— Абсолютно.
— Слышите? Сэм ни разу не соврал за всю свою жизнь. Он видел меня и в самые лучшие, и в самые худшие времена.
— Что ж, значит, мне удалось видеть вас только в ваши худшие времена, — находчиво заметила Хэлли и начала просеивать песок сквозь свои длинные, изящные пальцы.
Дэмон улыбнулся, снова смежил веки. Веселые голоса, доносившиеся до его слуха, стали безличными. На песчаный берег около них, шурша, набегали легкие безобидные волны: «шо-уа-а, шо-уа-а»; нежные лучи солнца приятно ласкали лицо. На поле, позади узкой песчаной полосы, несколько энергичных офицеров штаба дивизии шумно играли в софтбол[77], а еще четверо медленно бродили по мелководью под крутыми обрывами из песчаника в поисках ракушек. Австралия. Зеленая очаровательная страна. Приятно было лежать здесь, оцепенев как ящерица, распростершись под солнцем на теплом песке, и набираться от него сил. Как кто же это? Как тот, кого победил Геркулес. Он схватил его, оторвал от земли и держал так до тех пор, пока не иссякли его силы. Как же его имя? Сэм так и не смог вспомнить. Но ассоциация была верной: все счастливейшие моменты своей жизни он проводил именно так, лежа на зеленых лужайках, в гамаке, на берегу реки…
— А что это у вас на пятке? — спросила Бена Хэлли Бёрнс. — Вон те безобразные незажившие красные дырки?
— Вот эти? — Бен наклонился к своей пятке. — Это укусы песчаных блох, мэм, или чиггеров, как мы называем их у себя на севере. — Раздался общий смех. Польщенный Бен самодовольно посмотрел на всех. — А вы знаете, девушки, должен признаться, в болотах было не очень-то весело. Ни соуса бигардия, ни салфеток в столовой… Да что там, вы только представьте себе, полы в офицерском клубе даже не были натерты!
— Ох, какой же вы актер!
— Нет, правда! Выжили только самые жестокие. — Он выпятил нижнюю челюсть, пародируя грозных и безжалостных армейских офицеров. — Мы все стали там рычащими зверьми… — Наклонившись, он неожиданно ухватил зубами бедро Хэлли.
— Бен! Перестаньте! — вскрикнула она и, шлепнув его рукой, откатилась в сторону. — Вы с ума сошли!
— Вот это правильно, сестра.
— Вокруг же люди! — возмущенно продолжала она.
— Только Сэм. А старина Сэм никому не расскажет. Он еще не пришел в себя после тропической лихорадки. Правда, Сэм?
— Угу.
Бен перевернулся на живот, его плечи уже стали ярко-розовыми.
— Послушайте, а как насчет того, чтобы пойти в кино вечером?
— Красота! — воскликнула Хэлли. Она широко раскрыла свои фиалковые глаза, как это делала в моменты, когда намеревалась сказать что-то такое, по ее мнению, необычно умное или удивительное. — А вы знаете, Бен, я просто не могу представить себе, что вы полковник.
— Это почему же?
Она пристально посмотрела на Бена.
— У вас недостаточно чванства. Все наши полковники — надутые индюки.
— Что это означает?
— Напыщенные ничтожества, вот что это такое, — пояснила Джойс. — Самодовольные типы.
— Это потому, что вы видите меня только во внеслужебное время, — напомнил Бен. — Отдыхающим и не влюбленным. На службе я ужасно злой человек. «Грозный Крайслер» — так меня называют в дивизии. Как же, только вчера я обнаружил у двух солдат потускневшие ушки для шнурков на ботинках. Я приказал выпороть солдат и натереть им спины солью.
— Выпороть и натереть солью! — воскликнула Хэлли. — Это все равно что хорошая отбивная…
— Так, собственно, и было. Позже мы приготовили из трупов нечто вроде студня.
— Бенджи, перестаньте!
— Но это же сущая правда.
— Нет, вы только послушайте его! — расхохоталась Хэлли Берне. — Прямо-таки скваттер с Коллинз-стрит… Но все равно вы не полковник. Держу пари, что вы проходимец, как тот тип, которого поймали в Аделаиде. Он расхаживал там с тремя звездами на погонах. Домогался денег. А потом совершил ошибку в чем-то, засыпался и его забрали… — Она вздохнула и, тряхнув головой, отбросила назад свои роскошные рыжие волосы. — Хоть и не долго, но весело пожил…
— Если вы считаете меня шарлатаном, — возразил Бен, — то посмотрите на Сэма, разве кто-нибудь подумает, что он новоиспеченный генерал?
— О, Сэм — это совсем другое дело, — сказала Джойс Тэнехилл.
— Почему же это?
— Не знаю… — На какое-то мгновение ее темно-карие глаза с чистой, как осеннее небо на родине, радужкой остановились на Дэмоне. — Рядом с ним мечтаешь совершить что-то благородное, возвышенное.
— О, боже, — усмехнулся Бен. — Только потому, что он немного похож на Гарри Купера[78] с его прической ежиком…
— Нет, дело не в этом. — Опершись на руку, Джойс снова посмотрела на Дэмона. Эта высокая девушка с гладко причесанными волосами золотистого цвета умела пошутить, однако на этот раз ее взгляд был испытующим и очень серьезным. Дэмон почувствовал, что сердце его медленно сжалось. — Он выглядит как человек, с которым можно поделиться всеми своими заботами и печалями.
— Медицинская сестра Тэнехилл, вы снова вышли за рамки! — заявил Бен.
— Слушаюсь, сэр!
— И что же, я рассеял бы их? — спросил Дэмон. — Все эти заботы и печали?
Она снова бросила на него испытующий взгляд и быстро покачала головой; в знак отрицания или изумления, он не понял. Она немного отвернулась, и он смог рассмотреть ее. У нее был изящный высокий лоб, широкие скулы и большие карие глаза, видевшие мир не слишком сложным и не слишком жестоким. Каким утешением был, наверное, этот спокойный взгляд для Мил-лиса, Боретца и для других раненых, доставленных сюда на самолетах из Кокогелы! Каким мучительным и печальным утешением должен был явиться для них этот уголок земли, свободный от мерзости и отчаяния, от бессмысленного кровопролития, этот зеленый остров доброты и покоя…
Дэмон потер глаза и всмотрелся в морскую даль. На всем вокруг еще лежала пелена нереальности, как в начале приступа лихорадки, но теперь это была более прозрачная пелена. Он так и не смог избавиться от этого ощущения. Его всегда глубоко возмущал, почти бесил такой быстрый и резкий переход от грязи и запустения, от смерти и мучительных решений к столь же непривычному миру свежего белья и чистых простыней, бифштексов с яйцом, светлых, прекрасно меблированных комнат и хорошеньких женщин. Бог свидетель, ему следовало бы привыкнуть к таким переменам, но он не может и никогда не привыкнет. Бен совсем иной человек. Если с Беном что-то произошло, он воспримет это как должное и больше не станет разговаривать об этом. Бой, пикник на пляже, вечеринка в баре — Бен переходил от одного к другому без лишних слов, легко, охотно. А вот он, Дэмон, никогда не принимал все так просто. Ошеломленный, чувствуя себя виноватым в чем-то, он целыми днями думал о том, что не имеет права вот так, в мгновение ока оказавшись в таком легкомысленном изобилии, вести праздный и легкий образ жизни. А вот на этот раз такое состояние, усиленное лихорадкой и всем фурором, сопутствовавшим взятию Маопоры, было сильнее, чем когда-либо…
В отеле Леннона всегда толпились оживленные, сверкающие показным блеском наблюдатели, корреспонденты и политиканы. Они хотели посетить фронт в Моапоре, или в Буне, или в Саламоа; им не терпелось присутствовать на смотрах, на церемониях вручения наград и штабных конференциях; они все жаждали побеседовать с Печальным Сэмом Дэмоном. Их совершенно не интересовала цена этой победы: ни базовые госпитали, переполненные больными тропической лихорадкой и ранеными, ни ничтожность средств и сил, выделенных на этот театр военных действий. Здесь свершилась победа, причем неожиданная, самый яркий эпизод в их разъездах с ознакомительными целями, и они толкались повсюду, требуя обедов, конференций, интервью. С несколькими первыми из них Дэмон охотно побеседовал, но, когда обнаружил, что они не имеют ни малейшего желания обсуждать или искать пути к разрешению насущных проблем, что они заинтересованы не в правде о затяжной войне с жестоким, изобретательным противником, а в иллюзии о дешевой и легкой победе, что они ничего и знать не хотят о героических подвигах плохо снаряженных и массами погибавших солдат, а вместо этого настойчиво интересуются им самим как знаменитостью мелкого масштаба, он постарался как можно меньше попадаться им на глаза.
На третий день пребывания Дэмона в Брисбене Макартур прислал за ним. Оставив в баре при гостинице рассерженного Бена, Сэм поднялся в персональном лифте в апартаменты главнокомандующего. В оклеенном веселенькими обоями небольшом фойе он позвонил, чувствуя себя взволнованным и сердясь на себя за это.
Макартур ожидал его в своем кабинете, стоя у одного из окон и читая какие-то донесения. С тех пор как Дэмон видел его последний раз на Лусоне, он сильно изменился: удлиненное и горделивое лицо его вытянулось еще больше, высокий лоб покрылся морщинами, губы, которые, как помнились Дэмону, были полными и довольно подвижными, теперь почти высохли, превратились в длинную жесткую линию, резко поворачивающую вниз у уголков рта. Это было лицо раздражительного, обремененного заботами человека…
