…Глушецкий и Ромашов, чувствуя себя стесненными присутствием подполковника Железнова, попросили разрешения выйти, пока не пришел замполит.
Прибежал замполит, но они остались на воздухе и закурили.
Из блиндажа доносился сердитый бас Железнова. Но вот заговорил замполит батальона. У него был звонкий голос, и говорил он тоже на повышенных тонах. Глушецкий и Ромашов прислушались. «Вы не берите меня на бога, товарищ подполковник, — говорил замполит. — Я уже пуганый. У вас нет оснований не доверять мне. Вы коммунист, и я коммунист, перед партией у нас одинаковая ответственность. Или вы считаете себя коммунистом первого сорта, а меня второсортным? Какие у вас для этого основания? Вас прислала партия, и меня прислала партия». Рокочущий бас изрек: «Вы демагог, Васильев. И даром это не пройдет. Не возьмете сопку, пеняйте на себя. Партбилет выложите». Уже спокойнее замполит произнес: «Повторяю — не пугайте. Я пуганый и стреляный. А если вы такими методами будете руководить, мы, замполиты и парторги, напишем в политотдел армии».
Ромашов взял Глушецкого под руку и отвел на несколько шагов от блиндажа.
— Ну их, пусть немного обменяются любезностями. — И с гордостью добавил: — Замполит мужик крепкий, палец ему в рот не клади. Ему под сорок, ленинградец, был секретарем парткома на заводе. Не очень-то будет подставлять шею подполковнику.
— Он в батальоне еще, кажется, с Малой земли?
— На пятый день после высадки прибыл. Прежнего замполита ранило на третий день. Пойдем в штурмовую группу, замполит и подполковник скоро тоже придут туда.
Было уже темно. Штурмовая группа собралась в узкой балке. Матросы сидели группами, курили, обменивались шутками. Здесь же находились и разведчики. Крошка узнал Глушецкого и Ромашова, подошел к ним.
— Рановато мы появились тут, — сказал он Глушецкому. — Атака назначена на два часа ночи. Может, ребятам сказать, чтобы вздремнули?
— Пусть вздремнут, — согласился тот, но сразу же спохватился: — Сейчас митинг будет, пусть разведчики послушают. На одно дело идут. А потом можно вздремнуть.
Через несколько минут появились подполковник Железнов и замполит батальона капитан Васильев.
Начальник штаба батальона построил штурмовую группу полукругом. Васильев объявил митинг открытым и предоставил слово Железнову.
Вот когда Глушецкий удивился. Железнов говорил так горячо, так страстно, так построил свою речь, что Глушецкий почувствовал себя словно наэлектризованным, в нем кипели и ненависть к фашистским захватчикам, и любовь к Родине, и желание броситься сейчас в бой и бить, бить врагов.
«Вот это оратор!» — восхищенно подумал он и посмотрел на выражение лиц стоящих рядом офицеров и матросов. По тому, как они сжимали кулаки, как сверкали глазами, он понял, что и их зажег и увлек своей речью подполковник. В эти минуты Глушецкий проникся к нему уважением.
Да, Железнов был отменным агитатором. Видимо, этот талант страстного оратора и привлек к нему внимание начальства и способствовал выдвижению его на должность заместителя командира бригады морской пехоты по политчасти. Как жаль, что не всегда в ораторе сочетаются черты хорошего организатора и человечного человека!
Глушецкий и Ромашов перешли с наблюдательного пункта батальона на командный пункт командира третьей роты. Отсюда до высотки было совсем близко. Время подходило к двум часам ночи. Штурмовая группа уже выдвинулась на исходный рубеж. Глушецкий и Ромашов знали, что сейчас саперы режут проволоку, разминируют проходы. Было тихо, даже чересчур тихо, и эта тишина действовала угнетающе.
Телефонист подозвал комбата к телефону. Звонил командир бригады со своего НП.
— Десять минут третьего. Почему не действуете?
В голосе Громова сквозило нетерпение и плохо скрытая тревога.
— Скоро начнем, — заверил Ромашов.
— Не тяни резину, — проворчал Громов. — Через десять минут позвонишь мне и доложишь о причине задержки.
Ромашов передал телефонисту трубку, подошел к Глушецкому и сказал о разговоре с комбригом.
— Что я доложу ему, если по-прежнему будет тихо? — Передернул он плечами.
Не в его власти было сейчас поднимать батальон в атаку. Власть у тех, кто ползет сейчас к немецким окопам. Ночной бой самый сложный вид боя. Управлять в темноте действиями рот, взводов и даже отделений почти невозможно. Только после окончания боя начинает налаживаться управление, бегают связные в поисках командиров. Знал все это Ромашов, но все же испытывал досаду на то, что до сих пор нет связного от командира штурмового отряда. Замполит тоже находится там, и неизвестно, что он сейчас делает. Почему эта зловещая тишина так долго тянется?
— Да начинайте, черт вас возьми! — сквозь зубы проговорил Ромашов, высовываясь из окопа.
И только он произнес эти слова, как раздалась пулеметная очередь. Тотчас в небо взвились ракеты и одновременно раздались крики: «Полундра! Даешь Севастополь!»
— Наконец-то! — вырвалось у Ромашова.
Он и Глушецкий прильнули к брустверу окопа, вытянули шеи, пытаясь увидеть и разгадать, что происходит на высотке.
Огненные всполохи взметались по всей высотке. Но разобрать в темноте, кто где находится, было невозможно.
— В траншеях наши! Точно! — закричал Ромашов и хлопнул Глушецкого по плечу.
— Да, кажется, в траншеях, — не совсем уверенно сказал Глушецкий.
— Вызываю отсечный огонь артиллерии, — сказал Ромашов и побежал в блиндаж, где находился дежурный телефонист.
Пока он вызывал артиллерийский огонь, вражеские батареи открыли стрельбу прямо по высотке. Снаряды и мины ложились густо, заглушая взрывы гранат, пулеметную и автоматную стрельбу.
Ромашов вернулся, увидев взрывы на высотке, и забеспокоился:
— Накроют наших. И своих и наших перебьют, а потом пустят на высотку резервную группу. Чего же наша артиллерия молчит?
Но тут загрохотали и наши орудия. Били по путям подхода к высотке со стороны противника и по вражеским орудиям, ведущим огонь. Через несколько минут взрывы на высотке стали затихать, опять послышалась автоматная стрельба и взрывы гранат, но пулеметной стрельбы не слышалось.
— Кажется, пулеметные точки подавлены, — заключил Ромашов.
Он подозвал командира стрелковой роты.
— Готовы твои люди?
— Готовы. Тридцать шесть человек.
— Как дам команду — чтобы броском вперед.
Перед бруствером выросло несколько фигур. Глушецкий сразу узнал своих разведчиков и окликнул их.
Разведчики спрыгнули в окоп. Крошка подошел к Глушецкому и прерывающимся от волнения и бега голосом доложил:
— Двух сцапали. Хватит?
Разведчики подвели двух пленных. Один оказался офицером. Он был еще молод, совсем молод, видимо, на фронте недавно. От испуга офицер все время икал. Второй пленный был рядовым солдатом. У обоих связаны руки, на шеях веревочные петли.
— Скорее ведите на НП командиру бригады, — распорядился Глушецкий.
— Есть вести, — весело сказал Крошка.
Вместе с разведчиками вернулись и саперы. Их командир, лейтенант, докладывал комбату:
— Проход был сделан в трех местах. Гитлеровцы не обнаруживали наших до тех пор, пока мы не ворвались в первую траншею. Сейчас бой идет во второй линии.
— Пора, — решил Ромашов и приказал командиру роты: — Вперед, закрепляйтесь в первой линии траншей, связисты пусть тянут связь. А вам, товарищ лейтенант, придется еще раз прогуляться со своими саперами, покажите стрелковой роте проходы. — Он повернулся к Глушецкому: — Будешь сейчас звонить Громову о «языках»? Доложи, что третья стрелковая рота перемещается в первую линию траншей на высотке.
Вернувшись через несколько минут, Глушецкий весело сообщил:
— Громов доволен. Утром сам придет к тебе.
Ромашов облегченно вздохнул:
— Гора с плеч.
Стрельба на высотке постепенно затихала. Слышались лишь разрозненные выстрелы. За высоткой рвались снаряды нашей артиллерии.
Вскоре телеграфист позвал Ромашова к телефону. Докладывал командир роты.
— Высотка наша. Заняли оборону. Подбросьте станковые пулеметы. Надо к утру полностью оборудовать оборону, установить на обратном скате пулеметные гнезда. В штурмовом отряде двенадцать человек убито, двадцать ранено. Организуют эвакуацию.
— Действуй, — торопливо сказал Ромашов. — Действуй. Саперов и станковые пулеметы пришлю.
Выйдя из блиндажа, Ромашов устало прислонился к стенке окопа и расслабленным голосом произнес:
— А впереди не высотки, а высоты, Севастополь… Дай, Николай, закурить. Лень в карман лезть, руки словно онемели.
Глушецкому было понятно его состояние. После напряженного боя всегда наступает усталость — физическая и духовная. Лег бы и лежал без движения, ни о чем не думая. Но ляжешь, а сон не идет, голова трещит, перед мысленным взором проходят картины прошедшего боя, их отгоняешь, а они лезут и лезут.
