подходах и жестких решениях, важно не забыть о сострадании к ближним, да и к далеким тоже. Ведь сострадание – основа любой этики, любой морали. Поверьте, это вовсе не выдумки Шопенгауэра.
После страха
14 января 2011 года Анатолию Наумовичу Рыбакову исполнилось бы сто лет.
Можно спорить о том, какое место его произведения, составившие увесистый семитомник, займут в истории русской литературы и вообще останутся ли они в ней спустя столетия. Но бесспорно одно – они сыграли существенную роль в жизни советских людей второй половины XX века. В моей жизни в том числе. Даже тогда, когда Советский Союз превратился в Российскую Федерацию. Они помогали нам лучше понять судьбу нашей Родины. И нашу собственную судьбу. И уже поэтому стали частью нашей истории.
Мальчишкой я читал и перечитывал «Кортик», захватывающий подростковый детектив о романтическом времени Гражданской войны, первую книгу Рыбакова, вышедшую в свет в 1948 году, и старался прорваться в кино, когда появился фильм В. Венгерова и М. Швейцера. (Потом уже вышли «Бронзовая птица» и «Выстрел».) Повзрослев, пытался понять производственные хитросплетения «Водителей», «Екатерины Ворониной» и «Лета в Сосняках». И удивлялся тому, что немолодой уже Рыбаков понимает людей, только вступающих в жизнь, как в трилогии о Кроше («Приключения Кроша», «Каникулы Кроша» и «Неизвестный солдат»). Как и подавляющее большинство читателей «Тяжелого песка», удивлялся дерзости писателя, написавшего роман на «еврейскую тему» о трагедии Холокоста в глухую пору «советской осени», когда борьба с сионизмом была на самом деле обычным государственным антисемитизмом. И, как многие, усматривал в публикации этой книги «тонкую партийную игру». И, естественно, работая в журнале «Театр», пытался заполучить у наших дружественных соседей из редакции «Дружбы народов» гранки «Детей Арбата», как и последующих романов Рыбакова из этого цикла – «Тридцать пятый и другие годы», которые мы вырывали друг у друга и во второй половине 80-х, и в первой половине 90-х годов прошлого века, – мы все еще открывали заново трагическую историю своего советского Отечества.
Когда в 1997 году вышел «Роман-воспоминание», где Рыбаков много писал о своей семье и о литературных нравах советского времени, я все еще надеялся на то, что писатель выполнит свое обещание и доведет в будущих книгах судьбы своих героев и нашей страны хотя бы до середины 50-х, как обещал он в финале «Детей Арбата». Впрочем, уже после «Праха и пепла» (1994), завершающегося похоронами главного героя «Детей Арбата» Саши Панкратова, который погиб в пору великой битвы под Курском, было понятно, что ему будет очень трудно продолжить это повествование без своего биографического двойника. Наверное, поэтому он и решил подвести итоги документальной прозой о своей собственной, несочиненной жизни. Рыбаков, как и его читатели, предполагал, что это итоги предварительные. Но случилось по-другому – через год после выхода «Романа-воспоминания» его не стало.
В одном из своих последних интервью, совсем незадолго до смерти, Анатолий Рыбаков изложил свое политическое кредо: «Сталинизм демонтировать, но сохранить социальные завоевания революции». Зло советской истории для него было сконцентрировано в Сталине и продолжающей жить своей жизнью сталинщине, которые загубили идеалы революции, благородство ее социального пафоса. И в конечном счете обескровили страну. Не случайно Лев Аннинский назвал свое послесловие к трилогии о Саше Панкратове «От бесстрашия к страху». Для него, как и для Рыбакова, страх отравляет плоть и кровь советского общества с начала тридцатых, достигая своего пика к середине этого десятилетия, превращаясь в леденящий ужас 1937 года. Но я помню, как в 1988 году в Доме кино на премьере фильма Марины Голдовской «Власть Соловецкая…» после всех проклятий в адрес Сталина старейший писатель и сиделец Олег Волков предварил свое выступление словами: «Вы все ругаете Сталина, а я начал бояться стука в дверь с 1918 года…» Когда он сказал о Ленине то, что обычно говорили про Сталина, вольнолюбивую премьерную публику перестроечной поры накрыла волна того самого страха, который и не исчезал никогда, разве что во время Великой Отечественной, когда его подмял под себя другой страх, страх за историческое бытие нации.
Впрочем, тема «Сатурна, пожирающего своих детей» у Рыбакова не имеет временных рамок: попав в Мозгову, место своей ссылки, в 1932 году Саша Панкратов встречает здесь участников революции, которых выслали сюда задолго до него. И которые точно знают, что у них нет будущего. Вернее, есть – тюрьма и лагерь. И только это способно уберечь их от участия в кровавом фарсе, когда мало молчаливо согласиться с тем, что убивают невинных, надо успеть потребовать еще более радикальных мер для оставшихся в живых. И именно здесь Саша формулирует на первый взгляд простую до наивности, но необычайно важную и для него, и для его создателя мысль: «Нет сверхнации, нет сверхнародов, есть люди: хорошие люди, плохие люди. И нужно создать общество, при котором никакие силы не могли бы заставить их быть плохими».
В «Неизвестном солдате» дедушка Кроша считает, что его слишком домашнему внуку надо «попробовать жизни». В случае Рыбакова этим озаботились органы ОГПУ. 5 ноября 1933 года он, студент третьего курса Московского института инженеров транспорта, был арестован и Особым совещанием ОГПУ осужден на три года ссылки по статье 58–10 («Контрреволюционная агитация и пропаганда»). С этого начались его странствия по огромной стране, которые завершились только за три года до начала войны, в Рязани, где Рыбаков стал главным инженером областного автопредприятия. С него сняли судимость уже после войны – «За отличие в боях с немецко-фашистскими захватчиками», что позволило ему, начальнику автослужбы гвардейского стрелкового корпуса, майору, вернуться в Москву.
Говорят, ссылаясь на самого Рыбакова, что он считал свою шоферскую профессию житейской случайностью. Но грузовик – это своего рода олицетворение свободы и независимости. Автомобили становятся героями почти всех его произведений. И не случайно положительные герои Рыбакова бьются за то, чтобы грузовик был исправен. Движение – это свобода, это возможность выбора, которые ограничиваются при любой поломке. Рыбаков пишет про грузовики как про одушевленных существ, чувствуя и передавая читателю важность и ценность каждой детали, каждого жизненно важного технологического узла. Без них не вырваться на волю скорости.
Только грузовики все чаще и чаще ходят в колоннах. И решения о том, куда ехать, принимают не они и даже не их водители.
В поздних романах Рыбакова политика становится судьбой. Не только для тех, у кого иной судьбы нет и быть не может – от Сталина до Троцкого и Гитлера. Но и для тех, кто предпочел бы укрыться в своей частной, далекой от Кремля жизни. Страх отравляет
