современной политической жизни. Важно понимать, что нынешний этап социально-экономического развития страны, необходимость ее модернизации, потребность в инновационных подходах к решению самых сложных научных и практических проблем потребуют и обновленной медийной поддержки этих процессов.
Очевидно, что сегодняшнее телевидение пытается сохранить наиболее активную часть аудитории, удержать или заново привлечь молодежь и при этом не растерять ту часть телезрителей, которая не хочет или не может быть активистами интернетовского Живого Журнала. При этом аудитория еще более определенно, чем прежде, начинает делиться даже не между каналами, а между отдельными программами (потому что внутри каждого канала существуют видимые конфликты в редакционной политике), и социально активные группы пока остаются в меньшинстве. Но очевидно и то, что их доля, пусть медленно, продолжает расти.
Как всегда, очень трудно найти золотую середину между новаторством и консерватизмом. И в этом телевидение ничем не отличается от реальной жизни.
Октябрь 2010
Конец гламура
К сожалению, я не видел того, как в одной из рязанских школ прошел театрализованный митинг, посвященный памяти погибших детей Беслана. Но его не видели и те, кто выступил с обвинениями в адрес учителей, его придумавших, и в адрес директора школы, его разрешившей. Этот школьный реквием по безвинно ушедшим пять лет назад детям и их учителям вызвал гнев псевдоморалистов самим фактом своего существования. Его критики назвали рязанское мемориальное действо чуть ли не кощунством над трагедией, к которой вообще нельзя прикасаться средствами искусства. И именно это вызывает мое недоумение. Еще раз повторю, не могу судить о творческих талантах людей, создавших это общественное и художественное событие (как говорят, оно было сострадательно-трогательным), – но могу твердо говорить о том, что не существует таких тем, к которым не имеет права прикасаться искусство. Не существует таких тем, которые не подлежат художественному осмыслению. Если следовать логике критиков рязанского реквиема, то нельзя ставить спектакли и снимать фильмы и о Великой Отечественной войне и о других трагических событиях нашей многострадальной истории. Только потому, что они были трагическими. Или снимать их так, как снимали в 40-е годы прошлого века, когда война была только чередой звонких побед под руководством ВКП(б), впоследствии переименованной в КПСС. Я сам с послевоенного детства люблю смотреть эти фильмы, от которых веет сказочным романтизмом, крайне далеким от суровой реальности истории. Собственно говоря, именно за это я их и люблю, а вовсе не за то, что именно они должны открыть мне глаза на великое прошлое.
В самом факте появления на свет этого рязанского театрализованного представления очевидна общественная потребность прикоснуться к событиям сегодняшнего дня, почувствовать нерв времени, высказать свою позицию по отношению к добру и злу. Проявить свою способность к состраданию, наконец. К состраданию, которое является одним из высших проявлений человеческого существа. Школьные любители сделали то, чего за пять лет не сделали профессионалы. Честь им и хвала за это.
При видимости неограниченных возможностей наше сегодняшнее искусство – от литературы до музыки – находится в весьма сложных отношениях с современной реальностью, особенно с реальностью социальной. Много имитаций социальности, порой эпатирующих широкую публику, но очевидное желание продать рукопись превалирует над бесценностью и непродажностью вдохновения. Государство готово искушать грантами, но сформулировать госзаказ никто не готов или готов сделать это в таком общем виде, что его так же легко исполнить, как и не исполнить вовсе.
По идее, телеканалы и продюсерские компании уже должны быть завалены заявками (а то и готовыми сценариями), посвященными экологической трагедии минувшего лета, открывшей своих героев и своих мерзавцев. Сама природа словно продиктовала сюжеты о людях, сопротивлявшихся стихии, и тех, кто не устоял перед лицом катастрофы, сюжеты о мужестве, любви, самопожертвовании, безалаберности и подлости. Обо всем, что составляет суть человеческой натуры и человеческого сообщества, перед лицом неизбежного, перед лицом смерти, открывающейся в предельной, лабораторной ясности. Но мы живем заготовками полугодичной, а то и полуторагодичной давности, – даже театральное производство, не говоря уже о телевидении и кинематографе, планируется задолго до начала нового сезона. И поэтому наше искусство во многом под собою не чует страны – оно живет с неизбежным, но огорчительным опозданием, не замечая динамики изменений, которые происходят в психологии общества и конкретного человека, не замечая противоречий того, что прежде называли общественным сознанием. Попробуйте сопоставить цифры двух опросов: «Доверяете ли вы президенту и премьер-министру?» и «Хотите ли вы уехать из России?» – и вы поймете в очередной раз, что умом Россию действительно не понять. Потому что количество желающих уехать ненамного больше, чем количество доверяющих двум лидерам, и к тому же доверяющие и уезжающие – практически одни и те же люди. Это мало заметить, это нужно еще и попытаться объяснить. И сделать это должны сегодняшние деятели культуры, которые не могут не чувствовать, как изменилась общественная интонация, общественные ожидания, – и, думаю, не только той части социума, которая отводит душу и оттачивает стиль в интернете.
При этом я не вижу ничего неестественного в том, что наше телевидение в нынешнем сезоне с удвоенной силой готово нас лечить, кормить и правильно одевать, после этого основательно развлекая даже в новостных программах. Равно как и все остальные виды зрелищных искусств. Победившие обывательские предпочтения в самых разных социальных слоях – это во многом естественная реакция на советский синдром дефицита и общей нищеватости граждан при социалистическом строе. Не буду касаться сейчас болезненной автомобильной проблемы, но сама возможность выбора между итальянскими, испанскими, английскими и отечественными ботинками – это уже обнадеживающая реальность не только для обитателей мегаполисов. Даже при нынешнем капиталистическом социальном расслоении большинство наших сограждан – тех самых, которые собираются уезжать, – при этом стремится обустроить если не Россию в целом, то отдельно взятую семью. Что совсем уже неплохо, потому что это, как учил Фридрих Энгельс, приведет к новому ощущению частной собственности, а там, глядишь, и к обустройству государства в целом. (Ну не уедут же все, в конце концов.) Люди хотят нормально жить, любить, одеваться, лечиться, готовить вкусную еду. И готовы смотреть про это по телевизору. Только не надо думать, что все эти передачи отвлекают их от забот повседневной жизни, делают их аполитичными. Напротив. Усвоив некоторый набор телевизионных стандартов, обыватель привыкает к ним, и их потеря кажется ему катастрофичной. Если их пытаются отнять в той или иной форме, он способен на многое, лишь бы их вернули обратно. И понятная обывательская пластичность, толкающая к размену ценностей на комфорт, может выкинуть нечто, не планируемое политтехнологами. Обыватель хорош в стабильной и понятной ситуации. В
