— У кого свободно? Кому положить?! — крикнул один.
— Сюда! — отозвался Юра.
Ружья и винтовки положили на повозку.
Прискакал верховой с донесением:
— Братцы, где командир?
Мокроусов стоял возле повозки, беседовал с Бескаравайным. Верховой доложил ему, что засада, оставленная повстанцами за Судаком на Феодосийском шоссе, дождалась беляков. Врангелевские части спешно шли на Судак. Засада неожиданно ударила по ним из пулеметов: по голове и хвосту колонны. Беляки разбежались, оставив много убитых, бросив подводы, боеприпасы и продовольствие.
— Отлично! — сказал Мокроусов. — Побольше переполоху наделать — наша задача.
— Подъем! Пошли! — разнеслась команда.
И подводы двинулись дальше.
Позади разгорелся пожар. Оказывается, партизаны подожгли сложенные вдоль дороги штабеля шпал.
Линия бушующего огня тянулась километра на два, причудливо освещая колонну повстанческого полка.
— Здорово горит! — радовались бойцы. — Жарко сегодня барону! Подпекает!
В темноте монотонное движение успокаивало. Теперь, когда отблеск пожара падал на людей, на повозки, Юре казалось, что невидимый враг следит за ними. На всякий случай он вытащил из-за пояса морской наган.
— Слушай, пацан, как тебя кличут? — спросил Бескаравайный.
— Юра.
— Ты чего крутишь у себя перед носом этой пушкой? Это ты брось! Еще ненароком в кого пальнешь или меня по голове саданешь. Так с оружием не обращаются.
Юра ничего не ответил. В самом деле, не мог же он ему признаться, что совсем не машет перед носом «пушкой», а целится в подозрительные темные пятна у дороги. Вдруг там засада? Выстрелы! Он — вперед: «Сдавайтесь!» Берет в плен генерала с военными бумагами, со всеми военными планами Врангеля. Когда-то, давным-давно, он мечтал захватить в плен Наполеона. А сейчас он, Юра, едет ночью в крымских горах вместе с отрядом и, уж конечно, будет воевать. Это не сон и не фантазия! Это факт. Лишь бы только не сразу отправили подводчиков, а дали повоевать. Он — красно-зеленый! Он будет мстить и за матроса-ревкомовца, и за тетю Олю, и за Никандра Ильича.
— Пепел Клааса стучит в моей груди! — вслух произнес он.
— Ты чего это? — опросил Бескаравайный.
— Уж очень все неожиданно…
— На войне завсегда так… Тяжелое дело! — сказал Бескаравайный как бы в раздумье.
Вдруг подводы остановились. Впереди слышался спор. Мокроусов приказал свернуть с шоссе на лесную дорогу, а Умар противился.
— Не поеду! Ты обещал ехать в Салы, а сейчас куда? — кричал он.
— Командир сказал: не дальше Салов, — напомнил чей-то голос. — Так оно и будет.
— Товарищи подводчики, кто поедет вперед, а то нам эти споры ни к чему! — громко крикнул Мокроусов.
Вызвались многие. Юра не стал ждать, объехал подводу Умара и поехал впереди. Вожжи он привязал за передок повозки. Серый шел по лесной дороге за пешими партизанами. Ветки задевали лицо Юры. Он все ждал, когда же будет засада, и даже устал от ожидания. Он то дремал, то просыпался и, когда Серый остановился, чуть не свалился с повозки.
2
Рассвет застал их в глубоком ущелье, на узкой лесной дороге, размытой ливневыми потоками. Куда ни посмотришь, деревья и кусты: дубы, грабы, ясень, кизил, боярышник. Местами на поросших травой склонах торчат каменные ребра. Слева, невидимая за деревьями, журчала речка.
— Стой! Дневка!.. — цепочкой побежало по колонне.
Юра, как и другие, свернул с дороги на поляну, под дуб, выпряг Серого и привязал его к повозке, а буланого — к дубу и задал обоим сена.
Бескаравайный спал, похрапывая. Повязка на его голове намокла, покраснела от крови. Будить или не будить? Пусть спит, намучился, решил Юра.
— Товарищи! — послышался голос командира роты. — Надо зарезать и освежевать двух баранов на варево. А ну, живее! Кто барашка разделает — получит шкуру.
Умар тут же поймал одного барашка и потащил его вниз. Один из бойцов схватил было второго, но тот вырвался и побежал. Юра, расставив руки, бросился ему наперехват. В этот момент чьи-то руки, протянувшиеся из-под куста, схватили барашка за задние ноги.
— Держи его, а то даст стрекача, как заяц!
Юра быстро обернулся на знакомый голос:
— Гриша-матрос?! Вот так встреча!
— Привязывай! Веревка на земле. Смотрю — и глазам не верю: сам сват мой собственной персоной! Ты как попал сюда? А где весь ваш экипаж? Сергей вроде и не собирался уходить из Судака.
Юра подсел к матросу, коротко рассказал обо всем и спросил:
— Где мы сейчас находимся?
— В урочище Суук-Су. Речка эта тоже Суук-Су. А тебе, того, тоже «суук»? [2] Замерз? Или, наоборот, в жар бросает. Дня через три, когда выяснится обстановка, вас всех отпустят. Нам столько подвод ни к чему.
— Я не хочу, чтобы меня отпускали. Я могу остаться. Скажи Мокроусову…
— Да ну?
— А куда мне спешить? Уроки нагоню.
— Ты о своих подумал?
— Юсуф сообщит, где я.
— А ты под пулю не спеши и не воображай, будто здесь охота на зайцев или гулянка. Придет советская власть — для вас, хлопцы, много дел найдется. А пока до свиданья. Пойду к своим…
Вернулся Умар с тушей барашка и шкурой. Он разрезал тушу, помыл каждый кусок в речке и стал раскладывать мясо по трем ведрам. В этот момент проходивший мимо Мышонок подхватил снятую шкуру и уже почти скрылся за деревьями.
Умар запричитал:
— Ай-ай, плохой человек!..
— Брось! — крикнул Мышонку Юра. — Эту шкуру дали Умару!
Он догнал Мышонка и схватился за шкуру:
— Командир обещал шкуру тому, кто барашка разделает!
— Ты что обижаешь, Мышонок, моего кореша? — раздался голос быстро появившегося матроса.
— Этот — твой кореш?
— Ага. Вместе охотились. Вместе Врангеля в плен брать будем.
— Думал занести шкуру Фросе в Эльбузлы. В хозяйстве пригодится…
— А ну, подойди!
Мышонок подошел к Грише, они о чем-то пошептались. И Мышонок протянул шкуру Юре:
— Бери, не жалко…
— Это не мне, Мышонок, это Умару, — сказал Юра.
— Какой я тебе Мышонок! Я — Машенок! Слушай сюда! Я прошел огонь, воду и медные трубы. Работал в цирке и в порту. Был у анархистов. Меня сам батько Махно боялся. Два раза меня вешали, три раза расстреливали, я сто раз бежал с тюрьмы. Я психованный, если меня заведут. А для своего кореша я всю молдаванку выверну наизнанку. Давай пять!
Пальцы у Мышонка были как железные.
Юра помогал Умару варить бараний суп в трех ведрах. Много таких ведер кипело под деревьями. Юра подкладывал дрова, солил, пробовал и был очень горд своей поварской самостоятельностью.
