его сын Томми заметил в лондонской финансовой прессе заметку, предупреждавшую о предстоящем урегулировании. "Другими словами, - сказал Томми, - "наши добрые друзья из Банка Англии и Сити собираются провернуть быструю сделку в ущерб американским держателям австрийских облигаций".
Ламонт был в ярости: человек, который никогда не сердился, пришел в ярость. Сэру Фредерику Лейт-Россу, эксперту по репарациям из Британского казначейства, он написал письмо в остроумной прозе. Вспомнив о сделке с Германией, заключенной в 1934 году, он сказал:
Я вспоминаю обо всем этом, мой дорогой Лейт, не по доброй воле, указывая Вам на преимущество учета американских интересов в связи с австрийским займом 1930 года. Новая мода в мире состоит в том, что каждая страна должна развивать свой собственный национализм до последней степени. Но здесь, когда наши люди слушают вежливые расспросы наших британских друзей о том, каково будет отношение Америки в случае вовлечения Великобритании в общую войну, возникает желание немного удивиться, почему британцы иногда упускают из виду эти вопросы (например, вопрос о займе Доуза и Янга ), которые сами по себе незначительны, но постоянно вызывают раздражение.
В заключение Ламонт упомянул о "глубокой заинтересованности" Госдепартамента в австрийском кредите.
Изысканная вежливость Ламонта по отношению к англичанам теперь превратилась в элегантные насмешки и оскорбления, а его предупреждения оказались безрезультатными. Шахт и Монти Норман продолжали свой таинственный диалог, ежемесячно встречаясь в Базельском банке международных расчетов. В июне в парламенте было объявлено об урегулировании англо-германского долга, и декларации о британско-американской финансовой солидарности уступили место наглому оппортунизму. Интересно отметить, что Невилл Чемберлен, стремясь умиротворить Германию, равнодушно отнесся к сообщениям о тайном отступничестве Шахта от Гитлера. Летом того же года в Базеле Шахт сообщил Норману о своем решении отказаться от Гитлера и добиваться его свержения. Когда Норман повторил это Чемберлену, премьер-министр ответил: "Кто такой Шахт? Я должен иметь дело с Гитлером".
Как Великобритания оправдывала свою сделку? Норман рассказал Ламонту, что Великобритания пыталась урегулировать австрийский долг на беспристрастной международной основе, но нацисты настаивали на дискриминационном режиме. В то же время британцы, повторяя точку зрения Шахта, заявили, что у них дефицит торгового баланса с Германией и что погашение австрийского долга вернет Британии часть денег, которые она платила за немецкие товары. Это был удручающий разворот от дипломатического века 1920-х годов. Монти Норман - человек, который хотел поднять финансы над грязной сферой политики на чистый воздух, - теперь подчинился националистическому давлению. Со свойственной ему театральностью он написал Ламонту лакричное объяснение: "Ибо немногие страны-должники сегодня готовы относиться к долгам с точки зрения этики и справедливости, а не с точки зрения политики и удобства. . . . Вы не можете ответить на это, потому что я уезжаю надолго, чтобы залечить свою рану, и пишу только для того, чтобы очистить Ваши взгляды и свою совесть!"
Вражда между Дж. П. Морганом и Морганом Гренфеллом еще не утихла; то, что последний ставил британские интересы выше совместных интересов Моргана, не могло быть легкомысленным. В тоне, который он обычно использовал для запугивания должников, Ламонт предупредил лондонских партнеров, чтобы они не считали англо-американское сотрудничество чем-то само собой разумеющимся в случае войны - а угроза была шокирующе серьезной. Он писал: "Должны ли мы согласиться с тем, что высокая санкция Великобритании будет дана растущей привычке игнорировать международные связи и права собственности?" Подобная отповедь удивила бы изоляционистов, которые видели лишь сговор между домом Морганов и Англией.
Очевидно, опасаясь, что австрийская вражда поставит под угрозу англо-американские финансовые отношения, Фрэнсис Родд распространил письмо Ламонта в Британском казначействе без согласования с Нью-Йорком. Узнав об этом, Ламонт взорвался, полагая, что его письмо было отправлено в строгом секрете и может повредить отношениям Моргана с Казначейством и Банком Англии. Он направил по адресу Грейт-Винчестер-стрит, 23 резкий упрек:
Вы знаете, что на протяжении многих поколений партнеры нашего дома всегда считали, что для обеих наших стран выгодно, чтобы между ними существовали самые дружественные отношения. . . . Как Вы теперь знаете, мы не имели в виду, что наше письмо будет передано в Британское казначейство. . . . Есть много вещей, которые можно сказать человеку, но нельзя написать ему, и это в тысячу раз более верно в отношении правительств". Бесценная ценность Morgan Grenfell & Co. для нас ... заключалась именно в способности партнеров Morgan Grenfell & Co. интерпретировать нас для Британского казначейства и Британское казначейство для нас. Мы никогда не думали о Morgan Grenfell & Co. как о почтовом отделении для передачи наших писем британскому правительству".
Здесь проявились все подводные камни англо-американских отношений: представлял ли Морган Гренфелл британское правительство для Дж. П. Моргана или Дж. П. Моргана для британского правительства? Как могли нью-йоркские партнеры ожидать от Моргана Гренфелла столь тесного общения с Уайтхоллом и в то же время отстраненности? На эти вопросы не было ни адекватной постановки, ни тем более ответа, поскольку в 1920-е годы, в период расцвета финансового интернационализма, серьезных конфликтов не возникало. Теперь же националистические разборки 1930-х годов разрушили многие иллюзии относительно предполагаемой верности лондонских партнеров J. P. Morgan and Company. Стратегия "троянского коня", которой придерживались с начала 1900-х годов, - придание лондонскому дому британского облика и характера - в конечном итоге обернулась для нью-йоркского дома неудачей.
Нью-йоркские партнеры вращались в аристократических кругах Великобритании и были частыми гостями в поместье Асторов в Кливленде. Не в меньшей степени, чем сам дом Морганов, Нэнси Астор представляла собой брак американского капитала и британской аристократии. Урожденная Нэнси Лэнгхорн из Вирджинии, она стала первой женщиной, занявшей место в Палате общин (агитировала за должность в жемчугах и в сопровождении кучера с ливреей). Стильная, красивая женщина с острым языком и изюминкой в политических разборках, она любила подшучивать, дразнить и спорить. Однажды, будучи в гостях у своего противника Уинстона Черчилля в Бленхейме, Астор сказала: "Если бы я была замужем за вами, я бы подсыпала яд в ваш кофе". Черчилль ответил: "А если бы я был женат на вас, я бы выпил его".
Нэнси была замужем за богатым, но непутевым Уолдорфом Астором, вторым виконтом и внуком Джона Джейкоба Астора III. Основную часть своего дохода Уолдорф получал от сдачи в аренду недвижимости на Манхэттене, поэтому трансатлантическая структура Дома Морганов идеально соответствовала его деловым потребностям. Уолдорф также консультировался с Томом Ламонтом по поводу своих личных финансов, и после краха 1929 года Ламонт перевел его из американских ценных бумаг в канадские муниципальные облигации. Ламонты и
