с ним ничего общего.
— Эшелон задержан. Стоит на станции, — еле слышно бросил он на ходу и, не замедляя шаг, будто не был знаком с Буйко, поспешно свернул в другую сторону.
«Значит, спасение рязанца сорвалось», — с болью подумал профессор.
Но из того, как Чубатый в форме полицейского обогнал его, боясь задержаться хотя бы на миг, профессор заключил, что тот сказал не все, что он вот-вот, при малейшей возможности принесет ему что-то еще более страшное…
Комиссия в этот день опять не работала. Когда Буйко вошел в комнату, у стола стоял с газетой в руках обер-лейтенант Шнапер. Это был постоянный надзиратель за работой аппарата комиссии. По его спесивому, самодовольному виду нетрудно было догадаться, что он только что прочел вслух сообщение об очередной победе гитлеровцев на фронте. Об этом же свидетельствовала явная растерянность Константина Назаровича, который неуклюже топтался в углу, не зная, как держаться.
— Мы уже на Волге, — продолжал Шнапер комментировать прочитанное. — А это значит, господа, не пройдет и недели, как я вас извещу, что и Москве капут!
Профессор тяжело опустился на стул. Сердце заныло, словно его жгли раскаленные угольки. Он слушал комментарии Шнапера и, стиснув зубы, еле слышно повторил:
— Давай, давай! Я выдержу!.. Я выдержу. Я все-е…
— Что с вами, Петр Михайлович? — подскочила к нему рыжая машинистка. — Ой, да ему плохо! — засуетилась она, хватая стакан с водой.
— Ему уже несколько дней нездоровится, — поспешил заступиться за профессора Константин Назарович. — Сердце больное.
Окрыленный наступлением своих войск на южном фронте, Шнапер даже снисходительно поморщился:
— В таком случае надо лежать.
— Я еще вчера советовала ему полежать, пока нет работы, — с видом неподдельной озабоченности лепетала машинистка. — Еще вчера советовала…
— Ничего… — упавшим голосом проговорил. Буйко, выпив немного воды. — Давняя… хворь…
Ему помогли перебраться к открытому окну, затемненному деревьями.
Во дворе за окном стоял тревожный гомон. Он напоминал осеннее гудение пчел в растревоженном улье. Люди, заполнившие до отказа огромный двор и запертые в нем, как в коробке, изнывали от жажды, испытывали невыносимые муки от гнетущего и напряженного ожидания своей участи. Многие из них в отчаянии готовы были умереть, лишь бы покончить со всем этим…
А между тем обер-лейтенант Шнапер продолжал свои комментарии:
— Да, да, любезные, войну на Востоке можно считать уже законченной. Москве — капут!
Какое-то время профессор не мог понять, что это: зубоскальство или откровенный цинизм наглеца?..
А жара все усиливалась, становилась просто невыносимой. Воздух стал густым и горячим, как в литейном цеху. Казалось, небо, готово обрушиться на людей раскаленным куполом, чтобы сжечь, испепелить, удушить все живое на земле. Под вечер снова появились облака и засверкали молнии.
Профессор медленно возвращался домой. Мимо него промчалась колонна автомашин с немецкими солдатами. За машинами прогромыхали два танка и три бронетранспортера. И машины, и танки, видимо, были только что сняты с эшелона. Профессор считал машины и тревожно думал: «Что же это значит?»
Он хорошо понимал, что появление в городе регулярных войск не могло быть случайным. Видно, гитлеровцы что-то затевают…
Как только профессор вошел к себе в комнату, в открытое окно влетел вдруг бумажный шарик. Буйко высунулся из окна, чтобы увидеть, кто бросил шарик. За углом дома скрылась фигура Чубатого. Петр Михайлович развернул записку, прочел:
«Батальон моторизованной пехоты, рота жандармерии, рота полиции с двумя танками, тремя танкетками завтра на рассвете направляются на облаву в Мохначковский лес…»
У профессора перехватило дыхание: именно в этом лесу находились в засаде партизаны отряда Грисюка. Петр Михайлович еще раз перечитал записку, хотел позвать Яшу. Но тот еще днем ушел домой, — очевидно, чтобы успокоить мать, и не возвращался. Профессор мысленно прикинул расстояние до леса: километров двенадцать, не меньше… Это около двух часов ходьбы. Буйко решил немедленно идти в лес.
Петр Михайлович ждал бури или дождя, но небо над городом неожиданно прояснилось. Только где-то далеко над Черной горой стояла туча и беззвучно метала стрелы.
С наступлением темноты профессор, как и вчера, украдкой выбрался из города, по грязи прополз между вражескими постами и, оказавшись в поле, свернул с грейдерной дороги, напрямик по размокшей от дождя пашне пошел к лесу. Он старался идти как можно быстрее, хотя для него, уже не молодого, утомленного и, в сущности, больного человека, это было нелегко. Но ночи стояли короткие, и нужно было спешить, использовать каждую минуту темноты, чтобы до рассвета успеть вернуться в город.
В лес он пришел вовремя, а обратно ехал верхом на коне почти до самого города. Вместе с ним ехал Грисюк. Обо всем, о чем надо было условиться, они договорились в пути. Потом Грисюк рассказал о трагической судьбе бывшего студента в жандармской форме. Группа, которая вчера провожала профессора из леса, в отряд возвращалась другой дорогой, наскочила на немецкую засаду. Студент был ранен и в бессознательном состоянии схвачен фашистами.
Расставаясь с Грисюком у городской околицы, Петр Михайлович чувствовал себя еще сравнительно хорошо. Но когда начал пробираться между немецкими постами при входе в город, у него вдруг заныло сердце, трудно стало дышать… «Сердечный приступ», — будто не о самом себе, а о ком-то совсем постороннем подумал профессор.
— Хальт! — рявкнул где-то поблизости часовой.
Буйко затаил дыхание. Какое-то время он лежал, жадно захватывая ртом воздух, не в силах отдышаться. Постовой еще раз рявкнул, но профессор уже смутно, как сквозь сон, осознал опасность.
На востоке занималась заря. Небо светлело. Впереди начали вырисовываться очертания домов и деревьев. Город был совсем близко, и профессор попытался встать, но сразу же снова упал.
Где-то застрочил автомат. И вдруг со всех сторон вокруг города вспыхнула перестрелка.
Слева и справа от профессора тоже прозвучали беспорядочные выстрелы. Гитлеровцы всегда боятся темноты. И чем больше боятся, тем ожесточеннее стреляют, стараясь напугать того, кого они сами боятся. Так случилось и на этот раз. Кто-то из постовых чего-то испугался, пустил автоматную очередь, а вслед за ним и все остальные посты подняли стрельбу.
Эта пальба помогла профессору определить, что он лежит как раз между двумя постами. Он поднял голову и увидел в жидковатом тумане две фигуры. Перед ним чернел небольшой овражек, убегавший к городской окраине. Напрягая последние силы, Петр Михайлович медленно пополз вдоль оврага и таким образом добрался до забора, которым был огорожен крайний одноэтажный домик. Он не помнил, как перелез через забор и оказался возле колодца. Выпив несколько глотков холодной воды из стоявшего тут же ведра, профессор почувствовал себя лучше. Стряхнул пыль с пиджака и брюк, умылся и
