Волшебник тоже сделал шаг назад и критически осмотрел каменную плиту.
— Очень хорошо, — одобрил он. — В смысле, отличное сходство. Лучше всего получилась причёска. Конечно, в обычных условиях он не такой, э-э, квадратный, но да, очень похоже. А тут у нас колесница, а здесь ступенчатые пирамиды. Да. Что ж, по-моему, они хотят, чтобы ты отправился с ними в город, — сообщил он Эрику.
— Передай им, что я согласен, — твердо ответил Эрик.
Ринсвинд повернулся к главе делегации.
— Да, — сказал волшебник.
— Сгорбленная-фигурка-в-тройном-головном-уборе-из-перьев-над-тремя-точками?
Ринсвинд вздохнул. Каменщик, не говоря ни слова, вложил в его вялые пальцы очередной каменный резец и установил в нужное положение новую гранитную плиту.
Одной из проблем жизни в Тецуманской империи — не считая такого бога, как Кусалькоатль, — было то, что, если бы вашей семье неожиданно понадобилось заказать на завтра лишнюю бутылку молока, вам пришлось бы начать писать записку молочнику ещё в прошлом месяце. Тецуманцы — единственные люди на Плоском мире, которые совершают самоубийство, забивая себя до смерти собственными предсмертными записками.
К тому времени, как колесница въехала в каменный город, окружающий самую высокую пирамиду, и покатилась между рядами восторженно вопящих тецуманцев, день начал клониться к вечеру.
— Вот это уже ближе к делу, — заметил Эрик, любезно отвечая на приветствия, — Они очень рады нас видеть.
— Угу, — мрачно отозвался Ринсвинд. — Интересно почему.
— Конечно же потому, что я — новый правитель.
— Хм-м.
Ринсвинд искоса взглянул на попугая. Уже довольно долго птица хранила неестественное молчание, а теперь вообще пугливо жалась к его уху, точно старая дева в стриптиз-клубе. Очевидно, у попугая возникли некоторые серьёзные сомнения по поводу изысканных головных уборов из перьев.
— Гадские какихтам, — прохрипел он. — Помяни моё слово, пусть какой-нибудь как его там только попробует до меня дотронуться — мигом останется без пальца!
— Во всем этом есть что-то неправильное, — сказал Ринсвинд.
— Абсолютно согласен, — откликнулся попугай.
— Очень неправильное…
— Говорю тебе, хоть одно перышко упадет и…
Ринсвинд не привык к тому, чтобы люди радовались его появлению. Это было неестественно и добра не сулило. Причем местные жители не только выкрикивали приветствия, они ещё бросали в воздух цветы и шляпы. Шляпы были вырублены из камня, но традиции — прежде всего.
Ринсвинду эти шляпы показались довольно странными. У них не было тульи. Просто диски с дыркой посередине.
По широким городским улицам колесницы проследовали к кучке зданий у подножия пирамиды, где ждала ещё одна группа местных сановников.
Богатые одежды были щедро изукрашены всякими драгоценными побрякушками, которые в основе своей были совершенно одинаковы. Существует достаточно много способов использовать каменный диск с дыркой посередине, и тецуманцы испробовали их все, кроме одного.
Однако важнее было то, что перед сановниками стояла уйма сундуков и сундуки эти были доверху набиты драгоценностями. Глаза Эрика расширились.
— Дань! — воскликнул он.
Ринсвинд сдался. У него действительно получилось. Он не знал, с чего бы это, не знал почему, но наконец-то всё шло Как Надо. Заходящее солнце сверкало в дюжине сундуков с сокровищами. Разумеется, всё это предположительно принадлежало Эрику, но, может, и ему, Ринсвинду, кое-что перепадет…
— Естественно, — слабо отозвался он, — А чего ты ожидал?
А после был пир, и были долгие тосты, которых Ринсвинд не понимал, но которые перемежались приветственными криками, кивками и поклонами в сторону Эрика. А ещё был концерт народной тецуманской музыки, которая звучала примерно так, как если бы кто-то решил наконец прочистить месяцами заложенную ноздрю.
Ринсвинд оставил Эрика гордо восседать на троне, а сам понуро побрел в сторону пирамиды.
— Между прочим, я очень неплохо проводил какеготам, — обиженно буркнул попугай.
— Я всё никак не могу успокоиться, — признался Ринсвинд. — Извини, но раньше со мной такого не случалось. Никогда. Эти драгоценности и так далее. Всё идет словно по маслу. Это неправильно.
Он посмотрел на чудовищный фасад пирамиды, багровый и мерцающий в свете пламени факелов. На каждой из огромных глыб был вырезан барельеф, изображающий тецуманцев, которые проделывали со своими врагами всякие невероятно изобретательные вещи. Барельефы позволяли предположить, что тецуманцы, какими бы милыми и радушными они ни выглядели, совсем не склонны чествовать пришлых незнакомцев и осыпать их златом и каменьями. Вся эта огромная куча покрытых изображениями глыб представляла собой настоящий шедевр искусства, главное было не присматриваться к деталям.
Пробираясь вдоль стены, Ринсвинд наткнулся на громадную дверь, на которой была мастерски вырезана (и в прямом, и в переносном смысле) группа пленников.
Дверь открывалась в короткий, залитый светом факелов тоннель. Твердя про себя, что удрать всегда успеется, Ринсвинд сделал несколько шагов вперёд и оказался в помещении с высоким потолком, занимающем большую часть внутреннего пространства пирамиды.
Здесь вдоль стен также были установлены факелы, которые достаточно хорошо освещали интерьер.
На самом деле в этом было мало хорошего, потому что в основном они освещали гигантскую статую Кусалькоатля, Пернатого Змея.
Если бы вам случилось оказаться с этой статуей в одной комнате, вы бы предпочли, чтобы вокруг царила абсолютная темнота.
А может, и нет. Наилучшим вариантом было поместить эту штуковину в тёмную комнату, а самому страдать бессонницей в тысяче миль от неё, пытаясь забыть, как она выглядит.
„Это всего лишь статуя, — напомнил себе, Ринсвинд. — На самом деле ничего подобного существовать не может. Просто скульптор страдал избытком воображения, только и всего“.
— Что это, какеготам возьми? — изумился попугай.
— Их бог.
— Да ну?
— Нет, правда. Кусалькоатль. Наполовину человек, наполовину цыпленок, наполовину ягуар, наполовину змея, наполовину скорпион и наполовину псих.
Попугай пошевелил клювом, осмысливая услышанное.
— В целом получается три какихтам — убийцы, — подытожил он.
— Да, примерно так, — подтвердила статуя.
— С другой стороны, — немедленно вставил Ринсвинд, — я считаю, каждый человек имеет право поклоняться богу по-своему, пусть даже в этом присутствует некоторое извращение, а теперь, думаю, мы пойдем отсюда, так что…
— Пожалуйста, не бросайте меня здесь, — взмолилась статуя. — Возьмите меня с собой, а?
— Гм, вряд ли это получится, ты уж извини, — торопливо проговорил Ринсвинд, пятясь к выходу. — Пойми правильно, дело не во мне, просто там, откуда я приехал, царят жуткие расовые предрассудки против людей тридцати футов ростом, с клыками, когтями и ожерельями из черепов. У тебя будут некоторые проблемы с тем, чтобы вписаться в нормальное человеческое общество.
Попугай дёрнул волшебника клювом за ухо и хрипло выкрикнул:
— Эй, какеготам, это не статуя!
Оказалось, что на самом деле голос исходит из дыры в полу, расположенной позади Кусалькоатля. Из глубины ямы на Ринсвинда близоруко уставилось бледное лицо. Пожилое, добродушное, слегка обеспокоенное, но вполне человеческое лицо.
— Гм-м, привет? — окликнул Ринсвинд.
— Ты даже не представляешь, что такое вновь услышать дружеский голос, — отозвалось лицо, расплываясь в глупой ухмылке. — Не мог бы ты вроде как помочь мне вылезти и?..
— Извини? — переспросил Ринсвинд. — Ты ведь пленник, да?
— Увы, но это так.
— Не знаю, следует ли мне разгуливать тут и освобождать пленников, — буркнул Ринсвинд. — Ну, то есть я ж не знаю, что ты там натворил…
— Уверяю, ни в каких преступлениях я не повинен!
— Это ты так утверждаешь, — сурово проговорил Ринсвинд. — Но если тецуманцы решили осудить тебя…
— Какеготам, какеготам, какеготам! — завопил ему в ухо попугай, прыгая на Ринсвиндовом плече вверх-вниз. — Ты, что, совсем какеготам потерял? Откуда ты такой взялся? Он же узник! Узник в храме! А таких узников полагается спасать! Для этого, какеготам возьми, они тут и сидят!
— Вот ты много знаешь! — огрызнулся Ринсвинд. — Скорее всего, он здесь для того, чтобы его принесли в жертву! Правильно? — Волшебник посмотрел на узника, ища у него подтверждения.
Лицо кивнуло.
— Действительно, ты прав. И вскоре с меня заживо сдерут кожу.
— Вот! — крикнул Ринсвинд попугаю. — Видишь? Тоже мне, умник выискался! Он здесь для того, чтобы с него заживо содрали кожу.
— И удаление каждого дюйма кожи будет сопровождаться невероятной, неописуемой болью, — услужливо добавил узник.
