наган; шашку оставил, чтобы не болталась в ногах. Может, бежать придется.
— Куда так снаряжаешься, не к ухажерке? — спросил комвзвода.
— Тут в хуторе порядочки… К девке с трехдюймовкой надо подкатываться.
— Вот голос… Да у нас, ежели хочешь знать, тишь да гладь, божья благодать. А вот возьми в Кравцах…
Шел Мишка по темной улочке поближе к Салу. Поначалу заглянет к эскадронникам. Звали на самогонку. Перед свиданием для смелости не помешает хватить: черт ее знает, эту псаломщицу. Классу-то не трудового, поближе к буржуйскому, к захребетникам. А то и вовсе контра чистая, без примеси.
Дружков на месте не оказалось. Хозяин, не выходя из хворостяной калиточки, посмеялся в потемках:
— Нашел д паков в хате душиться… Вон они, коблы… На выгоне. Где девки вижжать, там их и шукай.
Наставил ухо. Ага, вон… От моста какой-то балочкой пересек хутор. Пахнуло из низины волглой свежестью; дух забивала полынь. Темень, выколи глаза. В ушах — гул от звонкой тишины. Где же? Пели и повизгивали в этом месте. А теперь — во-он…
Прикуривая от трута, Мишка вдруг ощутил спиной холодок. Откуда-то из-под земли — голос… человечий. Тужит, как вроде сыч. Оборвался… Сверчки одни. Во, опять… Совсем рядом. Руку протянуть — дотронешься… Черное, лохматое встало в глазах. Задом, задом… Кто-то поддел в голяшки. Подломились ноги — полетел в полынь. За что-то твердое, холодное, как кость, ухватился, вскочил…
Огонька от беляков так не гнал, как бежал сам. Очутился возле школы. Терся мокрыми лопатками о жердевую ограду, едва успевал хватать ртом воздух. Отдышался, обнаружил пропажу… Папаха?! С холодеющим сердцем запустил руку за пазуху. Нет. Чужой наган на месте. А то дело будет: одной гауптвахтой не отбояришься. Во всем полку засмеют, хоть в пехоту сбегай. Свой, в кобуре, тоже на месте.
Очухавшись, понял — занесло его на кладбище. А под ноги попался крест… Ладонями до сих пор ощущал сырое дерево. Кто тужил, человек, сыч? Уж не мертвяк ли из могилки?
Повалил из Мишки смех. Переламываясь в поясе, хрипел, трясся, крутил всклокоченной башкой, как неук, засевший на аркане.
— Очумел? — полюбопытствовал часовой, выглянув из-за горожки.
Мишка умолк. Одергивая френч, оглядел небо. Понял, ночь уже глухая и никто его не ждет; у самой преданной зазнобы и то все жданки давно бы полопались. Матюкнувшись, поволок ноги к лошадям. Развалился в бричке на сене. Засыпая, подумал: «Надо светом сбегать на могилки. Не ходить же гололобому. А то когда еще бой…»
3
Из тыла белых Думенко вернулся на третьи сутки. С удостоверением есаула армейской контрразведки он проехал сальские хутора, занятые казаками, попетлял по левобережью Дона. Силой унял острое желание переправиться на тот бок, навестить в станице Константиновской Быкадорова. Немолодой, по слухам, заслуженный в войне с немцами, генерал усиленно интересуется его, Думенко, персоной. Весной, в середине мая, ему докладывали, что на Маныче, в районе станции Торговая, находится до семи тысяч пехоты, шесть сотен кавалерии и тридцать пять пулеметов красных. Общее командование объединяется в лице матроса Думенко.
Сведения такие извлекли из полевой сумки казачьего офицера, зарубленного в Чунусовской. Посмеялся Борис — беляки со страху произвели в матросы. Погодя сообразил: матрос Евдоким Огнев, командир Великокняжеского партизанского отряда, и он для них одно и то же лицо.
Более точные сведения о нем генерал получил сравнительно недавно. В разведсводке полковник Топилин доносил, что «в районе станицы Чунусовской действует отряд Думенко до 1300 коней, с двумя пушками и пулеметами, ими в Чунусовской заказан обед на 1300 человек. В занятых местностях красными проводится мобилизация 16 лет. Красные готовятся к наступлению на Донскую область». Эта бумажка попала им из разгромленного в Ремонтной полевого штаба Топилина. Федор Крутей, вертя ее, сделал настораживающее замечание:
— Мобилизация шестнадцатилетних — ерунда. А что касается последней фразы, о готовящемся нашем наступлении… Любопытно. Имеется в виду, по времени, мартыновский рейд. И наступление на Зимовники — Куберле… Орудует их разведка.
Здравый голос одержал верх. Была бы Константиновка на этой стороне Дона, рискнуть можно. Но переправа на пароме в заваруху… Бред. Кроме того, у генерала помимо залежалых сведений могут быть более свежие и подлинные: сотник Филатов, так ретиво обхаживавший его всю весну, не мог через своего шефа, полковника Севастьянова, не снабдить ими. Со слов сестры Пелагеи, Захарка разжился в ту пасхальную ночь в хате даже его карточками. От греха подальше.
Прогарцевали с Куницей по песчаным улицам станицы Романовской. Удостоили своим посещением полковника Топилина, чудом не угодившего на днях под клинок. Представляясь, Борис прозрачно намекнул, что их привело последнее поражение в Ремонтной. Полковник был рад отделаться от залетного соглядатая; сославшись на занятость, перепоручил контрразведку одному из своих штабных.
Вместе с ним они и явились в штаб.
Тут же Федор Крутей превратил сведения разведки в цифры. Не утешительны они, даже судить по их участку фронта. У противника идет усиленная, спешная мобилизация всех возрастов. Нажимают на формирование конных частей. Кое-что добавил прихваченный подъесаул. Повторное наступление на Царицын намечается на первую половину сентября. Войсковой атаман Краснов рвется поднять пошатнувшийся в летнем неудачном наступлении престиж. А попутно хочет доказать Деникину, болтавшемуся все еще между Доном и Кубанью, что донцы и сами с усами. Теперь атаман не приглашает российского собрата «объединить усилия» для разгрома красного города, как это было весной в Манычской станице.
— Грызутся между собой, как собаки, — с горечью сказал казак напоследок.
— Картина как
