доктор?
Профессор ужаснулся. В такое напряженное для него время он не хотел принимать больных, да и не должен был принимать, но врачебный долг победил.
— Что с рукой? — забеспокоился он, сразу определяя серьезность травмы. — Заходите.
Однако женщина стояла, не решаясь проходить в комнату.
— Если у вас кто-нибудь есть, не беспокойтесь, я подожду.
— Да заходите же! — начинал сердиться профессор, силком втягивая ее в кабинет. И сразу же принялся промывать рану.
Но раненая, убедившись, что в кабинете, кроме нее и врача, нет никого, превозмогая боль, простонала:
— Не торопитесь, Петр Михайлович. Я потерплю. Вы вот рецепт посмотрите. — И она достала из-под кофты бумажечку.
— Что это за рецепт? — спросил профессор, настороженный странным поведением неизвестной. Рецепт он, конечно, имел основание читать, раз его дает больной, будь это даже и провокатор. Но как только он развернул записочку, его настороженность к женщине сразу угасла. Это было долгожданное сообщение от Васька Чубатого, написанное на рецептурном бланке условным кодом.
— Я сестра Васька, — промолвила женщина.
Но профессор уже и сам догадался, что это сестра Чубатого. Такая же приземистая, курносая, и такие же огнистые живые глазки. Даже по характеру такая же неугомонная, как и Васько. Лишь несколько дней назад приехала она с Херсонщины, спасаясь от мобилизации, но уже, словно забыв о пережитом, стала связным Чубатого. Да и ранение это, как выяснилось, не случайное у нее. Она знала, что за профессором следят. Следят за каждым больным, который идет к нему. И чтобы обмануть видимых и невидимых шпионов, сама себе ранила руку.
Профессор был очень тронут отвагой этой щупленькой женщины. Но чтобы кому-нибудь не бросилось в глаза ее длительное пребывание у врача, он поскорее забинтовал рану, поблагодарил и отпустил пациентку.
Потом, закрыв дверь на крючок, принялся расшифровывать записку. Чубатый сообщал, что сейчас прийти не может: жандармерия следит за полицией, несколько полицаев уже арестовано. Если удастся, он постарается прийти ночью.
Все это, конечно, было тревожным для Буйко. Но то, что сообщалось во второй части шифровки, просто потрясло его:
«Вагон отправляют в три часа ночи. Немец, на которого мы возлагали надежды, расстрелян».
Профессор читал записку и уже отчетливо ощущал, какой шаткой становится почва у него под ногами. Казалось, вот-вот все рухнет.
На дворе поднялась буря. После дневного зноя и душного предвечерья она внезапно, как гром, обрушилась на землю — рванула деревья, зашумела, загудела, закружилась облаками черной пыли и загрохотала по железным крышам, будто по ним понеслись кони. Стемнело. А буря не унималась, становилась все грознее. Рвала, метала, разбрасывала все, что попадалось ей на пути, словно хотела сорвать с места город и пылью развеять его по степи. Где-то вблизи жалобно дзинькнуло стекло. Это у соседки не была закрыта оконная створка. Задребезжало и звякнуло о камень пустое ведерко, висевшее на колышке, и полетело, покатилось по двору вприпрыжку, точно перепуганный щенок, огрызающийся на бурю. Холодные струйки дождя, прорвавшись сквозь щели окна, брызнули Петру Михайловичу в лицо. Вдруг небо озарилось яркой вспышкой молнии и грозно, жутко загремело над городом.
Профессор по-прежнему ждал Яшу и Чубатого, но ни один из них не появлялся. Только буря продолжала свистеть и гоготать за окном: все чаще сверкали молнии, и все ближе, все громче трещало, лопалось небо.
«Так бывает лишь в романах, — подумал Петр Михайлович, — когда автор к буре в душе человеческой нарочито приобщает бурю в природе. Как жаль, что это не роман, а самая настоящая, суровая действительность!..»
Наконец в окно трижды постучали. Постучали тихонько, словно бы выбивая пальцами дробь. Так всегда стучал Яша. Профессор немедленно открыл дверь, и вдруг через порог переступил мокрый от дождя жандарм.
— Вы ко мне? — настороженно спросил профессор по-немецки.
— Да, к вам, — ответил тот на чистом украинском языке. И, заметив тревогу и недоумение в глазах профессора, улыбнулся и заговорил по-немецки:
— Я к вам, Петр Михайлович. Помните, как на одном из экзаменов в мединституте вы поставили мне двойку по хирургии только за то, что у меня всегда красовалась двойка по немецкому?..
Он снова перешел на родной язык и подал записку от Грисюка.
Профессор узнал своего бывшего студента. Это был талантливый юноша, который отлично усваивал все дисциплины, но почему-то долго и упорно бойкотировал изучение немецкого языка. И в самом деле, однажды профессор нарочно поставил ему двойку по своему предмету именно для того, чтобы заставить его ликвидировать «хвосты» по немецкому языку.
Внезапное появление бывшего студента с запиской от Грисюка вызвало у профессора много волнующих воспоминаний, а главное, вдохнуло надежду на успех задуманной операции. Ведь лучшей кандидатуры «офицера» в спасательную группу по освобождению рязанца, как этот студент, и не придумать.
Но когда он прочел шифрованную записку Грисюка, его тревога не уменьшилась. Грисюк, понимая сложность обстановки, намеренно не отпустил Яшу и прислал к нему студента в форме жандарма.
В партизанском отряде тоже создалось трудное положение. В результате последних боев несколько бойцов и командиров получали тяжелые ранения. И Грисюк в своей записке даже не упомянул о возможности или невозможности освобождения заключенных из вагона номер один. Он писал совсем о другом — просил профессора срочно прибыть в отряд оперировать тяжелораненых.
Петр Михайлович заколебался: он оказался в положении отца, два сына которого одновременно попали в опасность, и сам не знал, кому из них раньше помочь.
Но на войне промедление недопустимо. Профессор быстро накинул плащ и, не думая, сможет ли он, такой больной и слабый, добраться до леса, последовал за студентом.
На дворе бушевал ливень. Вспыхивали молнии. Улицы, дома, строения то и дело озарялись грозно-синим пламенем. Гром трещал и гремел непрерывно.
Пользуясь непогодой, профессор и его бывший студент никем не замеченные переползли улицу, на которой находился немецкий пост, и по глухим переулкам, то прижимаясь к заборам, то вновь двигаясь ползком по грязи, выбрались за город. Буря помогла им незаметно пройти заставы.
Там их ждали три всадника и оседланные лошади. Профессор Буйко ездил верхом еще в детстве и потому сначала чувствовал себя на коне неуверенно. Два всадника, выполняя приказание Грисюка, ехали рядом, готовые в любую минуту подхватить и поддержать его. Но, стремясь как можно скорее добраться к партизанам, которые снова воскресили в нем надежду на спасение рязанца, профессор незаметно для себя быстро освоился с седлом, с ритмом движения, и вскоре кони помчались галопом.
В лицо ливнем хлестала буря. Стрелами пылали, метались по небу молнии. А навстречу буре стремительно мчались всадники.
XI
В небольшом
