Политический подтекст «Песни про Тау-Кита» выявляется также при ее сопоставлении со «Сказкой о несчастных лесных жителях» (1967): «Я к Тау-Кита этой самой лечу, / Чтоб с ней разобраться на месте» = «Добрый молодец Иван решил попасть туда — / Мол, видали мы Кащеев, так-растак!».
На пути к планете Тау-Кита и жилищу Кащея героя одолевает сон: «Покамест я в анабиозе лежу» = «Но, однако же, приблизился — дремотное / Состоянье превозмог свое Иван».
Разговаривая с тау-китянами и с Кащеем, он приходит в гнев и не стесняется в выражениях: «В запале я крикнул им: мать вашу, мол!» = «“Так умри ты. сгинь. Кашей!” <…> Но Иван себя не помнит…»; «Но Тау-Киты — / Такие скоты!» = «Ах, ты, гнусный фабрикант!» (а слово «мать» фигурирует также в «Нейтральной полосе», где его произносит один из авторских двойников: «И, по-русски крикнув "мать", / Рухнул капитан», — и в стихотворении «“Не бросать!”, “Не топтать!..”»: «И мелькает в уме / Моя бедная “мать”»).
Как видим, при всем внешнем различии сюжет в этих песнях имеет много общего, поскольку в них разрабатывается одна и та же тема.
А теперь сопоставим с «Песней про Тау-Кита» «Марш космических негодяев».
В обоих случаях герои совершают полет на звездолете: «Не помню, как поднял я свой звездолет» = «По пространству-времени мы прем на звездолете». Поэтому используются одинаковые сравнительные обороты: «Корабль посадил я, как собственный зад» = «Как с горы на собственном заду».
Еще одна параллель между этими песнями: «Прежнего земного не увидим небосклона, / Если верить россказням ученых чудаков. / Ведь когда вернемся мы, по всем по их законам / На Земле пройдет семьсот веков» = «Не помню, как поднял я свой звездолет, / Лечу в настроены! питейном: / Земля ведь ушла лет на триста вперед / По гнусной теорьи Эйнштейна».
Соответственно, гнусная теорья Эйнштейна — это те же россказни ученых чудаков, то есть коммунистическое учение, согласно которому Советский Союз должен обогнать по своему развитию и уровню жизни все остальные страны.
Кроме того, ученые чудаки — как неприятели лирического героя — в том же 1966 году упоминались в песне «Гитара»: «Ученый один объяснил мне пространно, / Что будто гитара свой век отжила» (АР-5-108), «Какой-то чудак объяснил мне пространно…» (АР-4-162)[1146]. Да и пространные объяснения также характерны для представителей власти — например, в «Моих похоронах» (1971) «умудренный кровосос» (то есть тот же «ученый») «вдохновенно произнес речь про полнокровие».
А то, что планета Тау-Кита — это аллегория советской власти, подтверждает перекличка с песней «Она — на двор, он — со двора…» (1965): И если б наша власть была / Для нас для всех понятная, / То счастие б она нашла, / А нынче — жизнь проклятая!..» = «В далеком созвездии Тау-Кита / Всё стало для нас непонятно». Еще через несколько лет, во время встречи Старого Нового 1969 года в ЦЦРИ, Высоцкий скажет Павлу Леонидову: «…у Брежнева со мной сколько разницы? Так он меня или кого-нибудь из нашего поколения понять может? Нет! Он свою Гальку понимает только, когда у нее очередной роман. Ой, ей, ей! Не понимает нас Политбюро. И — не надо. Надо, чтобы мы их поняли. Хоть когда-нибудь..»[1147].
Своим непониманием того, что происходят в «верхах», Высоцкий поделился и с сотрудником Международного отдела ЦК КПСС Анатолием Черняевым: «Вспоминается мне Высоцкий. Однажды… — он с Влади уже был в это время — сидели мы как-то, выпивали. Он мне говорит: “Вот Анатолий Сергеевич, не только вас я знаю — из этих сфер. И с другими знаком. Вот с каждым поговоришь — вроде умные люди, толковые, всё понимают, что у нас происходит. Но когда вы там вместе собираетесь, вы делаете такие чудовищные, нелепые, вздорные, глупые вещи! Объясните, — говорит, — мне, пожалуйста, почему так получается: каждый в отдельности — вроде нормальный человек, но когда вы собираетесь и решаете вопросы страны, вопросы партии, то получаются неудобоваримые результаты?”»941.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Теперь проведем параллели между «Маршем космических негодяев» и «Маршем аквалангистов» (1968): «Вы мне не поверите и просто не поймете — «Понять ли лежащим в постели, / Изведать ли ищущим брода?».
Обе песни относятся к жанру марша.
В обеих полет к планетам Бета и Эпсилон и погружение на дно являются аллегорией пути лирического мы, причем и в космосе, и в пучине страшно: «В космосе страшней, чем даже в дантовском аду» = «В пучину не просто полезли, / Сжимаем до судорог скулы, / Боимся кессонной болезни / И, может, немного — акулы».
Реплика «космических негодяев»: «Испытанья мы прошли на мощных центрифугах», — найдет отражение в черновиках «Марша аквалангистов»: «Пусть не удалось испытанье, / Он сделал, что мог и что должен» (АР-7-174).
А следующие строки ранней песни: «Нас вертела жизнь, таща ко дну», — предвосхитят начало поздней: «Нас тянет на дно, как балласты». Этот же мотив встретится в «Прыгуне в высоту» (1970): «Свистят и тянут за ноги ко дну». Да и сам лирический герой скажет: «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977).
Между тем в «Марше аквалангистов» наблюдается некоторое очеловечивание образа суперменов из «Марша космических негодяев»: «Нам прививки сделаны, от слез и грез дешевых, / От дурных болезней и от бешеных зверей» — «Боимся кессонной болезни / И, может, немного — акулы. <.. > Мы плачем — пускай мы мужчины».
А что касается стихотворения «Упрямо я стремлюсь ко дну…», то оно содержит еще ряд параллелей с разбираемыми песнями.
Если в «Марше аквалангистов» герои говорят: «В пучину не сдуру полезли»[1148] [1149] /2; 404/, - то и в стихотворении повторится эта мысль: «И я намеренно тону». Причем здесь герой, так же как в «Марше космических негодяев», равнодушен к происходящим вокруг катаклизмам: «Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых» = «Среда бурлит — плевать на среду!» (такое же отношение к взрывам демонстрировал лирический герой в «Балладе о детстве»: «И плевал я, здоровый трехлетка, / На воздушную эту тревогу!»). В этих же произведениях герои хотят ликвидировать социальное неравенство: «На Земле нет больше тюрем и дворцов» = «Забудем и чины, и ранги» (ср. еще данный мотив в «Нотах», 1969: «Неравенством от звуков так и пышет»).
Кроме того, героям нужно преодолеть громадное расстояние: «Ну а до планеты Эпсилон — / Не считаем мы, чтоб не сойти с ума!» = «Спаслось на страшной глубине / Всё, что гналось и запрещалось» /5; 478/. В дороге же их ожидают «иноземные существа» («Марш космических негодяев»), «пучеглазые рыбы» («Марш аквалангистов»), «чудовища и мгла» («Упрямо я стремлюсь ко дну…»; АР-9-110).
В «Марше космических негодяев» герои прошли через тюремное заключение и по этой причине улетают с Земли, надеясь, что через «семьсот веков» тюрьмы будут уничтожены, а в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» лирический герой задается вопросом, почему идет на дно, и отвечает: «Мы умудрились много знать, / Повсюду мест наделать лобных / И предавать, и распинать, / И брать на крюк себе подобных!», — тоже фактически говоря о тюрьмах, то есть о ГУЛАГе. Напомним, что «Марш космических негодяев» был написан в июне 1966 года, а в начале этого месяца Высоцкий был заключен в одиночную камеру в рижской тюрьме. Отсюда: «Вместо сурдокамер знали тюрем тишину».
Но вместе с тем и в «Марше», и в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» герои намерены вернуться на Землю: «Ведь когда вернемся мы…» = «Но я приду по ваши души!» (мотив возвращения встречается и в «Прощании с горами», 1966: «Потому что всегда, потому что всегда мы должны возвращаться»).
