нечестно. Он всего лишь пытался спастись, выжить. Но вместо этого Нараду казалось, будто он соскальзывает все ниже и ниже, и как бы отчаянно ни хватается при этом руками и ни цепляется ногтями, остановиться все равно невозможно. С каждым ударом копыт по старым булыжникам перед глазами все дергалось и качалось, словно бы мир вокруг разваливался на части.
Но лошадь Нарада оказалась выносливее, чем сам всадник. Расстояние между ним и преследователями росло – он это слышал. И решил, что, как только окончательно от них оторвется, свернет в лес, углубится в чащу и поскачет по первой же подвернувшейся тропе. В глуши они его не найдут. Нарад бросил взгляд через плечо.
И тут же увидел, как на дорогу с берега реки вырвалась пара десятков солдат из отряда Бурсы, врезавшись, будто кулак, в пятерых преследователей. Лошади с пронзительным ржанием упали, тела седоков покатились в пыли.
Один из солдат домашнего войска попытался было метнуться назад, но Бурса рубанул его мечом между плечом и шеей, рассекая кость. Удар швырнул солдата вперед, и он вылетел из седла, вырвав оружие из руки капрала.
Нарад придержал лошадь, а затем натянул поводья и развернулся кругом. Все пятеро лежали неподвижно, как и две их лошади. Солдаты спешились, проверяя, не остался ли кто в живых. Нарад смотрел, как они пронзают мечами тела тисте и животных, и ему показалось, будто между теми и другими нет никакой разницы – действия совершались одни и те же, методичные и неумолимые.
Нарад рысью подъехал к своим. Он испачкал одежду, и ему было стыдно, но облегчение, которое он испытал при виде товарищей, пересилило. Глаза его слезились.
Бурса спрыгнул с лошади, чтобы забрать свой меч, а затем подошел к Нараду:
– Ты оставил за собой весьма ароматный след, приятель.
Остальные рассмеялись, но, к удивлению Нарада, их смех не показался ему жестоким или обидным.
– Там река, солдат, – показал Бурса. – Иди и приведи себя в порядок.
– Есть, капрал. Я боялся, что меня снова побьют…
– Знаем. На твоем месте я бы тоже испугался. Как и все мы. И можешь не сомневаться, тебя стали бы пытать, чтобы добиться ответа.
Нарад кивнул. Спешившись, он едва не сел прямо на дорогу. Ноги подгибались, но он заставил себя спуститься по склону к берегу реки. Позади него солдаты оттаскивали тела с дороги в лес. Другие привязывали веревки к трупам лошадей. Несмотря на все их усилия, лишь слепой идиот не заметил бы, что здесь произошло нечто ужасное. Все вокруг было залито кровью, пятнавшей белую пыль на булыжниках.
Река была глубокой, берег резко уходил вниз. Нарад стащил сапоги и брюки и, обнажившись ниже пояса, погрузился в студеную воду, держась за ветвь. Приходилось рассчитывать, что его обмоет течением: он не собирался рисковать, пытаясь удержаться одной рукой, поскольку не умел плавать.
К берегу спустился Бурса:
– Мы поручили паре солдат присмотреть за тобой.
– Не знал, – проворчал Нарад, продолжая цепляться за ветвь и чувствуя, как немеют ноги.
– Обычное правило, – ответил Бурса. – Никого не оставляют одного, даже если ему так кажется. Ты теперь солдат легиона, Нарад. Прошел обряд посвящения в купели из дерьма и мочи. – Капрал снова рассмеялся.
Покачав головой, Нарад выбрался из реки и взглянул на свои бледные худые ноги. Они выглядели достаточно чистыми. Он направился к грязной одежде.
– Выкинь штаны, – велел Бурса. – У меня есть лишние, могу отдать их вместе с веревочным поясом, который, думаю, тебе понадобится.
– Спасибо, капрал. За мной должок: я непременно заплачу при первой же возможности.
– Не оскорбляй меня, Нарад. Подобного рода долг ничего не значит в легионе. Кто знает, может, однажды ты предложишь то же самое кому-то еще, и так далее. Ясно?
– Да, капрал. Спасибо.
– Идем. Нам нужно успеть на свадьбу.
Нарад поднялся следом за Бурсой на дорогу. Увидев его голым, мужчины загоготали, а женщины издевательски захихикали.
– Вода была холодная, – объяснил Нарад.
Близились сумерки. Хромая на покрывшихся мозолями ногах и чувствуя, как опухоль на бедре подбирается к колену, Кадаспала спустился по склону к берегу реки. Он слишком вымотался, чтобы идти дальше. Среди молодых деревьев на краю леса виднелся полуразрушенный шалаш, который вполне мог сойти для ночлега.
Художник остановился, разглядывая старый лагерь. Убежища, потребность в которых существовала с древних времен, были поначалу до крайности примитивными, подумал он, прежде чем стали настолько замысловатыми, что в конце концов обрели почти абсурдный вид. Но в этом скромном строении не было ничего замысловатого или абсурдного. Оно вполне годилось, чтобы укрыться от дождя, хотя Кадаспала знал, что этой ночью дождя не будет. Так что убежище могло послужить лишь для того, чтобы утешить душу.
Разведя небольшой костерок, не столько ради тепла, сколько для того, чтобы насекомых отгонял дым, Кадаспала будет спать как король, пусть даже голодный и побитый. Когда он явится в дом Андариста, его вполне могут принять за нищего, опустившегося бездельника. Да и узнают ли его вообще? Он представил, как солдат домашнего войска хватает его за шиворот и тащит за пристройку, чтобы преподать подозрительному типу надлежащий урок.
Кадаспала вообразил отвращение на лице отца, потрясенный взгляд сестры. А вот заложник Крил наверняка рассмеется и обнимет его за плечи. Но все это будет завтра. Возвращение в цивилизацию бродячего художника, безумного портретиста, глупца со своими красками и кистями.
Однако даже эта сцена, столь любовно воспроизведенная в его мыслях, оставалась иллюзией. А правда была жестокой: тисте убивали тисте.
«Сегодня великой ценностью объявлена защита религии. Получается, боги смотрят на нас, желая, чтобы мы умирали во имя них. Зачем? Естественно, чтобы доказать свою преданность. А как насчет их собственной преданности? Благословил ли твой бог тебя и твою жизнь? Может, ответил на каждую твою молитву? Доказал свое всемогущество?
Где же в таком случае преданность бога? Ее недостаточно, чтобы пощадить твою жизнь, которую ты отдаешь во имя него. Ее недостаточно, чтобы провести тебя мимо трагедий и горя, потерь и страданий. Ее недостаточно, чтобы спасти твоих любимых. Или детей, которым приходится умирать в доказательство все той же преданности.
Нет, сегодня мешок полон религией, но завтра там будет нечто другое. И вся радость состоит в том, чтобы набить его под завязку».
– Бедняжка Энесдия, – пробормотал Кадаспала, сидя возле непрочного шалаша. – Какая неуместная свадьба. В неподходящее время.
«Смятые лепестки в черных потоках».
Когда-то он попросил у повелителя Аномандера разрешения написать его портрет, что само по себе было случаем беспрецедентным. Обычно клиенты умоляли Кадаспалу, а не наоборот. Но тогда
