Личный состав британских экспедиционных войск насчитывал 270 000 человек – кавалерийский корпус Алленби и две армии под командованием соответственно Хейга и Смита-Дорриена. С августа они потеряли 16 200 офицеров и рядовых убитыми, 47 707 ранеными и 16 746 пропавшими или взятыми в плен. Не вернулись с фронта 47 наследников знатных родов, многие из которых оказались в числе 150 погибших выпускников Итона – 15 % общих потерь знаменитой школы за все время войны. Эти пугающие британцев цифры не шли ни в какое сравнение с потерями других воюющих стран, отражая относительно небольшой вклад Британии в войну в 1914 году. Позже все, разумеется, изменится: до подписания мира на фронте побывают (благодаря введенному призыву) почти 6 миллионов британцев (четверть взрослого мужского населения страны), и примерно 1/8 из них не вернется.
20 декабря сэр Джон Френч ненадолго наведался на кентское побережье, в Уолмер, где встретился с Асквитом и Китченером. Премьер-министра и его коллег по Кабинету раздражало, что приходится до такой степени доверять правительственный курс и судьбу страны чужакам-генералам, но кто еще разбирается в военном деле? Асквита, кроме того, все больше выводила из себя несдержанность на язык у высших офицеров, как оптимистов, так и фаталистов. «Властям следует… закрыть на замок рты всех воюющих вплоть до генералов и адмиралов»{1160}.
Китченер так и не сблизился с коллегами, и мало кто находил его общество приятным: молодой Сирил Асквит, глядя на красные, покрытые сеткой вен щеки фельдмаршала, язвил, что «они напоминают карту польских железных дорог»{1161}. Однако победитель сражения при Омдурмане пусть и не отличался тактом (как-то раз он предложил перевезти из Хартума и выставить в Лондоне голову умершего суданского Махди), но глупцом не был и понимал гораздо больше, чем командующий экспедиционными войсками. Сестра Сирила Асквита Вайолет, которая тоже гостила в Уолмере, сообщила своему знакомому Руперту Бруку, что сэр Джон Френч «на удивление оптимистично смотрит в будущее, гораздо оптимистичнее отца или К[итченера]. [Главнокомандующий] обнаружил у немцев верные признаки “истощения сил” – последние три недели в плен попадают сплошь университетские преподаватели. <…> Ему кажется, что вот-вот случится внезапный крах и все, вполне вероятно, закончится к апрелю-маю, так что ничего сенсационного – вроде взятия Берлина – случиться не успеет!»{1162}
Перед нами очередной пример поверхностных рассуждений Френча, основанных на убеждении, что весенние удары, планирующиеся западными союзниками, могут принести решающий результат. Удивительно, как командующего экспедиционными войсками еще не сняли с должности, учитывая, сколько всего он успел натворить с августа – особенно до и во время Марнского сражения. В ноябре он отзывался о французском командовании в непозволительных для действующего командира союзных сил выражениях: «По сути, это чернь – не нужно забывать, из какого сословия вышло большинство французских генералов». Однако Френча никто не трогал, поскольку правительство не понимало, как вести эту войну. Многие из государственных деятелей, включая Черчилля, все еще пребывали в заблуждении, считая сэра Джона компетентным полководцем, которого подводят малодушные союзники. Даже Китченер в сентябре почувствовал необходимость похвалить Френча перед палатой лордов за командирские качества, «спокойное мужество» и «отточенное мастерство», завуалировав под комплиментами прямо противоположное{1163}. Вопиющее невыполнение сэром Джоном своих обязанностей – а именно так можно охарактеризовать его командование в 1914 году – не изменило хода истории, поскольку исход зависел не от экспедиционных войск, а от гораздо более крупных сил. Подчиненным Френча дополнительный год его пребывания на посту принес немало бед. Его преемник Хейг, хоть и кажется нынешнему поколению малосимпатичным человеком и не тянет на звание одного из величайших полководцев в истории, все же командовал армиями куда лучше.
Сам Асквит был склонен к оптимизму, который больше подпитывали события на Восточном фронте, чем на Западном. После выходных в Уолмере он признавался Венеции Стэнли: «Есть довольно существенные основания полагать, что Австрия захочет заключить мир от своего лица». Иногда его ум выдавал странные вещи. Однажды зимой он рассказывал Стэнли, как ему приснилось, будто его вытеснил с Даунинг-стрит Герберт Самюэл, о котором он отозвался словами Гарольда Принса: «Жид, евреистый жид!»{1164} Не обладая ни энергией, ни инстинктом ведения войны, Асквит тем не менее удержался в должности до декабря 1916 года. В защиту британского премьера можно сказать лишь, что французские, российские, немецкие, австрийские и итальянские власти вели себя в первые годы войны не намного мудрее, чем британское либеральное правительство.
Черчилль между тем не утратил воинственного пыла, однако теперь опасался патовой ситуации на Западном фронте, в которой миллионам воюющих останется только «жевать колючую проволоку». Премьер-министр писал 5 декабря: «Сейчас его [Уинстона] кипучий ум занимают Турция и Болгария, он порывается устроить героическую операцию в Галлиполи и Дарданеллах – против которой я решительно возражаю»{1165}. Сам Черчилль все сильнее тяготился должностью Первого лорда Адмиралтейства и жаждал командовать войсками. После войны он доказывал, как ошибочно было не провести зимой 1914 года стратегическое совещание между Англией и Францией, – и, возможно, был прав. Сотрудничество внутри альянса было организовано кое-как, и поначалу упор делался на финансирование военных действий, а не на их ведение. Союзники считали, что относительно скромное личное участие Британия обязана компенсировать оплатой львиной доли счетов – что она и делала, в частности, кредитуя Францию. Однако для решения серьезных проблем, созданных разделением командования во Франции, не предпринималось ничего. Лишь загнанные в угол немецким наступлением в марте 1918 года британцы наконец сделали то, что должны были сделать 44 месяца назад, отдав свои армии под начало французского верховного главнокомандующего Фоша.
Самый блестящий британский оратор и самый популярный либеральный политик разделял мнение Черчилля, что на Западном фронте складывается патовая ситуация. Тайный скептицизм Ллойда Джорджа по поводу союзного командования перерастал в презрение, выраженное, в частности, в письме Асквиту: «Меня беспокоит, куда зайдет война, если правительство не примет серьезные меры, чтобы взять дело в свои руки. Я не вижу, чтобы наше командование и руководство разрабатывало какие-то планы по избавлению нас от сложившегося неудовлетворительного положения. Если бы я не наблюдал собственными глазами эту позорную недальновидность, ни за что бы не поверил, что облеченные такой властью могут быть настолько недальновидными»{1166}.
Министр финансов ратовал за открытие Балканского фронта – выделить людей и ресурсы в поддержку сербам, грекам и румынам и попытаться ударить по туркам через Сирию. Его точка зрения, что более гибкое военное руководство могло бы найти способ избежать тяжелых потерь и добиться быстрой победы над Центральными державами, почти наверняка была ошибочной, однако он с жаром отстаивал ее до конца жизни. Черчилль с ним соглашался, хоть и в меньшей степени, заявляя после войны: «Сражения выигрываются маневрами и потерями. Чем лучше генерал, тем больше он полагается на маневры и у него меньше потери»{1167}. Сам он до Второй мировой войны не расстался с заблуждением, что тактическое хитроумие способно обеспечить победу «малой кровью». Однако в конфликтах XX века между мощными промышленными державами эта логика уже не работала.
В своей книге The General Сесил Скотт Форестер выводит в 1936 году блестящий сатирический образ британского офицера времен Первой мировой, сравнивая командиров тех лет с дикарями, пытающимися выдернуть шуруп из бревна, навалившись всей массой, да еще помогая себе рычагами и подпорками. «Какая жалость, – писал Форестер, – что им невдомек: шуруп можно выкрутить в мановение ока, достаточно просто повернуть». Подобное видение ситуации военным руководством, которого, по большому счету, придерживались и Черчилль с Ллойдом Джорджем, получило с тех пор широкое распространение. Но что если, как считает большинство сегодняшних специалистов по Первой мировой, «вывинтить шуруп» было невозможно, то есть приемлемого способа разорвать патовую ситуацию не существовало?
Попытка завоевать Турцию ударом через Дарданеллы была, возможно, обречена на неудачу, даже если бы кампания на Галлиполи велась более умело. Британии в любом случае нужно было вовлечь Турцию в военные действия, чтобы отстоять жизненно важные для империи интересы – в частности, Суэцкий канал, но крайне сомнительно, что союзникам в 1915 году удалось бы заставить Турцию сдаться – даже обеспечив проход в Черное море. Россия, несомненно, сильно выиграла бы от возможности свободно вывозить экспортные грузы – особенно зерно. Однако маловероятно, что это спасло бы царский режим и позволило выиграть войну на Восточном фронте, доставив вооружение через пролив. Системная некомпетентность России в военном деле сильно сдерживала союзников. Кроме того, в 1915–1916 годах западным союзникам не хватало вооружения даже для собственных армий, не говоря уже о помощи российским войскам в достаточном размере, чтобы переломить ход истории. Впрочем, некоторые влиятельные голоса в Лондоне предлагали дать российским солдатам в руки британское оружие – и тем самым цинично избежать расширения британской армии на Западном фронте и увеличения списка потерь. Англо-французские операции против Турции и последующий дележ поверженной Османской империи сильно повлияли на судьбу Ближнего Востока, но не на общий исход конфликта.
