– Может быть, ты одержим идеей стоять над всеми, потому что твой рост всегда принуждал тебя смотреть на всех снизу вверх? Но я знаю одного человечка из вашего племени, который живёт в ладу с соседями и с самим собой. Его имя – Малам.
– Довольно болтовни, лесовик, – сказал Зусуз (в голосе его слышались твёрдость и спокойствие – содрогание души он успел отдать своей палке, а та – земле). – Сейчас мы посмотрим, в ладу ли ты с собой. Слушай моё условие. Завтра утром ты откроешь мне слабое место нэтлифской крепости, то, что позволит захватить её быстро и с меньшими потерями. Если ты скажешь «нет», девушек, которых ты только что видел, изнасилуют и истерзают на твоих глазах. Если в суждениях твоих я усмотрю коварство, их ждёт та же участь.
– В нэтлифской крепости нет слабых мест: в неё вложили свои знания и мудрость наши лучшие мастера каменного и военного дел. Убей меня, но не трогай девушек.
– Не спеши умереть, лесовик. У тебя есть время до утра. Я отпущу их на свободу, если в черноте ночи ты узришь светлую мысль.
– Моя светлая мысль – в слове, которого тебе не понять: Палерард.
– Уведите его, – приказал Зусуз подошедшим ореховоголовым охранникам, – и свяжите так, чтобы он не смог убить себя.
Наутро разговор возобновился.
– Много ли слов в твоём приговоре девушкам из Нэтлифа и Крадлифа, огненноволосый?
– В крепости нет слабых мест, – тихим, зажатым голосом проговорил лесовик и остановился: невыносимо трудно было ему превратить в слова мысли, свет которых густо разбавила тьма.
– Воины, пленниц сюда!
– Не спеши, Повелитель Зусуз. Он заговорит, – сказал Тронорт. – В чертах его сегодня угадывается презрение к самому себе. Смотри. (Он показал ему свежий рисунок – утренние глаза лесовика.)
– Хм. В графитных чертах это проглядывает яснее, – заключил Зусуз и криком вдогонку остановил охранников:
– Подождите! Подождите с девками!
– В нашей крепости нет слабых мест, – повторил лесовик. – Но в тех, кто стоит за её стенами, есть слабость… не слабость воинов, но слабость людей.
– Говори.
– Огонь и камни. Спрессованные залитые смолой подожжённые тюки заставят их спасаться от жара огня и яда дыма. Спасаться значит избавляться. Десятки, сотни катапульт должны днём и ночью беспрерывно забрасывать четыре яруса крепости вокруг башни огненными тюками. Но это лишь отвлекающий и изнуряющий защитников крепости манёвр. Этой же цели должны послужить челночные атаки твоих воинов.
– Говори.
– Главное – в камнях, в полых камнях. Сотни таких камней должны быть выпущены по крепости вместе с огненными тюками. Не для того, чтобы разрушить стены (эти стены не разрушить), но для того, чтобы наполнить ими каждый из четырёх ярусов. В них не будет ни жара, ни яда – от них нет смысла и времени избавляться тотчас. Но в полых камнях будут ждать своего мгновения твои воины. Когда крепость утомится, следует создать видимость отхода и выказать усталость и нужду в отдыхе. Как только уснут обе стороны, раздастся сигнал к атаке, который заставит защитников крепости прильнуть к бойницам и вперить свои взоры в темноту, что закишит наступающими воинами Выпитого Озера. Тогда-то и выползут гады Тьмы из полых камней.
Раздался раскатистый смех Зусуза.
– Я всё сказал. Теперь убей меня, – попросил лесовик.
– Отпустите трёх пленниц на волю. Ни один волос не должен упасть с их голов, – приказал Зусуз охранникам и, дав лесовику насладиться мгновением торжества жизни, сокрушительным ударом палки избавил его от страданий, которые в следующее мгновение захватили бы его душу, душу предателя, целиком.
Больше полугода разделяли этот разговор и осаду нэтлифской крепости.
Ни начальник крепости Рэгогэр, ни командир отряда дорлифян Тланалт, ни Эвнар, возглавивший отряженных в помощь Нэтлифу лесовиков, не понимали, почему десятитысячное войско Тьмы, подступив так близко, как подступают, чтобы начать штурм, уже четыре дня стоит бездействуя. Этого не могли взять в толк и воины Выпитого Озера, корявыри. Они ждали и ждали, выявляя приглушённым, но неумолчным рычанием повиновение воле и предвкушение крови. И весь Нэтлиф, собранный в крепостных помещениях, предназначенных для укрытия сельчан, ждал, покорившись надежде.
Своей непривычно торопливой и злой поступью, обжигавшей ступеньки, что вели к верхушке башни, корявырьша заставила передёрнуться упругое тело горхуна. Дверь в комнату Трозузорта распахнулась.
– Жду не дождусь тебя, Сафа. Не знал, что и думать.
Сафа, одолев последнюю ступеньку, протянула перед собой руку и сказала:
– Пришлый дорлифянин сгинул и больше тебе не помеха, Повелитель. Это я содрала с его шеи.
Глаза Трозузорта загорелись, и он обнял своими пальцами каменное пёрышко с собравшейся вокруг него серебряной цепочкой.
(Оторвать от своего сердца бирюзовый тайный глаз было выше сил Сафы: он вызволил её из чуждого Мира и спас ей жизнь, он был её новой страстью. И она умолчала о нём).
– Сокруши их, Повелитель, – в эти слова она вложила всю свою злобу: она подумала о своём до сих пор не отмщённом отце.
– Ступай к себе, Сафа. Отдохни, – сказал Трозузорт и тут же прошипел, наполнив звуки яростью: – Шуш!
И эта ярость умножилась, когда командир корявырей Гура, приказал выпустить камни со смертоносным живым грузом внутри, а следом подожжённые тюки по нэтлифской крепости.
Три ночи и три дня неистовствовало пространство между позициями воинов Тьмы и башней крепости. На четвёртую ночь корявыри отошли на тысячу шагов назад и наступило затишье. И израненное пространство обессилело, выдохлось и отдалось на волю сна.
Когда в сон людей продрался дикий крик горхуна, они не испугались, но были ошеломлены. В следующее мгновение камни, которые устилали ярусы вокруг башни, выпустили наружу, как змеиные яйца выпускают гадов, сотни и сотни изголодавшихся по человеческой крови корявырей – и началась резня, а вслед за ней – штурм…
Через три четверти часа Рэгогэр, тот самый Рэгогэр, по прозвищу Бешеный, которого не могла остановить никакая сила и который дерзко смотрел в глаза каменных горбунов, признался себе: «Всё кончено», и, перед тем как выбить балку, заключавшую в себе секрет обрушения крепости, и оказаться погребённым вместе с корявырями под её развалинами, сказал Эвнару:
– Друг, возьми два десятка своих воинов, открой тайные люки и уведи нэтлифян. Прощай.
Так и сталось. Нэтлифяне (среди них были две из трёх пленниц, которым Зусуз даровал свободу), покинув через люки крепость, по подземным ходам ушли в лес Шивун, а затем в Дорлиф, недаром же Малам велел некогда Рэгогэру перенести прямоугольник с зубцами, обозначавший крепость на карте, нарисованной его пасынком, на другое место. («Не только прочные стены, возведённые мастерами, могут спасти людей, но и невидимые глазу пути, дарованные природой»).
Пали: Рэгогэр, Брарб (его пасынок), Тланалт, Новон (сын Лутула и Фэлэфи) и почти все защитники нэтлифской крепости. Так закончился разговор между Повелителем Тьмы и пленным лесовиком.
* * *
В начале пересудов следующего дня воздух перед домом Лутула и Фэлэфи вдруг разразился волнительными неумолчными криками ферлингов, которые всполошили их хозяев. Лутул, а за ним Фэлэфи выскочили из дома и ахнули: навстречу им ковылял, подтаскивая левую ногу и клоня голову набок, Гег. Коричневые пятна на груди и крыльях его говорили о том, что их тронуло злое пламя.
– Гег, хороший мой, иди ко мне. Что же с тобой приключилось? В какой передряге ты побывал? – говорил ласковым голосом Лутул, поглаживая его по голове и шее (руки его выдавали трепет сердца, подстёгнутого тревожной мыслью). – Какую весточку нам принёс?
– Лутул, не томи, открывай, – торопила Фэлэфи.
Лутул открыл кошель, прилаженный к ошейнику, и дрожащей рукой извлёк из него Слезу, переливавшуюся жёлтым и оранжевым, точно такую же, какая уже была у Фэлэфи, и передал Её дорлифской Хранительнице.
– Нет ли письма, Лутул?
– Есть, – с этим словом, он раскрыл бумажный листок и прочитал вслух: – Сейчас обрушу нашу твердыню. Простите, что не уберёг Новона и всех-всех. Рэгогэр.
Фэлэфи упала на колени, уткнула лицо в землю и разрыдалась. И сквозь рыдания слышалось:
– Новон, сыночек наш дорогой…
В безмерном отчаянии и полной растерянности пришла Фэлэфи в дом Малама, Никогда прежде не видел он её такой. Лишь время хранило в себе мгновения той страшной поры, когда Шорош, коснувшись подвала, в котором пряталась маленькая Фэли, едва не отнял у неё рассудок. Малам понял, что отчаяние в её глазах – это не только неутолимая боль материнского сердца, но и предвкушение беды, уготованной Дорлифу. Он не стал теребить её вопросами, молча проводил в гостиную, усадил в кресло возле камина и, мысленно сказав: «Отдай свою печаль огню», обождал… Огонь и вправду растопил окаменелость души её и вернул к приятию жизни, и она, опомнясь, протянула Маламу листок с последними словами Рэгогэра. Тот, перебрав губами написанное, вышел из дому, сел на ступеньку крыльца, ткнул свою палку в земляной утоптыш и, закрыв глаза, устремил взор в невидимую даль.
