— Машина знает дорогу?
Наконец-то! Теперь спокойствие. Голос ровный, будничный: он дает справку.
— Модель видит дорогу впервые.
— Эта модель?
— Другие — видели, — признался Шек. — Но здесь нет переноса памяти. Машина честно выбирает дорогу.
— А на развилках? Колебание, вероятно, в пределах тысячной секунды.
— Две тысячных. В машинную память заложены общие принципы выбора маршрута. Не конкретного, а маршрута вообще.
— И вам неизвестно, куда нас завезет?
— Только приблизительно. — Шек повернул обтекатель, ветер усилился.
— Ваша первая конструкция?
— Первая. Если бы вы, Эрик, прошлись по ним рукой мастера…
— Спасибо, Шек. Но я давно не мастер. А экранолетами я вообще не занимался.
«Теперь врачи меня съедят, — думал Шек. — Впрочем, это неизбежно. Нельзя ждать, когда спящий проснется. Просто нет времени ждать».
— Что там экранолет, — протянул он. — Обыкновенный автомобиль на газовой подушке. Вот двигатель… А это по вашей специальности.
— Ой, Шек!
— А почему, собственно, Эрик? Ах, да, забыл, что вы в состоянии отдыха. Кажется, у них это так называется…
Гордин покачал головой:
— Дело не в отдыхе. А почему вы так говорите о врачах? Вы их не любите?
— Напротив, очень люблю. И охотно слушаю — когда болен. Но когда здоров… Вы можете объяснить: почему со всеми спорят — с инженерами, с физиками, с археологами, — только не с врачами. Почему?
— Не знаю. А кто вам мешает спорить?
— Бесполезно. — Шек пожал плечами. — У них Хант.
— Спорят не с людьми, со взглядами.
— Вы не знаете Ханта. Если вы завтра предложите новую теорию минус-поля, он посидит ночь, и к утру от теории останутся рожки да ножки. Интересно, что вы тогда скажете!
— Спасибо.
Шек рассмеялся:
— Ловко. Ну, а если теория правильна и дело лишь в неумении доказать?
Гордин не ответил. Шек хороший парень и фантазер. Инженеры против врачей? Чепуха! Карантин кончился, это важно. Свобода.
Шек молчит, умница. Молчат стволы, слитые в бесконечный коричнево-зеленый коридор. Бесшумно (к ровному негромкому гулу он привык) скользит машина. Это и есть свобода — ветер, деревья, дорога. И человек, с которым можно помолчать.
Двигатель охнул, замолк. Машина осела и, найдя опору, закачалась на резиновых катках.
Гордин осмотрелся. Просека уперлась в поляну, дальше пути не было. Машина зашла в тупик. Вслух он это не сказал, чтобы не обидеть Шека. А Шек не двигался, сидел, смотрел вверх. На темной коре дерева отчетливо выделялся белый четырехугольник таблички. Не той, на которой писали во времена фараонов. Обыкновенной, канцелярской.
Не очень доверяя себе, Гордин прочел ее дважды. Черным по белому, каллиграфическим почерком на табличке было написано: «Без дела не беспокоить. Надоело».
— Я поставил бы в конце восклицательный знак.
Шек ответил меланхолически:
— Бут Дерри не нуждается в знаках. Для тех, кто с ним встречался, вполне достаточно слов.
— Давайте разворачиваться.
— А поговорить с ним не хотите? Дерри стоит того.
— Очень может быть. Но у меня к нему ничего нет. Никаких дел.
Шек улыбнулся:
— Неважно, вы сами дело. К тому же нас привела сюда судьба. А с судьбой не спорят.
— Ладно, — сказал он. — А кто этот Бут Дерри? Хотя бы по специальности?
— Учитель. Нет, не учитель с большой буквы. Школьный учитель истории.
Снаружи дом выглядел необычно. Внизу — массивный шестиугольник неправильной формы, а верх легкий — молочно-белая, почти прозрачная пластмасса. Смысл тут, во всяком случае, был. Нижний этаж занимала мастерская: станки (в том числе большой универсальный), тиски разных размеров, набор ручных инструментов, приборы, электронная аппаратура. В углу стоял шкаф с книгами.
Но настоящее царство книг — наверху. Собственно, кроме стеллажей и столика с двумя креслами в кабинете, ничего не было, от этого он казался огромным. И форму — шестиугольник — диктовали книги. Исторические и философские занимали стеллажи вдоль основной стены, дальше, строго по стенам, — физика и химия, астрономия, биология, медицина. На восток и на запад смотрели окна: стиснутые книгами, они вытянулись от пола до потолка.
Конечно, все это Гордин рассмотрел потом. Сначала он видел только Дерри.
— Бут Дерри! — прокричал с высоты резкий, гортанный голос.
Он был в самом деле высок и уж никак не молод — голова совершенно седая. А держался прямо. Может быть, слишком прямо. И лицо. Что-то острое, болезненное было в этом лице. Оно постоянно менялось, отражая все, что он чувствовал. Гордин отвел глаза, — такое ощущение, будто подсматриваешь.
Дерри кивнул — садитесь — и продолжал ходить.
— Садитесь, — сказал Шек громко. — Он будет ходить. И меня он тоже не слышит: обычные разговоры проходят мимо него. Зато он очень хорошо…
— Эрик Гордин, — донеслось с высоты. — Ушел в полет на «Магеллане», год сорок шестой. Вернулся в две тысячи шестьдесят первом.
— Отвечайте, он слышит, — прошептал Шек.
— Да.
— Достигнутая скорость?
— Ноль девяносто девять.
— Чепуха! На Глории разумных существ…
— Видимо, нет.
— Не «видимо», а «очевидно». Было очевидно до полета. Что думаете о ВК? Дурацкие клички вместо названия, но других нет.
— Первый раз слышу.
— За тридцать два дня не удосужились! Раньше люди были другими.
Гордин не обиделся. Хорошо бы ехать сейчас в машине или слушать дождь. А глаза у Бута совсем больные. Лечиться надо.
— Сумасшедший. В психиатрическую. А куда ребят? Они мне верят. Верят. — Бут тихо засмеялся. Лицо повторило смех, а глаза уже были яростными. — Их куда, я вас спрашиваю?
— Не знаю, — сказал Гордин вяло.
Одно время в моде был такой театр: актеры по ходу действия обращались с вопросами к зрителям. Он и был зрителем, который опоздал и попал на незнакомую пьесу в середине второго акта.
— Ребятам нужна перспектива. Не помните, кто сказал? Макаренко, учитель двадцатого века. А что им делать? Ездить с экскурсией на Марс, писать стихи, малевать картины… ВК, корабль с роботами, — какой идиот это придумал! Да и не в том дело. ВК. — функция, и бессмысленный полет — функция.
— Функция чего? — Молчать дальше было неловко.
— Тысячи вещей. Утилитарности. Приземленности. Элементарного понимания физического и духовного. Для тела — спорт, для интеллекта — наука и искусство. А для души? Вот эти несчастные ВК, которых не удосужились хотя бы назвать по-человечески… О дискуссии знаете?
— Нет.
Такое лицо было у Дерри, что Гордин почувствовал себя виноватым.
