Ее мысли утратили четкость.
(Клавейн… ты не против, если я тебя кое о чем спрошу?)
«Между нами нет никаких секретов, Фелка».
(Когда ты был в плену у Галианы, вы занимались любовью?)
Он ответил спокойно, удивляясь самому себе.
«Не знаю. Думаю, да. Я помню это. Но, опять же, что значат воспоминания после четырех сотен лет? Может быть, я просто вспоминаю воспоминание. Надеюсь, это не так. Но зато потом… когда я Присоединился…»
(Тогда вы…)
«Мы занимались любовью. Поначалу — очень часто. Думаю, другим Объединившимися такое не нравилось — они воспринимали это как животный акт, как шаг назад, к стартовой черте, от которой человечество уже ушло. Конечно, Галиана с ними не соглашалась. Ей всегда нравились чувства и ощущения, она любила гулять по их царству. Именно этого никогда не понимали ее враги: она действительно любила людей. Куда больше, чем они. Поэтому Галиана и создала Объединившихся. Не для того, чтобы они стали лучше всего остального человечества. Для того, чтобы каждый мог максимально реализовать свою одаренность, для напоминания о том, кем мы можем стать, если поймем все, на что способны. А они изображали ее бездушным монстром-редукционистом, который презирает обычных людей. Ты не представляешь, насколько они ошибались. Галиана не считала любовь древним трюком эволюции, биохимическим обманом мозга, от которого надо избавиться. Она относилась к ней как к семени, которое нужно питать и растить, к чему-то такому, что должно достичь высших проявлений. Но они этого не видели. И проблема состояла в том, что тебя пришлось Присоединить, прежде чем ты смогла оценить то, чего достигла Галиана».
Клавейн воспользовался паузой, чтобы оценить перегруппировку сил вокруг корабля Вольевой. За последние минуты погибли еще двое, но атака продолжалась.
«Да, мы занимались любовью — в первые дни, которые я прожил как Объединившийся. Но прошло время, и это перестало быть необходимым, превратилось в дань воспоминаниям. Воспоминаниям о чем-то детском. Не грешном, не примитивном, даже не скучном — но уже совершенно не интересном. Дело не в том, что мы разлюбили друг друга или потеряли вкус к чувственным переживаниям. Просто появилось слишком много ошеломляющих способов достижения интимности. Когда однажды ты касаешься чьего-то сознания, проходишь в его мечты, видишь мир его глазами, чувствуешь мир его кожей… О да. Кажется, что уже никогда не возникнет настоящего желания ощутить то же самое по-старому. Честно говоря, я не жалею. Мы с Галианой как будто повзрослели, вошли в другой мир, где множество других удовольствий и соблазнов. И у нас не было причин оглядываться назад. Что было, то прошло».
Она ответила не сразу. Шаттл по-прежнему летел вперед. Клавейн снова перевел взгляд на показания приборов и дисплеи с тактическими сводками. На какой-то миг — ужасный, как бездна, — у него возникло подозрение. Неужели он был слишком откровенным? Но в этот момент Фелка обратилась к нему, и стало ясно: она поняла все.
(Я думаю, мне надо рассказать тебе про Волков.)
Глава 37
Когда Илиа Вольева принимала решение, это всегда придавало ей сил. На этот раз — достаточно, чтобы сорвать с кожи медицинские зонды, выдрать шунты и с ненавистью отшвырнуть их в угол. Она оставила только очки, которые заменяли ей глаза. Если очень постараться и не думать о мерзких машинках, которые сейчас плавают по всему организму, можно считать себя крепкой и бодрой. Это всего лишь иллюзия, и за этот прилив энергии позже придется платить — и почти наверняка собственной жизнью, однако такая перспектива ее не пугала. Вольева чувствовала лишь глубокое удовлетворение: оставалось немного времени, и она, по крайней мере, сможет что-нибудь сделать. Конечно, это здорово — лежать здесь, управляя происходящим на расстоянии, словно утомленный жизнью священнослужитель. Но это не в ее стиле. Она — Триумвир Илиа Вольева, и это кое к чему обязывает.
— Илиа… — начала Хоури, недоуменно взирая на нее.
— Хоури, — голос Вольевой по-прежнему походил на хрип, но она говорила с обычным пылом. — Сделай мне одно одолжение — не путайся под ногами и не донимай всякой ерундой вроде «а может, не надо». Поняла?
— Думаю… поняла.
Вольева щелкнула пальцами, подзывая ближайшего слугу. Робот засеменил к ней, раздвигая истошно верещащие медицинские мониторы.
— Капитан… пусть слуга проводит меня в ангар, хорошо? Мне нужен скафандр и шаттл в полной готовности.
Хоури подхватила ее, удерживая подругу в сидячем состоянии.
— Илиа, что ты задумала?
— Я собираюсь наружу. Мне надо поговорить… серьезно поговорить… с номером семнадцать.
— Ты не в состоянии…
Вольева вяло отмахнулась.
— Хоури, послушай. Может быть, сейчас я рассыпаюсь на части. Но помести меня в невесомость, дай скафандр и пару орудий, и я покажу, что все еще могу намылить кое-кому шею. Поняла?
— Ты не сдаешься, верно?
Слуга помог Вольевой встать на ноги.
— «Сдаешься»? Не подскажешь, как это будет по-русски?
Хоури не ответила и взяла подругу под руку.
Догнав последнюю атакующую группу — и заодно оказавшись в вероятной зоне корабельных орудий, — Антуанетта завершила маневр уклонения и сбросила скорость, доведя ускорение до одного «g». В иллюминаторах уже можно было разглядеть удлиненный корпус «Ностальгии по Бесконечности» — на расстоянии в две тысячи километров звездолет Триумвира казался маленькой светящейся черточкой. Основную часть корпуса скрывала тень. Но два-три раза в минуту его озаряла вспышка — это взрывалась мина, боеголовка, двигатель, боеприпас… И на миг выхватывала судно из темноты, как скользящий луч маяка озаряет башню, встающую из глубин бушующего океана. По крайней мере, по поводу местоположения звездолета никаких сомнений не возникало. Вокруг роились огненные искры — такие яркие, что на сетчатке возникали тающие розовые следы в виде арок и спиралей, которые были хорошо видны, если смотреть на звездное небо. Такие же следы оставляли огненные палочки, которыми Антуанетта вместе с другими детьми играла во время шоу фейерверков на старой Карусели. Взрывы мелких снарядов выглядели как булавочные уколы в черном занавесе. Изредка небо прочерчивали пурпурные и изумрудные лучи наводящих лазеров, попавших в облако газа или остатков корабельного топлива. Проклиная дурную привычку обращать внимание на неподходящие вещи в неподходящее время, Антуанетта ловила себя на мысли, что космических операх и голографических драмах все эти детали всегда изображают неправильно. Там лазерные лучи делают невидимыми, чтобы создать элемент зловещей неожиданности. А еще сражение сильно напоминало свалку. Газовые облака и обломки неприкаянно плавали по всему пространству, время от времени отражая и рассеивая пучки волн и частиц и сводя на нет работу лучевого оружия.
Рой уплотнялся в середине и рассеивался по краям, образуя мятую сферу радиусом от десятков до сотен километров с кораблем противника в центре. «Штормовая Птица» находилась довольно далеко, но Антуанетта осознавала, что представляет собой соблазнительную цель. Конечно, оборонительную систему Триумвира больше занимают штурмовики, которые подобрались к самому корпусу, но не стоит возлагать на это слишком большие надежды.
Из динамиков внутренней связи раздался голос Ксавьера:
— Антуанетта? Скорпио готов к отлету. Можешь открывать ангар в любой момент, только предупреди заранее.
— Мы… слишком далеко, — процедила она.
Канал занял Скорпио. Теперь Антуанетта легко узнавала его по голосу.
— Антуанетта? Расстояние нормальное. Чтобы добраться, топлива хватит за глаза. Ближе подходить не стоит, не подставляй «Штормовую Птицу».
— Чем ближе я вас выкину, тем больше топлива у вас останется. Согласен?
— Черт, трудно поспорить. Тогда продвинься еще на пятьсот километров. Слышишь? Вот это точно будет что надо.
Антуанетта увеличила разрешение, подхватывая потоки телеметрии от многочисленных камер, которые сейчас скользили вокруг корабля Триумвира. Новые данные тут же пошли в обработку. Изображение «поплыло» и начало меняться — неравномерно, со сбоями и задержками, но Антуанетте показалось, что она висит в пространстве в паре километров от самого звездолета. Пожалуй, одну вещь в голодрамах показывали верно. Молчание. Только она никогда не представляла себе, насколько ужасной, неправильной будет эта тишина, сопровождающая сражение. Жалкая немота, лакуна, которую ее воображение заполняло бесконечным воплем. До сих пор лишь беспорядочные вспышки освещали звездолет Триумвира, на миг очерчивая форму, но не позволяя разглядеть ни одной детали. Несомненно, в архитектуре судна было что-то извращенное, способное вызвать недоумение.
Но лишь сейчас Антуанетта заметила то, чего не было раньше: прямоугольник света, словно золотая дверь, возник среди странных наслоений, покрывающих «Ностальгию по Бесконечности». Прошел лишь миг, но этого оказалось достаточно, чтобы нечто выскользнуло оттуда. Пламя, вырвавшееся из дюз шаттла, выхватило из темноты ступенчатый хребет аркбутана.[64] Шаттл скользил в стробоскопических вспышках своих двигателей, и его черная тень ползла по обшивке корпуса, чешуйчатой, как кожа ящерицы.
