Асторы общались и даже отдыхали вместе.
Леди Астор околдовала Тома Ламонта, и в течение двадцати лет они вели оживленную переписку. Между ними было сходство. Оба были романтиками со вкусом к noblesse oblige, самозваными аристократами, воплотившими в жизнь экстравагантные мечты и уверенно занявшими свои места. Из правительственных кабинетов, кают-компаний Cunard, гостиничных номеров - даже однажды, когда Астор укладывала волосы, - они обменивались длинными, часто восторженными письмами. Они обменивались сплетнями, личными признаниями и политической информацией. После скандала с Ричардом Уитни Ламонт прислал ей вырезки из газет, чтобы доказать свою невиновность, на что Астор ответила: "Дорогой Том, мне не нужно читать твои вырезки или что-либо еще, чтобы понять, что ты никогда не поступишь неправильно. Такова моя привязанность к вам!"
Их переписка имела неопределенно-романтический оттенок. Ламонт называл леди Астор "самым добрым сердцем и лучшим другом в мире" и называл ее "девушкой, которую я люблю больше всех". В своей неподражаемой манере он осыпал ее подарками и благодеяниями. Он мог сломить сопротивление любого человека, покорить своим обаянием любого, таков был его гений в воспитании друзей. Играя с ним в гольф в Кливленде в 1930 г., она восхищалась клюшками, принадлежавшими другому гостю, Фрэнку Келлоггу, до недавнего времени государственному секретарю США. Вернувшись на Уолл-стрит, Ламонт разыскала оригинального производителя и изготовила для нее идентичные клюшки. "Я очень рада и благодарна", - написала она в ответ. В другой раз Ламонт ускользнул с Уолл-стрит, отправился в верхний город и купил ей два платья в магазине Saks Fifth Avenue. Это была действительно теплая дружба.
Накануне Второй мировой войны дружба Ламонта с Асторами приобрела важные политические аспекты. Кливден, поместье Асторов на берегу Темзы, стал местом сбора политиков и интеллектуалов, выступавших за умиротворение нацистов. Они считали, что Англия может сосуществовать с Гитлером, боялись, что война разрушит Британскую империю, и поддерживали политику умиротворения Стэнли Болдуина и Невилла Чемберлена. Со временем название Cliveden стало синонимом фобической ненависти к России, благосклонного или даже восхищенного отношения к намерениям фашистов и неприятия предупреждений Черчилля о перевооружении Германии.
Как и его друзья из Кливдена, Ламонт верил, что европейских диктаторов можно удержать в узде с помощью дипломатии и что войны можно избежать. Он также считал, что Великобритания и Франция совершенно не готовы к войне. В какой-то степени Ламонт и его партнеры все еще были подавлены обвинениями комитета Ная в том, что они были "торговцами смертью" в Первой мировой войне. Они не желали выпячивать свою шею в поддержку новой войны. "Что касается наших диктаторов, Гитлера и Муссолини, - писал Ламонт леди Астор в 1937 г., - то они, похоже, не очень изменились, но мне кажется, что ярость против них не принесет ничего хорошего, и если есть возможность применить методы умиротворения, то это наш единственный шанс". Ранее Ламонт попросил леди Астор лоббировать в Министерстве иностранных дел признание завоеваний Муссолини в Эфиопии. Когда Гитлер захватил Австрию, Ламонт заверил ее, что его итальянские друзья были "в ужасе" от этого переворота, и сказал, что их мнение, несомненно, отражает ужас самого иль Дуче. Вплоть до войны он считал, что Италия перешла на сторону немцев только в условиях крайней необходимости.
Ламонт придерживался более тревожного взгляда на события в Тихоокеанском регионе. Он так и не смог полностью оправиться от чувства предательства со стороны японских милитаристов, и это только усилило его ощущение их злонамеренности. Во время яростной агрессии Японии против Китая в июле 1937 г. и убийства тысяч китайских граждан в ходе Нанкинского изнасилования он разглядел в них замысел подчинить себе всю Восточную Азию. Он не скупился на слова с японскими бизнесменами, которые делали предложения банку. В сентябре 1937 г. он заверил японского генерального консула, что "не найдет ни одного американца из ста тысяч, который не был бы потрясен и не был бы огорчен до крайности" японскими военными операциями в Шанхае и его окрестностях. (На самом деле, несколько недель спустя Рассел Леффингвелл заявил Ламонту, что Китаю будет лучше под японским господством.) В отличие от легковерного восприятия Мукденского инцидента 1931 г., разгневанный Ламонт теперь протестовал перед Банком Японии, что Япония распространяет по всему миру "фальшивые истории" о Китае.
В сентябре 1938 г. Невилл Чемберлен прилетел в Мюнхен и капитулировал перед требованием Гитлера о предоставлении Судетской области. Гитлер отказался от дальнейших территориальных амбиций, и Чемберлен надеялся, что раздел Чехословакии умерит завоевательный аппетит диктатора. Принимая Мюнхенский пакт, британский кабинет не был абсолютно наивен в отношении намерений Гитлера: многие считали, что Англии необходимо время для осуществления дорогостоящей программы перевооружения и что война с Германией была бы самоубийственной. Вернувшись на Даунинг-стрит с речью о "мире с честью", Чемберлен получил бурный прием. Лондонская газета "Таймс" писала: "Ни один завоеватель, вернувшийся после победы на поле боя, не был украшен более благородными лаврами". На фоне восторженных приветствий в Палате общин Черчилль прозвучал одиноким и кислым голосом несогласия, назвав Мюнхен "полным и безоговорочным поражением". Его предсказуемо перекричала Нэнси Астор.
Дом Морганов решительно поддержал Мюнхен. В порыве фантазии Ламонт предсказал новый немецкий режим в течение двух лет. Джек Морган был уверен, что в конце концов Гитлера придется остановить силой. А пока он считал, что его друг Чемберлен выиграл драгоценное время. "Какое достижение!" - писал он премьер-министру, затаив дыхание. "Я и подумать не мог, когда вы сидели за чаем в Ганнохи и я сказал, что у меня есть предчувствие, что войны не будет, а вы ответили, что предчувствия - это единственное, на что можно ориентироваться, и что у вас такое же предчувствие, как и у меня, что именно у вас хватит воображения и мужества воплотить это предчувствие в жизнь! Мне и в голову не приходило, что один человек может сделать так много благодаря простому мужеству, справедливости и разумности". С довольно тяжелым смешком Джек сказал, что если бы Черчилль или Ллойд Джордж были у руля, то мир уже давно был бы в состоянии войны. Вивиан Смит, ныне лорд Бистер, был более сдержан в своей поддержке Мюнхена, предупредив, что Гитлер был "фанатиком", а Геринг и Геббельс - "гангстерами", использовавшими нацистов в качестве маскировки для своих злодеяний. Поздравляя партнеров Моргана Гренфелла с тем, что Чемберлену удалось предотвратить войну, Рассел Леффингвелл в частном порядке сетовал Ламонту на то, что Великобритания поддалась шантажу.
Гитлер был воодушевлен успехом своего шантажа. В марте 1939 г. он поглотил остатки Чехословакии, и немецкая армия вошла в Прагу. Уничтожение Чехословакии разрушило
