай, сбацай чего-нибудь на гитаре. И спой». Тот обрадовался, что можно перед Лукиным блеснуть. Спел пару песен. Отец послушал и говорит: «Нет, гитара – это не твое. Бренчишь кое-как, а с вокалом совсем беда. У нас рядом с театром церковь, там старуха-нищенка песни поет, чтобы больше подавали. За сходную цену она даст тебе пару уроков». И засмеялся, как будто это и вправду смешно. Вот так, походя, оскорбил человека и испортил весь вечер.
