Обследование выявило‚ что 70 % евреев не пользовалось наемным трудом‚ а посевная площадь у них была вдвое больше‚ чем у крестьян. На сельскохозяйственных выставках евреи получали высшие награды за скотоводство и лесоводство‚ за качество помола зерна и очистку шерсти‚ за новые образцы веялки и четырехлемешного плуга собственного изготовления. Однажды евреи с юга Украины приехали по делам в Петербург и вызвали удивление среди сановников‚ которые сталкивались лишь с евреями-посредниками или торговцами. «Вид здоровых плечистых заправских хлеборобов… – рассказывали тогда‚ – приводил многих в изумление‚ как нечто невиданное и совершенно неожиданное».
Казалось‚ это и был тот путь‚ который мог хотя бы частично устранить скученность в черте оседлости, искоренить еврейскую нищету‚ но «Временные правила» 1882 года запретили евреям арендовать и покупать земли в сельских местностях. Еврейские общины просили у властей‚ чтобы позволили приобретать небольшие участки для выращивания овощей и картофеля‚ но всякий раз получали отказ; даже выпускникам одесской земледельческой школы не разрешили владеть крохотным участком земли. Порой евреи арендовали земли через подставных лиц‚ и кишиневский губернатор признавал: «Большинство местных помещиков‚ в том числе самые завзятые юдофобы‚ всегда предпочитают арендатора-еврея греку‚ армянину или русскому… Члены Государственного Совета в Петербурге‚ сенаторы‚ даже министры‚ вводившие ограничительные для евреев законы‚ не брезгают фиктивной арендой». Чтобы власти не придирались к арендаторам-евреям‚ приходилось оплачивать их невмешательство‚ а это стоило недешево. В Бессарабии платили полицейским чинам до пятидесяти копеек за каждую десятину‚ откармливали их скот и позволяли засевать бесплатно часть арендованной земли.
Во время сева или уборки урожая евреи нанимались на подённую работу в поле. Женщины убирали хлеб‚ картофель‚ капусту‚ лён‚ мужчины пахали‚ косили‚ убирали и молотили хлеб. С юга Украины сообщали: «Почти каждый вечер на улицах города появляются люди‚ созывающие местных евреев на полевые работы: «Жиды‚ на работу! Сорок копеек в день!» – слышим с одной стороны‚ а с другой – «Эй‚ жиды‚ пятьдесят копеек!» И каждый день на рассвете выезжают из города три-четыре подводы‚ нагруженные еврейскими рабочими…» – «В нашем местечке не редкость встретить на возу‚ запряженном волами‚ длиннополого еврея‚ везущего то дрова‚ то свекловицу; в этом же году многие евреи и еврейки‚ молодые и пожилые‚ работают в поле. Они‚ понятно‚ не умеют еще косить и жать‚ но исполняют те полевые работы‚ которые им пока доступны: загребают оставшиеся колосья‚ складывают снопы в копны‚ работают возле паровой молотилки. Правда‚ евреи сильно утомляются от непривычной полевой работы‚ но‚ в конце концов‚ они преодолевают ее‚ и в экономии‚ как говорят‚ остаются очень довольны этими импровизированными рабочими».
В южных губерниях черты оседлости евреи собирались партиями по пятьдесят‚ сто‚ даже по триста человек и нанимались в помещичьи имения. Они хорошо справлялись с непривычной работой на полях; помещики ценили их за трезвость, за отсутствие прогулов, а крестьяне удивлялись на невиданное зрелище и говорили: «жиды‚ а робят як мужики»…»
6
Среди евреев Киевской и Волынской губерний почетом и влиянием пользовался цадик Яаков Ицхак Тверский. Его резиденция находилась в местечке Макаров‚ и на праздники съезжались к нему тысячи хасидов. В 1900 году макаровский цадик выдавал свою дочь за сына цадика из Польши. Об этом сохранилось свидетельство И. Равребе‚ которое стоит пересказать вкратце‚ сохраняя‚ по возможности‚ стиль автора.
Свадьба состоялась в июле‚ но приготовления начались после праздника Песах. Что нужно делать – никто не знал. Чувствовали только‚ что просто так сидеть нельзя; необходимо готовиться к великому событию‚ на которое съедутся‚ быть может‚ сотни цадиков и тысячи хасидов. Начали красить синагогу‚ дома‚ убирать мусор‚ чинить дорогу‚ строить шалаши для гостей. Предстоял большой спрос на продукты‚ и лавочники скупали необходимые товары‚ чтобы извлечь из этой свадьбы побольше выгоды для своих пустых карманов. Сапожники и портные были завалены работой. Даже старый раввин‚ обращавший на внешний шик не Бог весть сколько внимания‚ заказал новую капоту в честь великого события.
До свадьбы оставалось две недели‚ а в местечке – Содом и Гоморра: жизнь кипит‚ как в котле‚ все суетятся‚ бегают‚ распоряжаются, кричат до хрипоты. В центре этой сутолоки идет жаркая работа по устройству огромного шалаша для свадебного пиршества. В шалаше вокруг громадного стола амфитеатром высятся четыре ряда скамеек‚ один над другим‚ а на самой верхней скамейке – обширная ложа для оркестра и певцов. Неподалеку от шалаша происходят маневры «еврейских казаков»: этот обычай соблюдался‚ кажется‚ на всех таких свадьбах. Выбирают двадцать-тридцать рослых и крепких евреев‚ умеющих ездить верхом‚ одевают их в казацкие мундиры‚ сшитые‚ по большей части‚ из голубого ситца‚ вооружают длинными навостренными деревянными шестами‚ головы им убирают красными ермолками‚ и эта дружина верхом на исхудалых лошадках должна следить за порядком во время хупы и свадебной трапезы.
К субботе перед самой свадьбой начался съезд гостей. В пятницу утром стали стягиваться в местечко сотни шарабанов‚ переполненных мужчинами‚ женщинами и подростками. Многие приходили пешком: из-за двадцати-тридцати верст не стоит иметь дело с балагулой‚ и вереницы евреев с талесами и тфилинами под мышкой пускались в дорогу. В воскресенье съезд гостей продолжался. Дома переполнены‚ синагоги кишат людьми. Можно‚ конечно‚ ночевать на улице; лето хорошее‚ местечковое болото уже высохло: где хочешь – ложись и спи. Выстроили множество палаток‚ похожих на шалаши; в этих палатках не только спали‚ но и молились‚ устраивали веселые выпивки. Порой происходили и междоусобные драки между хасидскими лагерями‚ а затем веселые, шумные примирения.
На следующий день приступили к сооружению хупы: водрузили четыре столба на порядочном расстоянии друг от друга, над ними раскинули громадный балдахин из бархата и шелка. Работу произвели не обыкновенные плотники‚ не Андрей и Трохим‚ – эту работу сделали хасиды в шелковых капотах и ермолках. Получилось‚ правда‚ не очень прочно‚ зато было выпито много водки, много пожеланий‚ очень горячих и искренних‚ было высказано во время работы. Какой-то старец стоял всё время рядом и рыдал от радости: «Мы ставим хупу для ребе‚ для самого ребе!..»
Дни стояли светлые и жаркие‚ хасиды расхаживали по улицам с взвитыми от ветра длинными лапсердаками. В роще за местечком они сидели в тени деревьев, вспоминая чудеса былых цадиков‚ передавали друг другу последние новости: сегодня приезжает чернобыльский ребе с хасидами‚ вчера молился в синагоге острожский ребе‚ поражающий всех своим молитвенным пафосом‚ а сегодня молится миропольский цадик: его дыхания не слышно во время молитвы‚ и этим он наводит благоговейный страх на своих хасидов. Местечковые старики‚ привыкшие к спокойствию и тишине‚ были даже раздражены необыкновенным скоплением неожиданностей: ни спать‚ ни есть нельзя‚ жаловались они‚ играют‚ кричат‚ поют‚ галдят‚ спорят; да еще толкотня в синагоге! – одна группа кончает молитву‚ другая начинает‚ и так без конца.
Настал день хупы. Утром ожидался приезд жениха со свитой польских хасидов, и всё местечко вышло им навстречу. Среди толпы двигалась длинная вереница карет местных цадиков‚ окруженная цепью «казаков»; за ними тянулись простые деревенские телеги‚ битком набитые стариками-хасидами‚ которым тяжело было идти пешком; на самодельной платформе на колесах ехал оркестр со своими инструментами. У моста образовалась страшная давка – смесь карет‚ телег‚ мужчин‚ женщин и детей. Кучки хасидов на лугу угощали себя водкой и закусками в ожидании гостей. Сначала нерешительно‚ потом всё смелее стали затягивать «нигуним» – хасидские мелодии; какой-то хасид даже вошел в экстаз, ловко станцевал трепака. Все разговаривают‚ смеются‚ волнуются в ожидании‚ а макаровский цадик встал вдруг в карете‚ обвел взором пространство‚ кишевшее людьми‚ и сказал своим приближенным: «Знаете что! Когда придет Мессия‚ тоже будет такая радостная давка!..»
«Казак»‚ выехавший на разведку‚ затрубил издалека. Едут! Едут! – заволновалась толпа. Раздался бравый марш‚ и со стороны рощи выдвинулась вереница запыленных карет. В первой из них сидел глубокий старик в собольей высокой шапке, возле него – худощавый юноша лет пятнадцати или шестнадцати. Значит‚ это и есть жених. Волынские цадики первыми вылезли из карет, пошли навстречу гостям; те также слезли‚ и обе группы обменялись молчаливым рукопожатием. Жених пересел в карету макаровского цадика‚ будущего тестя‚ все двинулись обратно‚ а впереди катилась платформа с играющими музыкантами. Приехав в местечко‚ процессия три раза объехала рыночную площадь‚ и гости отправились в предназначенные для них квартиры.
