ракет, взмывших в воздух и рассыпавшихся в небе зелеными хризантемами. Это, видимо, напомнило Хануману, как он сам занимался поджигательством в Ланке, и он рванул вперед, размахивая хвостом, а за ним с воплями устремилась и вся обезьянья толпа, достигнув сцены с ноготками гораздо раньше трех главных героев. Хануман был сегодня заметно румянее, веселее и даже толще, чем накануне; он вскочил на сцену, попрыгал на ней и соскочил обратно. Бхарат, ожидавший братьев в переулке на некотором удалении от сцены с другой стороны, понял, что они приближаются к реке Сарью и Айодхье, и двинулся навстречу им.
15.11
Неожиданно процессия Рамы остановилась, и послышалась дробь других барабанов, сопровождавшаяся криками скорби и душераздирающими причитаниями. Группа мусульман, человек двадцать с тазией, направлявшаяся к имамбаре, пыталась прорваться сквозь процессию Рамы. Некоторые просто били себя в грудь, оплакивая имама Хусейна, другие же нещадно хлестали себя цепями или плетьми, к которым были прикреплены маленькие ножи и бритвенные лезвия. Они шли с опозданием на полтора часа, так как не прибыли вовремя барабанщики, потом они долго разбирались из-за этого с другими группами, несшими тазии, и теперь отчаянно стремились поскорее добраться до места назначения. Наступал девятый вечер Мухаррама. Вдали они уже различали шпиль имамбары, освещенный цепочкой лампочек. По их щекам текли слезы, они стремились вперед, крича:
– Йа Хасан! Йа Хусейн! Йа Хасан! Йа Хусейн! Хасан! Хусейн! Хасан! Хусейн!
– Бхаскар, – обратилась Вина к сыну, схватившему ее за руку – Иди домой. Немедленно. Где дади?
– Но я не хочу. Я хочу посмотреть…
Она резко ударила его по щеке. Бхаскар посмотрел на нее в полном недоумении и, заплакав, убежал.
Кедарнат между тем направился поговорить с полицейскими, сопровождавшими процессию с тазией. Вина догнала его, не заботясь о том, что подумают соседи, схватила его за руку и сказала:
– Пошли домой.
– Но тут непорядок. Надо разобраться…
– Бхаскар плохо себя почувствовал.
Чувство долга тянуло Кедарната в противоположных направлениях. Наконец он согласно кивнул. Двое полицейских из мусульманской процессии хотели было проложить для нее путь в толпе, но жители Мисри-Манди, а в этот день и самой Айодхьи, очень долго жаждавшие увидеть Раму, не могли вынести вмешательства.
Полицейские поняли, что, если час назад они могли бы провести свою процессию сквозь толпу, теперь это было опасно. Они стали уговаривать людей с тазией отойти немного назад и изменить маршрут или остановиться и подождать, но это было бесполезно. Мусульмане исступленно рвались вперед сквозь ликующую толпу, празднующую возвращение Рамы.
Это варварское вторжение бешеных плакальщиков, испортившее радость по поводу возвращения шри Рамачандраджи домой, к братьям и своему народу, невозможно было терпеть спокойно. Обезьяны, весело прыгавшие вокруг, стали сердито бросать в тазию цветы и с угрожающими криками окружили незваных гостей, пытавшихся пересечь улицу перед Рамой, Ситой и Лакшманом.
Актер, исполнявший роль Рамы, шагнул к ним, желая остановить и успокоить.
Навстречу ему метнулась цепь, он зашатался и опустился, кривясь от боли, на ступеньки ближайшего магазина. На его темно-синей коже выступило и стало расплываться красное пятно.
Толпа взорвалась. На их глазах ранили не столько молодого актера, сколько самого бога. То, что не удалось Раване, осуществили эти кровожадные мусульмане.
Разъяренный видом раненого Рамы, инженер по фейерверкам выхватил бамбуковую латхи у одного из организаторов шествия и кинулся в атаку на процессию с тазией, а за ним устремились и другие. В считаные секунды ажурное изделие из стекла, слюды и бумаги, потребовавшее нескольких недель терпеливого труда, было разбито и лежало на земле в обломках, которые тут же были подожжены петардами, а обезумевшая толпа растоптала обугленные остатки. Защитники тазии в ужасе от этого кощунства кинулись с ножами и цепями на кафиров, возникших, словно обезьяны, в канун великого мученичества и осквернивших священную гробницу. При виде раздавленной и обугленной тазии носильщики ее рассвирепели.
И теми и другими овладела безумная страсть к убийству; о собственных возможных мучениях и смерти никто не думал. Единственное желание было – защитить самое дорогое, что они имели, уничтожить возникшее перед ними зло. Одни сражались в воображении вместе с героями Кербелы, другие, как в Рама-Раджью, хотели очистить мир от жестоких варваров, убивающих коров и оскорбляющих Бога.
– Смерть пакистанским выродкам!
– Йа Хасан! Йа Хусейн! – Это звучало уже как боевой клич.
С криками боли и ужаса стали вскоре смешиваться лозунги времен Раздела: «Аллаху Акбар» и «Хар хар Махадева». Из ближайших домов притащили ножи, копья, топоры и дубинки, и мусульмане с индусами стали рубить друг друга по рукам и ногам, лицам и глазам, по горлу и по животу. Одного из двух полицейских ранили в спину, другой спасся бегством. Но район был индусский, и после нескольких страшных минут взаимного истребления мусульмане бежали в узкие и незнакомые им боковые переулки. Некоторых из них догнали и убили, другие скрылись в той стороне, откуда пришли, третьи отправились кружным путем до имамбары, ориентируясь на ее подсвеченный шпиль. Имамбара представлялась им святилищем, где они зайдут защиту у людей одной с ними веры, которые поймут чувства страха, горя и ненависти, пережитые ими при виде гибели друзей и родных, и вдохновятся на ответные действия.
Вскоре толпы мусульман по всему Брахмпуру стали убивать попавшихся им на глаза индусов и поджигать их дома. А в Мисри-Манди у стены храма лежали трупы трех барабанщиков-мусульман, нанятых индусами на время Бхарат-Милапа. Они даже не были шиитами, и судьба тазии волновала их не больше, чем божественная сущность Рамы. Их барабаны были смяты в лепешку, их головы были отрублены, тела облиты керосином и подожжены – и все это, разумеется, во славу истинного Бога.
15.12
Ман и Фироз неторопливо шли по темной улочке Катра-Маст, направляясь в сторону Мисри-Манди. Неожиданно Ман остановился, услышав впереди совсем не тот шум, которого он ожидал. Эти звуки не могли принадлежать ни процессии с тазией – да и время для таких процессий было слишком позднее, – ни празднеству Бхарат-Милап. Барабанного боя не было слышно; вместо возгласов «Хассан! Хусейн!» или «Джай Сиярам!» раздавались только невнятное угрожающее ворчание толпы и отдельные крики гнева или боли, а также агрессивный клич «Хар хар Махадева», который накануне звучал бы совершенно естественно, а в этот день означал нечто ужасное.
У Мана от страха во рту пересохло, сердце стало бешено колотиться. Он схватил Фироза за плечи и, повернув его на сто восемьдесят градусов, проговорил:
– Беги, Фироз! Беги!
Фироз воззрился на него в полном изумлении и не трогался с места. Между тем крики толпы приближались, она уже возникла в
