Стенания, крики отчаяния огласили Город Городов.
Тут и там поднимались вверх столбцы пламени, в котором гибла величественная красота строений, восхищавших весь мир.
Первые огненные языки взметнулись над Муджалибой, озарив огромное пространство вокруг. Вынеся все ценное, персы подожгли дворец, ознаменовав тем самым свою победу.
Тогда знатный горожанин Сибар-Син, которого в толпе пленных тоже гнали за городскую черту, незаметно приблизился к опутанной веревкой Телкизе и шепнул ей:
— Сан-Урри мечом заколол Набусардара в ападане. Никаких чувств не прочел он на ее лице. Телкиза продолжала путь, тупо глядя перед собой.
— Он мертв, Телкиза! — выразительно повторил вельможа, пытаясь ужасной вестью смутить ее.
Телкиза оставалась безучастной. Лишь губы ее слегка искривила загадочная гримаса.
— Мы не счастливее его… — бросила она в ответ.
— О, я дорожу жизнью, Телкиза.
Она устало вздохнула, словно ходьба стоила ей неимоверных усилий, и промолчала.
Послышался треск огня, испепелявшего Муджалибу.
Многие из пленных. думали о тех, кто остался во дворце…
Телкиза мысленно перенеслась в пиршественную залу, в великолепную залу о тысяче колонн.
Ападану тоже охватило пламя.
Набусардар был еще жив.
Он видел, как огонь лижет одежды раненых и мертвецов, подкрадываясь к нему. С потолка срывались гирлянды лотоса, из раковин светильников текло на пол горящее масло. Все вокруг полыхало и трещало. В воздухе стоял удушающий смрад горящих тел, вопли несчастных сливались в душераздирающий вой.
Набусардар давно привык к мысли о смерти, но такой конец поверг его в ужас, и он молил небо, чтобы бледнолицая дева поскорее задушила его в своих объятиях, чтоб душа его рассталась с телом прежде, чем его опалит смертоносное дыхание огня.
Вот уже занялась роскошная мантия Валтасара, от тлеющей веточки розы задымились и вспыхнули его волосы.
Огонь был близко, он неотвратимо надвигался…
Ужас рос в душе Набусардара, в глазах потемнело. Нет, это не был страх перед смертью, — на поле брани он изо дня в день смотрел ей в лицо, — чувство страха было ему неведомо. Но такая смерть унижала достоинство воина, бессильного, безоружного, беззащитного.
Нестерпимым жаром лизнуло руки, и Набусардар задохнулся дымом, бледнолицая дева разомкнула тиски объятии и покинула его. Слабая улыбка разлилась по его лицу — так мягкое сияние луны заливает землю.
Губы его шевельнулись и неслышно прошептали:
— Умираю… Нанаи, жена моя дорогая. — И Набусардар вздохнул последний раз.
Он умер прежде, чем пламя коснулось его, умер возле простертого в луже крови царя, рука которого все еще крепко сжимала золотую чашу. Разжать ее заставил царя лишь огонь, обративший его тело, как и тела его подданных, в обугленный труп.
* * *
«Поговорим о любви.
О любви буду тебе говорить и петь, избранница моя, венец совершенства, какое только видело человеческое око на вековечной земле. Подобного не сыскать на вершине, пламенеющей карбункулами. В сверкающих топазами и аметистами долинах не найти. В сребропенных и лазурных водах не узреть. Устам провидцев не описать твоей прелести. Даже взор ясновидения ничем не заслужит милости созерцать тебя во всем великолепии.
Такой блистаешь ты лишь в сердце моем, прелестнейшей из женщин, когда-либо ступавших по земле. Сердце подсказывает мне слова любви, и я слагаю в твою честь гимны.
Слагаю их утром и вечером — гимны любви слагаю тебе, возлюбленная моя.
Высокородный князь Набусардар»
Такое послание вручил Нанаи в борсиппском дворце гонец, прискакавший из праздничной Муджалибы.
Нанаи отдыхала на ложе. У ее изголовья сидя дремала Тека, то и дело роняя голову на грудь и упираясь подбородком в ожерелья из ракушек. Тут же бодрствовали увенчанный сединами Гедека и погруженный в безмятежные думы праведный Улу.
В радостном волнении читала Нанаи весточку, осыпая поцелуями подпись Набусардара.
Прижав дощечку к груди, она проговорила, счастливо улыбаясь:
— Как ты порадовал меня, мой повелитель! Для меня эти строки слаще угощения в ападане. С нетерпением буду ждать зари, когда он вернется ко мне. Передай великому князю, гонец, что верные друзья мои неотлучно со мной, а сама я сердцем с ним в зале о тысяче колонн.
Гонец скрестил на груди руки и с поклоном удалился, чтобы вернуться в Муджалибу.
Когда он вышел, Нанаи снова перечитала послание. Она упивалась каждым его словом, ласкала взором каждую черточку, впитывала в себя значение каждой фразы, пока сердце ее не замерло от счастья и душа не затрепетала подобно струнам псалтыри. Тихими руками наполнилось все ее существо, музыка рвалась из груди, опьяняя сознание и кружа голову, приводила в волнение молодую кровь.
Нанаи долго упивалась этим волнением, но постепенно усталость вытеснила эти видения. Собрав остаток сил, она попыталась удержать их, продлить сладострастные мгновения, которых так жаждало ее измученное, исстрадавшееся сердце.
Она сожалела о мимолетности счастья, но тут же, словно дурной сон, ее объял страх: что, если у порога подстерегают ее новые муки и страдания? Набусардар, ее избранник и повелитель, не был уверен в том, что войско Кира возвращается в Персию. Кто знает, быть может, кровавым дням жестокости и смерти еще не настал конец… Нанаи страстно хотелось изменить существующий в мире порядок вещей, хотелось избавить белый свет от низменных страстей, приводящих к войнам, сберечь женам мужей, родителям — детей, детям — родителей, сестрам — братьев, матерям — сыновей, хотелось оградить людские жилища от горя и нищеты.
Но в бессилии опустила она свои руки, сжимавшие послание Набусардара, и в страхе положила их на живот, словно прикрывая росток жизни, который пустил корень у нее под сердцем.
Затем она взглянула на Улу и сказала:
— Ты мудр, брат Улу, и, верно, сумеешь объяснить. Мучает меня мысль: отчего это люди стремятся лишь к одному — повелевать друг другом? Не стремись они к этому, скольких из нас судьба избавила бы от горестей! Скажи, кто научил людей этому злу?
Улу задумчиво поднял взгляд и серьезно ответил:
— Кто ж еще, как не боги! Они властвуют над нами, и человек, сотворенный по их образу и подобию, подражает им. Не в силах повелевать богами, он вознаграждает себя тем, что властвует над людьми.
— Говорят, боги совершенны, но разумно ли поступили они с человеком? Создав себе подобного, почему не лишили они его зависти, ненависти, мстительного себялюбия?
— Потому, что сами они тоже одержимы завистью, ненавистью и мстительным себялюбием.
— Тогда прав Набусардар, повелитель мой и избранник, утверждая, что не боги создали человека, а человек создал богов. Сам будучи несовершенен, он и богов создал по своему подобию. Но. если человек создал богов, то кто же создал самого человека?
— Это — великое таинство природы и жизни.
— А богам открыто оно? Или тайна природы и жизни и для них остается тайной, и они, подобно мне, вопрошают: откуда пошел человек и откуда пошли земля и небо? Кто научил человека говорить, птицу — летать, рыбу — плавать, цветок — расти? Кто дал человеку дыхание, цветку — аромат, меду — сладость, росе — прохладу? Кто положил воде течь, а суше пребывать в неподвижности? Кто положил быть жизни и смерти?
Улу склонил голову и погрузился в глубокое раздумье. Когда он снова поднял лицо, глаза его сверкнули.
Он сказал с жаром:
— И меня всю жизнь преследуют эти вопросы, но ответить на них я не умею.
Они не кончили начатого разговора: рывком распахнулась дверь, разлетелись в стороны занавесы, и в опочивальню стремительно вбежал начальник дворцовой стражи.
— Муджалиба горит! — выпалил он.
Из переходов и с галерей доносились разноголосый гул и топот ног. Помощнику начальника довольно было одной команды, чтобы поднять на ноги дворцовую охрану.
Сквозь гомон голосов и топот прорвался крик Нанаи:
— Муджалиба горит?!
Она вскочила, охваченная недобрым предчувствием.
Тека тоже очнулась и сидела, испуганно озираясь по сторонам.
Один Гедека, примостившись в удобном кресле, спал крепким сном, безмятежно и ровно дыша.
Казалось, услыхав это известие, Нанаи лишится чувств, но она сохраняла полную ясность мысли, и только в глазах ее затаился ужас и прерывистое дыхание выдавало испуг.
Она побежала одеться и вернулась уже в плаще.
На ходу бросила повелительно:
— По коням, скорей в Вавилон!
Когда они с Улу вскочили на нижнем дворе на быстроногих жеребцов, снаружи нетерпеливо забарабанили в огромные ворота. Стража отодвинула засов, и под арку влетел всадник, который привозил Нанаи весточку от Набусардара. Он едва переводил дух, пот струился по его вискам.
— Мост разрушен, — выкрикнул он в крайнем волнении. — Муджалиба в огне. Что бы это значило, о Мардук?! Мне пришлось повернуть назад.
