Однако еще с 1920-х годов советская печать начала твердить о «культурной революции» в СССР, что, естественно, не могло пройти мимо Высоцкого9зз. А «великим скачком» советская пропаганда впервые окрестила «реконструктивный период» в СССР (конец 1929 года).
Так что, обличая «культурную революцию» в Китае, Высоцкий по сути говорил о революции в Советской России. Впрямую он это сделать, конечно, не мог, но прикрываясь китайским сюжетом — почему бы и нет? Ведь все и так поймут, о чем идет речь: в обеих странах господствовал коммунистический тоталитарный режим; и там, и там «изрубили эти детки очень многих на котлетки». Поэтому поставленный в 1973 году к юбилею А.Н. Островского спектакль «Бенефис» был запрещен цензурой из-за следующей фразы: «Оглянусь я на нашу сторону — ну тот же самый Китай!»[1141] [1142] [1143] [1144] [1145]. Позднее такая же ситуация повторилась еще с одним спектаклем, о чем рассказал директор Театра на Таганке Николай Дупак: «Любимов поставил очень острый спектакль по Брехту “Турандот, или Конгресс обелителей”. Действие происходит в Китае, но оно про нас»935 Для этого спектакля Высоцкий написал «Песню Гогера-Могера», в которой вновь использовал китайский сюжет как ширму для обличения советского строя: «На нашу власть то плачу я, то ржу: / Что может дать она? По носу даст вам!»,
— и далее устами главного героя высказывает желание стать во главе страны: «Доверьте мне — я поруковожу / Запутавшимся нашим государством!», — как и позднее в черновиках «Лекции о международном положении» (1979): «Я сел бы в паланкин, / И сам
— в Пекин!» (С4Т-3-278).
Причем уже самый первый спектакль Юрия Любимова — «Добрый человек из Сезуана» (1964), также по пьесе Брехта, — формально был посвящен китайской теме. Как говорит Лев Делюсин (с 1959 по 1965 год — консультант отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран): «Китайская тема здесь ни причем. Ведь спектакль был по существу посвящен советской теме. Просто понравился сам спектакль “Добрый человек…”, который Любимов еще до появления Театра на Таганке как такового ставил на сцене Дома литераторов»936 Да и самую последнюю свою задумку — спектакль по пьесе Брехта «Махагония» — Высоцкий вместе с режиссером Лесем Танюком тоже планировал прикрыть китайской ширмой: «Над поселком вывешивают красный флаг. В случае чего готовы были
— для цензуры — кивать на Китай»937.
Поэтому логично предположить, что под прикрытием критики режима Мао Цзедуна в произведениях Высоцкого на самом деле идет речь о советской власти. Скажем, действия хунвейбинов из песни «Возле города Пекина…» совершенно неотличимы от поведения вепря в аллегорической «Сказке про дикого вепря» (обе -1966)938 «Изрубили эти детки / Очень многих на котлетки» = «Съел уже почти всех женщин и кур»; «Возле города Пекина / Ходят-бродят хунвейбины» = «И возле самого дворца ошивался / Этот самый то ли бык, то ли тур»; а также — от поведения нечисти в «Песне Соловья-разбойника и его дружков» (1974): «Изрубили эти детки / Очень многих на котлетки» = «На кустах костей навесим» (а в черновиках «Марша футбольной команды “Медведей”» сказано: «Приятен хруст ломаемых костей»; АР-6115); «Вот придумал им забаву…» = «Пакостных шутих нашутим, / Весело покуролесим»; «Ихний вождь товарищ Мао» = «Первый Соловей в округе»; «Вот немного посидели, / А теперь похулиганим = «Так зачем сидим мы сиднем, / Скуку да тоску наводим? / Ну-кася, ребята, выйдем, / Весело поколобродим!» (кроме того, призыв «Ну-кася, ребята, выйдем» имеет сходство с «Песенкой про жену Мао Цзедуна»: «А ну-ка, встань, Цин Дзянь, / А ну, талмуд достань, — / Уже трепещут мужнины враги»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
То же самое относится к «гау-китянам»: «Уж очень они хулиганят». - поскольку для них также характерны «пакостные шутихи»: «И юмор у них — безобразный».
Рассмотрим в таком контексте сюжет этой песни: «На Тау-Ките / Живут в красоте, / Живут, между прочим, по-разному / Товарищи наши по разуму». Сразу же возникает аналогия с «Балладой о манекенах» (1973): «…Хоть нам подобные они, / Но не живут подобно нам. / Твой нос расплюснут на стекле, / Глазеешь — и ломит в затылке… / А там сидят они в тепле / И скалят зубы в ухмылке».
В обоих случаях подчеркивается обособленность тау-китян и манекенов и их отдаленность от народа. Причем в черновиках «Баллады о манекенах» встречается усиление этого мотива: «Живут, как в башнях из брони, / В воздушных тюлях и газах» /4; 368/, - так же как в черновиках «Баллады о времени» (1975): «Не помог ни водою наполненный ров, / Ни засовы, ни толстые стены» /5; 313/. Впервые же этот мотив встретился в набросках к песне «Аисты» (1967): «А по нашей земле / стон стоит — / Благо стены, в Кремле — / толстые» /1; 351/.
Естественно, что манекены ни с кем не разговаривают, а только «скалят зубы в ухмылке». В «Песне про Тау-Кита» это выглядит так: «У тау-китов / В алфавите слов / Немного, и строй — буржуазный, / И юмор у них безобразный». Разумеется, у манекенов — тоже безобразный юмор: «Вон тот кретин в халате / Смеется над тобой: / Мол, жив еще приятель? / Доволен ли судьбой?».
И те, и другие молчаливы: «У тау-китов / В алфавите слов / Немного…» — «Хранят достоинства теней, / Всё молча — ни звука, ни слова» /4; 368/. Но наряду с этим «тау-китяне радушны», а манекен — «галантный и элегантный».
Первые «живут в красоте», а про вторых сказано: «Из этих солнечных витрин / Они без боя не уйдут».
Если тау-китяне постоянно совершают всяческие безумства и лирический герой перестает с ними иметь дело: «Покамест я в анабиозе лежу, / Те таукитяне буянят, / Всё реже я с ними на связь выхожу: / Уж очень они хулиганят», — то и манекены ведут себя точно так же: «Машины выгоняют / И мчат так, что держись! / Бузят и прожигают / Свою ночную жизнь» (о ночных развлечениях представителей власти говорится и в песне А. Галича «За семью заборами»: «А ночами, а ночами / Для ответственных людей, / Для высокого начальства / Крутят фильмы про блядей»).
В первой песне герой «крикнул по-таукитянски: “Виват!” — / Что значит по-нашему- “Здрасьте!”», и во второй используется похожее обращение: «Аля-улю, счастливый путь, — / Будь счастлив, мистер Манекен!» /4; 370/ (да и в «Песне попугая» герой говорит: «Турецкий паша нож сломал пополам, / Когда я сказал ему: “Паша, салам””»).
Встречается в «Песне про Тау-Кита» и мотив отсутствия воздуха, характерный для советской действительности («Тут нет атмосферы, тут душно»). Недаром Высоцкий часто использовал для ее описания образ дремучего леса. Вспомним песню «Чужой дом»: «Что за дом притих, / Погружен во мрак!».
А прямооценочная характеристика «Но тау-киты — / Такие скоты» повторится в «Мистерии хиппи» (под маркой обличения язв капитализма): «Нам ваша скотская мораль — / От фонаря до фонаря!».
И вообще поведение тау-китян: «Наверно, успели набраться: / То явятся, то растворятся», — напоминает поведение черта в написанной в начале того же года песне «Про черта»: «Но растворился черт, как будто в омуте». Причем перед тем, как «раствориться», черт тоже «успел набраться»: «Черт за обе щеки хлеб уписывал, / Брезговать не стал и коньяком» (отметим также перекличку «Песни про Тау-Кита» с «Песней о хоккеистах»: «Тут с ними нельзя состязаться» = «И с ними лет двадцать кто мог потягаться!»).
Если черт «корчил рожи и моргал», то и тау-китяне «чем-то мигнули», черт «корчил рожи», а у тау-китян — «юмор безобразный». И лирический герой одинаково обращается к ним: «Я, брат, коньяком напился вот уж как!» = «Вы, братья по полу, — кричу, — мужики!».
