совести ли, от тоски ли, от внешнего ли наказания, – но не забудем, что никто не помешал ленивому рабу зарыть талант свой в землю. Талант в том первом переносном смысле, в каком это слово взято в Евангелии, это и есть назначение, даваемое человеку, по Евангелию – Богом, по другим – природой, в народном языке – судьбой. Это – внешняя сторона жизни, то, что определяется человеком вовне, а не определяет его изнутри.
«Талань моя таланиста, / Талань – участь – горе горькое», – начинается песня про женщину, чей муж оказался на ее горе разбойником. Подходя к этому от самой женщины, изнутри, мы можем видеть здесь только злую случайность, случайность внешнего. Чтобы понять эту случайность уже не как бессмысленную талань, не как исходящее от кого-то назначение в несчастные женщины, в разбойничьи жены, мы должны внести внеположный самой женщине момент: бога ли, фатум ли, социальную ли необходимость – это все равно.
Замечательно, что это внешнее самим словом «назначение», или «талан», никак не специфицируется. Мы можем понимать его как угодно, в зависимости от мировоззрения. Мы говорим: «Назначение Наполеона было в том, чтобы покончить с внутренним развитием французской революции и, сведя ее к пределам умеренно-буржуазного переворота, разнести эту умеренную буржуазность по всей Западной Европе» или вроде того – я не историк. Верно это или неверно, но такое назначение может быть дано человеку не изнутри его самого, а только из диалектики социальной, т. е. хотя бы захватывающей и его, но все же вне его обоснованной действительности. «Назначения» быть несчастным, или много радоваться в жизни, или любить такую-то женщину – быть не может. Это судьба.
Итак, назначение не только приходит извне (откуда – неизвестно), но и касается лишь внешнего, лишь активного воздействия человека на мир, его роли в мире. Ни его внутренней жизни, ни его личной характеристики оно не захватывает или захватывает лишь в той мере, в какой это было необходимо для собственных его, назначения, целей. Так, человек, назначение которого – подвиги великого полководца (например, Суворов), не может быть щепетилен и чрезмерно добросердечен, не может слишком глубоко переживать тех чувств симпатии к слабому, к обреченному, к побежденному, которые характеризуются как «perversité naturelle». Если бы он был таков, если бы чувствовал так или если бы самая линия его судьбы была подчиняющаяся или неудачливая, он не получил бы такого назначения. Но не забудем, что, кроме назначения, у человека есть и доля, и судьба, а у иных и рок. Назначение же исполняет свою специальную миссию – приходит извне и ведет нас по внешним путям.
Возвращаясь к иноязычному источнику этого слова, напомню о речении destinée – оно имеет форму participe passé. Une part destinée – назначенная доля. Даже минимальное чувство языка не позволит нам понять эту долю иначе как назначенную извне, кем-то другим.
Все это может показаться несущественным для рассматриваемого вопроса; но, во-первых, я предупреждал, что не собираюсь заниматься строгой философией, а во-вторых, позволю себе спросить: зачем тот неведомый переводчик, которому мы обязаны словом назначение, создал это слово, а не воспользовался каким-нибудь из имеющихся в народном языке? Почему он не перевел: судьба, доля, участь? А потому, думаю я, что эти слова не передают точного смысла слова destinatio: они берут вопрос в другой плоскости. Стало быть, различие это существенно. Думаю, что не ошибусь, если, не вдаваясь в научное обследование исторической стороны дела, предположу, что переводчик этот переводил (или писал) богословский текст и должен был передать сам смысл назначения, таланта как даваемого Богом. Destinatio Dei, назначение от Бога – сразу ставит нас в самое сердце смысла нашего слова.
Еще оговорка. Я обещал обратиться к языку народа, а сам ввожу в рассуждение явно не народное слово. Но, во-первых, вряд ли прав в культурном смысле «аптекарь, не то патриот» из Алексея Толстого. Слово, акцептированное культурой, есть слово полноправное, тем более что теперь без него и обойтись нельзя. Возвращаясь к народным корням культуры, нельзя и не нужно отбрасывать ее антитетические приобретения. А во-вторых, ведь пока я говорю именно не о судьбе. «Назначение» мне нужно для дистинкции, и не о нем основная речь, которая впереди, а о том, что должно быть от него отграничено. Назначение – это и есть другое.
2. Рок. Соответствует по внутренней форме латинскому fatum (сказанное, реченное). Это слово по крайней мере подозрительно в смысле славянского, а не русского происхождения. В народных песнях, сказках, пословицах я его что-то не припомню. Во всяком случае, если оно там и употребляется, то редко. К тому же в русском языке образования от «рещи» без префиксов очень редки: только существительное «речь».
По внутренней форме рок, тесно связанный с речением, со словом, мог бы указывать на бóльшую осмысленность. Однако если мы вспомним его употребление – употребление большею частью литературное, причем в возвышенном стиле, – то окажется, что основными его эпитетами будут: бессмысленный, непонятный, нежданный, загадочный, – и только во вторую голову жестокий, злобный, враждебный, беспощадный. Рок берется как нечто максимально внешнее, его образ – кирпич, сваливающийся на голову. Рок уже потому имеет характер чисто внешний, что никогда им не обозначается целая предопределенная линия жизни, цельный жизненный образ: это слово всегда относится к единичному событию. Преступление Эдипа или Ореста, смерть Олега от укуса змеи, смерть Скрябина от ничтожного прыщика – вот что мы называем роком. Рок всегда «вступает» в жизнь; человек вдруг становится отмечен роком: значит, до тех пор он не был им отмечен. Рок неожиданно «постигает» его, прежде свободного. Даже когда мы говорим «его постоянно преследует рок» – и тут, если вдуматься, это преследование представляет собою не непрерывную линию, а ряд отдельных ударов, отдельных подножек, подбивающих человека, когда он уже близок к цели. В линию эти удары рока связываются уже понятием судьбы или участи. Рок постигает человека извне. Таков он и в греческой трагедии, где его имя – с другой внутренней формой – звучит: Мойра. Я думаю, что переводя его «роком», мы совершенно правы, когда пренебрегаем внутренней формой и основываемся на употреблении. Эдипа постиг рок, постиг в особый, отдельный – «роковой» момент его жизни. Но общая линия Эдипа, его доля, его участь – не злая, а счастливая. Он был мудрый царь, счастливый отец и, умирая, был взыскан особою милостью богов. Внеположность рока относительно человека особенно подчеркивается таким словоупотреблением: человека мы можем назвать носителем своей судьбы, но не своего рока. Носителем моего рока может быть только другой
