– Потому взываю не к воину в тебе, но к прежнему другу. Зусуз, мыслю я сохранить жизнь тебе в обмен на время. Тотчас отведи войско своё в Выпитое Озеро и дай полсотни дней мне и Дорлифу. И сам поразмысли над тем, по какой дороге дальше тебе идти.
– Я свою дорогу выбрал, и ведёт меня по ней мой девиз: проникни в суть и подчини. И с неё не сойду. Как воин воину я сказал бы тебе лишь два слова…
– «Убей меня», – сказал бы ты, – угадал Малам.
– …убей меня. Но как прежнему другу говорю: бери три десятка дней, но потом пощады от меня не жди. И везде, куда способен донести меня на крыльях своих Шуш, настанет власть Выпитого Озера. Поразмышлять ты велишь мне, Малам? И я тебе напоследок скажу: где нынче твой пришлый? Потерял ты его, а вместе с ним и надежду на чудо. На том и расстанемся.
Маламу нечем было ответить на эти слова. Это была горькая правда: не углядел он за Хранителем спасительного Слова.
– Три десятка дней – так тому и быть, – сказал он, повернулся и побрёл домой, опираясь на палку и отвоёванную надежду.
(То был второй разговор, никем не услышанные слова которого спасли многие и многие жизни).
Семимес не сразу присоединился к отцу. Но как только два горбуна оказались на расстоянии недосягаемости взоров друг друга, Малам услышал в своём левом ухе родной скрип:
– Отец, почему ты не убил его?
– Сынок, если бы я сделал это, тысячи стоп корявырей подминали бы сейчас под себя дорогу, по которой мы с тобой идём. Ещё одно скажу тебе, Семимес, коли ты спросил. Если бы имел я прямую задумку убить его в бою, не прибегнул бы к помощи сторонней, чтобы не устыдиться этого по прошествии лет.
– Отец, пока я лесом за тобой шёл, мне подумалось: что же теперь с тем другим станется?
– Чёрная сила на моих глазах вышла из него, сынок.
– Я тоже видел эту змеюку.
– И нынче сам он решит незатемнённым разумом, в какую сторону взор свой устремить.
* * *
В начале пересудов того же дня в дом, в котором жила Раблбари со своей внучкой Лэоэли, увесисто постучались. Лэоэли открыла дверь.
– Добрых пересудов, дорогая Лэоэли. Как хорошо, что застал тебя, – начал Лутул, и по его лицу было заметно, что он горит желанием сообщить нечто важное.
– Здравствуй, дорогой Лутул. Проходи в дом.
– Нет-нет, я только скажу и пойду. Как человек, недавно обременённый заботой о наших часах, завёл я привычку время от времени проверять, всё ли с ними так, как надо.
– Что-то с часами? – заволновалась Лэоэли.
– Не с часами, а подле них, – сказал Лутул и замялся.
– Что же не так, Лутул?
– Вот начал говорить и, услышав слова свои неуклюжие, усомнился, не понапрасну ли обеспокоил тебя, дорогая Лэоэли.
– Лутул, будь добр, говори, коли пришёл, нечего сомневаться.
– Там, подле часов, человек… из чужих… странный. То ли бродяга, то ли путник издалека. Битый час стоит перед ними на коленях и вроде как плачет, без слёз и без слов.
– Я прямо сейчас на площадь схожу, а ты домой иди и не тревожься, сказала Лэоэли (в голове у неё, непонятно почему, промелькнула мысль о пропавшем Дэнэде) и, попрощавшись с нежданным вестником, побежала взглянуть на странного человека…
Как только она увидела незнакомца (ещё издали), в ней сам собой появился вопрос, а может быть, и ответ на него, и живое любопытство, подогретое этим вопросом, не оставило ей и мгновения на то, чтобы колебаться. Она приблизилась к нему и заговорила.
– Ты тот художник, что нарисовал часы для Фэрирэфа? (Он поднял на неё истерзанный думами взгляд.) Прошу тебя, встань: мне неловко так разговаривать с тобой. И скажи, если можешь, как тебя зовут.
Незнакомец поднялся с колен и сказал:
– Моё имя Торнтон, но здесь я зовусь Тронортом. А тебя как зовут?
– Лэоэли.
– Красивое имя… и глаза у тебя красивые. Скажи Лэоэли, откуда ты знаешь тайну дорлифских часов. Фэрирэф?..
– Он мой дедушка. Но он мне ничего не рассказывал. У нас в доме на стене в гостиной – рисунки часов… твои рисунки. Мой друг, Дэнэд, угадал в них художника, картины которого видел прежде, в Нет-Мире.
– Ах вот оно что. Внук того старика…
– Имя того старика – Нэтэн, он родом из Дорлифа.
Торнтон усмехнулся и тихо, но с чувством произнёс:
– Местечко без места. Так просто: родом отсюда.
– Когда один дорлифянин сказал мне о странном человеке у часов, я почему-то подумала о Дэнэде… не о том, что это он у часов, а просто почему-то подумалось. Ты знаешь что-нибудь о Дэнэде?
– Увы, знаю и вынужден огорчить тебя. Сафа, служанка Зусуза, горбуна, что властвует в Выпитом Озере, вручила ему пёрышко, изготовленное из камня, на серебряной цепочке…
– Пёрышко?! Она убила его?! Она сказала?.. – голос Лэоэли, прежде спокойный, зазвучал тревожно и выдал испуг в ней. – Я подарила ему пёрышко из аснардата.
– Должен ли я повторить слова, которые она произнесла, отдавая амулет?
– Я хочу знать правду.
– Сафа сказала, что Дэнэд сгинул и не будет больше помехой Повелителю.
Лэоэли не могла больше крепиться и, обхватив лицо руками, пошла прочь…
Она уже поднималась на крыльцо своего дома, как вдруг мысль, что уже закрадывалась в неё то ли вопросом, то ли смутным ответом, вернулась к ней со словом, которое она всю дорогу безотчётно повторяла: «Сгинул».
Лэоэли застала художника на том же месте. Он стоял погружённый в свои мысли.
– Зачем ты здесь? – спросила она. – Ты же был там. (Она указала рукой в сторону Выпитого Озера.)
Несколько мгновений он молча смотрел на её лицо, забранное каким-то порывом, затем ответил:
– Я здесь, чтобы почувствовать время, которое показывают дорлифские часы… чтобы найти себя в этом времени. И с этим я ухожу на Перекрёсток Дорог.
Лэоэли ухватилась за его последние слова. Она не решилась перебить его, но её взгляд выдал нетерпение мысли.
– Но не это тебе интересно. Говори прямо, Лэоэли.
– Какая у тебя Слеза?
– Нет-Мир?! – удивился Тронорт.
– Ты поможешь мне?
– Я отведу тебя в Нет-Мир и провожу до его дома. Но это не вернёт Дэнэда, если Сафа…
– Дай слово, – перебила Тронорта Лэоэли, – что ты поможешь мне найти его.
– Лишь его дом, Лэоэли.
– Его дом. И после этого уйдёшь на Перекрёсток Дорог. Я хочу, чтобы ты ушёл на Перекрёсток и там вновь обрёл себя.
– Я не обману тебя. Обещаю.
Так в пространстве и времени Дорлифа протекал третий разговор, о котором никто не знал.
Глава вторая
Белая комната
Озуард стоял у окна. Взгляд его был устремлён к выступу скалы, напоминавшему голову и клюв ферлинга: он ждал вестей. Все последние дни он ждал вестей. Стража пропустила трёх палерардцев. Двое из них были обременены ношей: на носилках лежал раненый, покрытый гнейсовой накидкой. Семь дней назад так же доставили в Палерард израненного Эфриарда. Озуард, подстрекаемый неясным предчувствием, спустился вниз и скорым шагом двинулся навстречу прибывшим воинам.
Поравнявшись с ним, те остановились.
– Приветствуем тебя, Озуард. Кажется, всё кончено, – сказал один из них.
– Приветствую вас, друзья. Кто этот несчастный?
– Он не из наших, но и не из сельчан, хотя назвался Дэнэдом, – ответил второй и запнулся: – Он…
– Продолжай, Гонтеар.
– Похоже, отец этого парня корявырь.
– Дэнэда, что из Дорлифа, я знаю. Снимите с него накидку, – попросил Озуард, и через мгновение взор его смутило изуродованное лицо, глаз, будто намотавший на себя слой за слоем тьму Миров, и обожжённое окровавленное тело. – Это не Дэнэд. Почему он не предан смерти и теперь здесь?
– Правитель, мы были готовы прикончить корявыря: он ранил Гонтеара. Но в последний момент уста его прошептали «Палерард», и Эвнар велел доставить его сюда.
– Раз так, я сам проведу расследование. Отнесите его в лекарскую.
Эстеан поджидала отца у входа во дворец.
– Кто на этот раз? – спросила она с трепетом в голосе. – Я знаю его?
– Чужой… и, сдаётся мне, не человек, не совсем человек. Ты понимаешь, дочка, о чём я. Это заключает в себе опасность.
– Да, отец. Но почему его принесли сюда? – недоумевая, спросила Эстеан: каждый палерардец усвоил с детства, что для чужих, кем бы они ни были, Палерарда не существует.
– Слово, сказанное им, заставило Эвнара усомниться.
– Палерард? Он сказал: Палерард?
– Ты догадлива, Эстеан, – с улыбкой сказал Озуард и добавил к пояснению: – К тому же он назвался именем человека.
– Он с Выпитого Озера, да?
– Да.
– Как он мог назваться именем человека?! Каким же именем, отец?
