была узкая, но хорошо утоптанная. Корни от сосен перекрестили ее вдоль и поперек. Бугаев несколько раз споткнулся и вспомнил, как в детстве ездил по таким тряским тропинкам на велосипеде.
Только сейчас он услышал с шоссе шум первой машины. Это был даже не шум, а какое–то жужжание. Так может жужжать только машина ранним утром или ночью на пустой дороге. «Почему, интересно? — подумал майор, но как следует объяснить этого не мог. — Днем машины шумят приглушенно, не так резко».
— Откуда по этой тропинке мужик мог идти? — спросил Семен.
— Скорее всего, из поселка. — Участковый инспектор вдруг нагнулся и сорвал в траве небольшой подберезовик на длинной тонкой ножке. — Я все эти тропинки хорошо знаю. Со станции сюда незачем идти, есть дорога покороче. Этот мужик не местный, или дачу тут снимал, или в гостях у кого–то был. Из местных никто не пропадал. А вот с дачами сложнее.
— А что же, дачники не прописываются на лето? — поинтересовался Бугаев. — Порядок ведь есть.
Аникин вздохнул.
— Если дачниками заниматься, то ни на какое другое дело меня не хватит.
Они вышли на небольшую поляну, где стояло несколько засыпных финских домиков. Участковый показал на небольшой, выкрашенный красивой темно–вишневой краской домик.
— Колокольников здесь дачу снимает. У старухи одной.
— Начальник мой считает, что весла и удочки Колокольникова просто кто–то украл, — сказал Бугаев, рассматривая домик. Среди молодых берез домик выглядел симпатично. — И что с происшествием на шоссе это не связано. Вы бы, лейтенант, проверили такой вариант. Поинтересовались бы в поселке, мальчишек порасспрашивали. Они все знают.
— Хорошо, товарищ майор, — кивнул Аникин.
— А с проверкой гостей и дачников дело сложное. Есть у нас подозрение, что те, у кого этот мужчина гостевал, могут и не признаться. Если только хорошо знали его.
— Вот как? — удивился участковый. — У вас есть данные о нем?
— Не данные, — поморщился Бугаев, — а пока только подозрения. Похоже, что в своем чемоданчике носил он набор воровских инструментов. А честный человек в четыре утра с таким багажом по лесу разгуливать не станет. Но проверять все равно надо. Дружинников привлечь придется.
— Значит, искать надо дом, из которого ранним утром ушел мужчина средних лет с маленьким чемоданчиком? — спросил Аникин.
— Про чемоданчик упоминать не надо. Если повезет и выясним про мужчину, с чемоданчиком разберемся.
Метров через сто они вышли на асфальтированную дорогу. Начался сам поселок, но осталось ощущение, что все еще идешь по лесу — дома стояли хоть и плотно друг к другу, но все в осадку, среди сосен и густых зарослей сирени. Незаметно было еще признаков жизни, только где–то в глубине поселка не переставая горланил хрипатый петух.
— Я думаю, что сначала надо проверить тех, кому уже приходилось иметь с законом дело, — сказал Бугаев, с удовольствием разглядывая аккуратные, один к одному, домики. Здесь они были уже не такие хлипкие, как тот, где обитал Колокольников. — Есть у вас такие?
— Хватает, — махнул рукой участковый инспектор. — Только за последний месяц двое из заключения вернулись.
— Что за люди?
— Один — торговый работник… Вот, кстати, слева видите домик?
Бугаев посмотрел туда, куда показал Аникин, и присвистнул. За невысоким палисадником красовался двухэтажный, с огромными окнами дом из темного обливного кирпича. Четырехскатная крыша была покрашена темно–зеленой краской. «Как памятник архитектуры», — подумал майор и сказал:
— А кирпич–то дефицитный, частнику такой не продают.
— А что директору мебельного магазина дефицит?! Что ему фондовые материалы?! Знаете, Семен Иванович, — вдруг с горечью сказал Аникин. — У нас в доме газ проводили, кусок оцинкованного железа потребовался для вентиляционной трубы. Я все магазины строительных материалов объездил — нигде нет. «И не ищите, — продавцы говорят, — фондовый материал». А этот голубчик себе всю крышу оцинкованной жестью покрыл.
— Так ведь и посадили, — усмехнулся Бугаев.
— Посадили, да только за другие делишки. И даже дом не смогли конфисковать. Он его на деда записал.
— С этим все ясно. Он хоть и в тюрьме посидел, а воров, наверное, пуще честного человека боится. А еще кто из заключения вышел?
— Молодой парень. Герман Алексеев. За драку сидел. Полтора года.
— С ножичком?
— Так точно.
— Этого надо проверить. Молодежь в колонии такого поднабраться может…
— Да. Вот меня и мучает вопрос — что хуже: посадить парня за драку, за хулиганство и через год–полтора получить вполне оформившегося бандита или простить на первый раз.
«А он философ, этот участковый, — с некоторым разочарованием подумал Бугаев. — Интересно, как он в работе? Дело делает или только философствует?» И спросил с ехидцей:
— А вы, лейтенант, как же с оцинкованным железом вопрос решили?
Аникин понял и рассмеялся.
— Товарищи выручили. Шепнули, где дом на слом идет, так я оттуда старую водосточную трубу привез.
«Они вышли на небольшую площадь. Среди цветника стоял бюст Ленина. Пожилая женщина выкладывала из цветов дату: «Пятое августа 1982 года».
— Первый живой человек, — сказал Бугаев и посмотрел на часы. — От центра поселка до шоссе — двадцать одна минута, а где ваша контора? Посидим, картину битвы нарисуем. А там, может, ты и кофейком меня угостишь?
— Могу и кофейком, — улыбнулся участковый. — Озябли, наверное?
— Да нет, не замерз. Я вот шел и думал — какое хорошее время — раннее утро. Воздух какой! Отравить еще не успели.
Лейтенант промолчал. Только подумал: «Вам бы, товарищ майор, каждое утро в пять или шесть вставать да в город на работу ездить, как многие поселковые…»
…В маленьком кабинетике участкового было тепло и уютно. Чистый, до блеска натертый пол, новые стулья, идеальный порядок на крошечном письменном столе, на стене — цветная фотография в рамке: поле спелой пшеницы, а за полем — маленькая деревушка в полукружии радуги. Даже сейф в этом кабинете не выглядел как символ бюрократической власти. Он был покрашен светло–серой краской, а на нем стоял в красивой вазочке букет засушенного спелого овса. «В этом кабинете, наверное, и люди чувствуют себя спокойнее. И держатся откровеннее», — думал Бугаев, глядя, как лейтенант заваривает кофе в кофеварке. Когда Аникин поставил чашки с кофе на журнальный столик, Семен спросил:
— Это вы сами все так разделали?
— С помощью дружинников.
— Нет,
