– Ваша машина, генерал.
– Благодарю, сын мой, – забираясь в машину, отозвался воитель Израиля, так и не подняв скорбных полузакрытых глаз. Плачущие лица приникли к стеклам машины. Дверца захлопнулась, и, когда он заговорил снова – все так же не открывая глаз, – в его хриплом голосе не было ничего, кроме распиравшей его злости.
– Давайте-ка поскорее отсюда! В мою загородную виллу. Там мы пропустим по стаканчику виски и забудем про все это дерьмо. Эти ублюдки святоши! У них еще хватило наглости читать мне нотации! В первую же войну я соберу всех раввинов и отправлю их вместе с их талмудами на передовую! Пусть почитают там свои проповеди, пока их задницы будет поливать шрапнель!
Никто не отозвался, машина, набирая скорость, быстро удалялась от толпы. Хаим открыл глаза и, откачнувшись от спинки сиденья, уселся поудобнее. Потом, осознав вдруг присутствие сидящих рядом с ним людей, оглядел их и дернул головой.
– Кто вы? – закричал он. – Вы – не мои люди! Где мой конвой?
– Ваша охрана поспит еще часок-другой, – отозвался человек, сидевший рядом с водителем, и тут же обернулся к Абрахамсу: – Здравствуйте, генерал.
– Вы?
– Да, это я, Хаим. Твои головорезы не помешали мне выступить перед ливанским трибуналом, и никто на свете не помешает мне завершить то, что я сейчас делаю. Я рассказал тогда об убийствах женщин, детей и стариков, которые тщетно молили тебя о пощаде, – ты только смеялся. И ты еще смеешь называть себя евреем? Ты – человек пропитанный ненавистью! Чем ты отличаешься от тех, кто истребил шесть миллионов моих соплеменников? Ты изгадил все, во что я верил. Ты – самое настоящее дерьмо, Абрахамс. И тем не менее через несколько дней ты вернешься в Тель-Авив живым.
Один за другим самолеты из Бонна, Парижа и Израиля приземлялись на частном аэродроме в Сен-Жерве, и каждый из них в конце взлетно-посадочной полосы встречал темно-синий автомобиль. Он доставлял “гостей” в альпийское шато, примерно в пятнадцати милях от аэродрома. Шато это было снято на две недели через фирму в Шамони.
Самолеты из Бонна и Парижа приземлились в 4.30 и 5.45 соответственно; почти три часа спустя, в 8.27, прибыл реактивный самолет из Средиземноморья.
Прибытие каждого рейса было рассчитано так, чтобы гости не заподозрили о присутствии друг друга. И каждому из этих ошарашенных гостей Конверс повторял буквально одно и то же:
– Еще недавно я пользовался вашим гостеприимством в Бонне и теперь предлагаю вам свое. Условия у вас будут получше, чем были у меня, но вот насчет пищи сомневаюсь. Однако, уверяю вас, ваш отъезд будет менее драматичен, чем мой.
“Отъезд, но не пребывание здесь, – думал Конверс, повторяя каждому из них заученный текст. – Не пребывание здесь”. Душевное спокойствие гостей не входило в его планы.
Глава 38
Темное небо над деревьями Центрального парка начало розоветь. Натан Саймон, сидя в своем кабинете в мягком кожаном кресле, стоявшем напротив огромного окна, следил за рождением нового дня. Это кресло он называл своим мозговым центром, однако в последнее время он чаще дремал в нем, чем думал. Но этой ночью ему было не до сна. Его мозг был в огне. Он прикидывал и так и эдак самые различные варианты, анализируя таящиеся в каждом из них опасности. Одна неточность – и прозвучит сигнал тревоги, что заставит генералов действовать, и тогда лавина событий быстро выйдет из-под контроля, а вернее, контроль этот повсеместно окажется в руках генералов.
Естественно, они могут начать боевые действия и сами, без такого вмешательства, но Натан так не думал – эти генералы не торопыги и не дураки. Любой хаос должен иметь свое зримое начало, некое завихрение, которое призвано дать толчок волне насилия. Помимо всего прочего, чтобы начались беспорядки, игроки, вернее, исполнители должны оказаться в нужных местах, причем незаметно. Разумеется, это всего лишь абстрактные рассуждения, но именно так и возникают идеи, а концепция установления контроля военных над правительствами известна со времен фараонов. Эта идея принесла свои плоды на Пелопоннесе и в Спарте, позднее была использована Израилем и еще позднее – императором Священной Римской империи и получила полное, законченное воплощение в двадцатом столетии – Советы и фашистская Германия. Смута, предшествующая насилию, и последующее насилие, не важно, в каком виде, – революционный взрыв сотен тысяч угнетенных русских или удушающая веревка Версальского договора.
Вот в этом-то и заключается слабость генеральской стратегии. Тревога и недовольство должны достичь своего апогея, чтобы взорваться потом насилием. Людей – толпы обыкновенных людей – необходимо довести до определенного состояния, а для этого нужно, чтобы такие толпы где-то собрались. Но где они могут собраться и когда? И что он может противопоставить этому, не привлекая к себе внимания ищеек Делавейна? Он – работодатель и друг Джоэла Конверса, “психопата, одержимого манией убийства”. Значит, можно смело предположить, что он находится под наблюдением и любые его действия тщательно анализируются, и, если он попадет под подозрение, его уничтожат. В данном случае дело не в его жизни. В известном смысле он оказался в той же ловушке, в которую попали такие же, как он, перепуганные и растерянные люди на берегу Анцио, когда они вдруг поняли, что надежда на спасение там, во вражеских окопах, но добраться до них можно лишь преодолев лавину смертоносного огня. Поняли они и то, что, оставаясь на месте, будут полностью истреблены огнем минометных батарей.
Вопреки сказанному им Питеру Стоуну, Натан с самого начала знал, с кем ему нужно встретиться, не с одним человеком, а с тремя, иначе говоря, президентом, спикером палаты и генеральным прокурором – главой исполнительной власти, лидером власти законодательной и лицом, осуществляющим надзор за соблюдением законов. Он предпочел бы разговаривать не с каждым в отдельности, а одновременно со всеми, но, как бы там ни было, разговаривать с ними необходимо. Однако здесь-то и таится опасность. Договориться о встрече с такими людьми просто сняв трубку – невозможно. Существуют процедуры, формальности, инстанции, ему придется обосновывать целесообразность встречи – ответственные люди не могут зря тратить время. Итак, западня. Стоит ему назвать себя, как об этом тут же узнают многие. Делавейну станет известно об этом через несколько часов, если не через несколько минут.
Хотя Джоэл и уверял Стоуна, что он сможет пробиться к влиятельным государственным деятелям, дело это нелегкое, еще труднее добиться от судьи решения о неразглашении материалов в интересах следствия, не объясняя органам безопасности, почему это жизненно необходимо. Полная нелепость! Подобные меры принимаются обычно в отношении свидетелей, которым предстоит выступать в уголовном процессе, им даже помогают изменить фамилию и место жительства. Но все это никак не касается Белого дома, конгресса или министерства юстиции. В качестве аргумента Джоэл сослался на существующую юридическую процедуру, доведя свои доказательства до абсурда. Правда, этим он добился невозможного – Стоун и его друзья согласились представить юридически оформленные свидетельские показания.
А впрочем, думал Саймон, какое-то рациональное зерно в его заверениях есть. И дело не в том, что Джоэл пытался ввести кого-то в заблуждение. По-видимому, он хотел подсказать Натану образ действий. “Любой суд, любой судья…” – так говорил Конверс Стоуну. В этом-то и заключается смысл, все остальное – чепуха. Верховный суд и решение этого суда! Не просьба какого-то там Натана Саймона – он должен оставаться в тени, – а обращение к президенту со стороны старого и заслуженного члена Верховного суда! Никто не посмеет поставить под сомнение правомерность просьбы такого человека об аудиенции у президента для решения проблемы, интересующей их обоих. Президенты более зависимы от Верховного суда, чем от конгресса. Конгресс является местом политических баталий, Верховный суд – ареной моральных битв, в стороне от которых не может стоять даже президент, особенно президент. И он, Натан Саймон, знает одного верховного судью, которому сейчас около семидесяти. Он может позвонить и договориться о встрече. Верховный суд, как всегда в октябре, распущен на каникулы. Значит, старик сейчас у себя в Новой Англии, номер телефона есть у него в офисе.
Натан шагнул и поднял руку, защищая глаза от солнца. На какое-то мгновение ранний солнечный луч прорвался сквозь переплетение стекла и стали на другой стороне парка и заглянул в окно. И неожиданно в этот короткий миг слепоты ему в голову пришел ответ на мучившие его вопросы – где и когда начавшиеся волнения станут прелюдией к взрыву насилия.
Во всей Западной Европе, в Великобритании, Канаде и в Соединенных Штатах намечалась серия массовых демонстраций и митингов против ядерного оружия. Миллионы обеспокоенных судьбами человечества людей возьмутся за руки и блокируют уличное движение в крупнейших городах, поднимут голос в защиту мира. Митинги будут проводиться в парках и на площадях, перед правительственными зданиями. Политические и государственные деятели, как всегда чутко улавливающие подземные толчки, обязались выступить перед собравшимися везде – в Париже, Бонне, Риме и Мадриде, Брюсселе и Лондоне, в Торонто, Оттаве, Нью-Йорке и Вашингтоне. И опять, как всегда, подлинные борцы – искренние люди и те, кто пытается нажить политический капитал, а также откровенные лицемеры и святоши будут требовать контроля над вооружениями либо толковать об успехах этого контроля, достигнутых ими, несмотря на интриги своих соперников, но ни слова не скажут о собственных недостатках. На таких подиумах лицемерие и искренность выступают рука об руку, и ораторы не очень представляют себе, каковы же истинные убеждения других людей.
