— Ваши кишки никому не нужны, можете их не рвать, — строго перебил секретарь райкома, — а если еще допустите падеж, вызову на бюро и отберу партийные билеты. За год по колхозам сельсовета поголовье снизилось на сто двадцать голов — на одну пятую часть всего поголовья крупного рогатого скота. Это преступление! В тюрьму вас всех мало загнать за это! Отныне райком партии за каждою павшую голову будет…
Что будет делать райком за каждую павшую голову, Катя не дослушала — Урзлин вызвал ее в соседнюю комнату.
— Товарищ Гладких, — роясь в своей записной книжке, начал Урзлин, — вы не представили в райком протоколы собраний номер четыре и номер шесть. Мы дважды запрашивали вас. Чем это объяснить?
У Кати глаза вспыхнули, как у рыси.
— Знаешь что! Катись ты со своими протоколами от меня… к своей бабушке. Я тебе тут не писарь и писать бумажки не нанималась.
Урзлин ошарашенно попятился.
— То есть как? Что это, товарищ Гладких, зна…
— А вот так! — перебила его Катя. — Когда это кончится: бумаги, бумаги, бумаги… И вообще, что вам от нас надо, — бумаги или работу?
— Я вас не понимаю…
— Погоди, будет конференция — поймешь. Все поймешь…
2
В прихожей клуба на кукорках вдоль стен сидели в темноте мужики, курили. Обметая ноги, Катя задержалась в дверях. Кто-то рядом фальцетом дребезжал:
— …он, брат, навостренный весь, торочит свое: как же, говорит, ты, бабушка, со своими пережитками в сицилизм-то пойдешь, а? Видал, брат, какой грамотный стал, а от горшка два вершка, а туда же, мать твою пучину… А я ему, брат, говорю: мы с твоей бабкой германскую войну пережили, партизанщину перетерпели, а сицилизмом нас, брат, не пугай — перезимуем, мать твою пучину…
Катя улыбнулась: она узнала голос самого разговорчивого и самого чудаковатого в селе старика, которого и стар и мал зовут «брат Тишка».
— Так ему и говорю, — довольным голосом продолжал Брат Тишка, — коллективизация, говорю, брат, пострашнее сицилизма была — выжили. А при сицилизме, толкуют вон, брат, партейные, всего будет вволю. Чего не жить-то, а? Ишшо полста лет соглашусь жить, твою пучину мать… Рабочий человек нигде не пропадет…
Зал был полон. Лампы, развешанные по стенам, светили тускло. О чем-то перешептывались в президиуме Нефедов, Переверзев и Урзлин с Кульгузкиным.
— Так, товарищи! — начал Нефедов. — Считаю собрание всех колхозников трех колхозов открытым. Слово для доклада о действиях наших врагов на сегодняшний день имеет секретарь райкома партии товарищ Переверзев. Прошу слушать внимательно и прекратить курить.
Переверзев направился к фанерной трибуне, а Кульгузкин, как гусак, вытянул шею, строго оглядывая зал.
— Вот ты говоришь, Нефедов, а кому-то там, понимаешь, неймется. Вон там взаду у кого цигарка светится…
Из глубины зала послышался насмешливый голос Васи Музюкина:
— Гыра! Это у тебя цигарка в заду светится?
Молодежь засмеялась. Кульгузкин повернулся к Переверзеву, указывая рукой на зал: дескать, что я вам говорил, разве такому народу докажешь.
Старики зашикали на парней, и те стихли.
Свой доклад Переверзев начал, как принято, с международной обстановки. Он сказал, что фашизм в Германии все больше и больше вооружается и готовится к войне, фашистская Италия захватила Абиссинию, к власти рвется фашизм в Испании, что создается фашистский блок против Советского Союза.
Притихли мужики, слушали, не пропуская ни одного звука. Всем было ведомо страшное слово «война». Впереди Кати конюх из колхоза «Красные орлы» дядя Михей Шабалин и его кум, колхозный завхоз Брат Тишка, переговариваются тихонько:
— И чего это германец всю жизнь, брат, насыкается? А?
— Взялись бы все нации да наклали бы ему, чтобы й внуки и правнуки его чихали…
А Переверзев между тем перешел к деятельности фашистских агентов внутри Советской страны. Он рассказал о разоблаченном и ликвидированном троцкистско-диверсионном центре, возглавляемом Зиновьевым, Каменевым, Бакаевым, Евдокимовым, Тер-Ваганяном и другими. И сказал о том, что эта террористическая организация имела большие разветвления по всей стране.
— Сейчас в Новосибирске проходит открытый процесс над разоблаченной и обезвреженной троцкистско-зиновьевской бандой, орудовавшей на Кемеровском руднике. — Переверзев говорил гневно, потрясал кулаками. — Эта банда, состоящая из подонков общества, устраивала взрывы в шахтах, выводила из строя предприятия. Так, при взрыве, организованном этой контрреволюционной группой 23 сентября нынешнего года, погибло десять и тяжело ранено четырнадцать рабочих. Вот что сказал на допросе бывший управляющий шахтой ярый троцкист Носков: «Вся наша работа была направлена на то, чтобы рабочие в шахте угорали и травились». И дальше он говорит: «В одном из разговоров со мной Шубин — это бывший начальник участка шахты, — пояснил Переверзев, оторвавшись от газеты, — Шубин заявил: «Скоро наши братишки рабочие будут в шахте дохнуть, как крысы». Этот же Шубин по поводу гибели рабочих цинично заявлял своим друзьям: «Покажем рабочим веселую жизнь… это будет лучше всякой словесной агитации». И когда кое-кто из его друзей говорил, зачем же рабочих бить, этот потерявший человеческий облик фашист отвечал: «А тебе-то что, ведь тебя не убьют, жив останешься, а рабочих хватит, если и убьют несколько человек».
— Боже мой, что творили-то изверги! — услышала Катя женский вздох.
По рядам осенним шелестом прокатился шепоток:
— Рабочих, как крыс, газами душили!..
— Это же не люди, а звери.
— Расстрелять таких и то мало…
Кто-то громко спросил докладчика:
— Неужели никто не замечал этого раньше?
Переверзев оторвался от газеты, пододвинул ближе лампу.
— Говорите, не замечал? Вот послушайте, что заявляет подсудимый Ляшенко, бывший заведующий вентиляционной службой шахты «Центральная»: «Большинство квалифицированных рабочих, говорит он, эти вредительские акты замечало. Рабочие резко протестовали… Неоднократно ко мне приходил стахановец бригадир-забойщик Бобров. Он заявлял, что рабочих задушили газом, работать по-стахановски нельзя, приходится простаивать или, добиваясь выполнения плана, работать, рискуя жизнью. С такими же требованиями ко мне приходил бригадир-забойщик Шварев. Приходили и другие рабочие…»
— Стало быть, все-таки замечали…
— Ну, а они-то как выкручивались?
Переверзев выставил вперед ладонь, призывая к тишине.
— «Мы реагировали очень просто, — заявляет тот же Ляшенко. — Мы успокаивали рабочих, говоря, что ничего страшного нет, и поднимать шум вокруг этого вопроса — вокруг вопроса о загазованности шахт — незачем. В своих выступлениях мы выставляли целый ряд объективных причин, по которым улучшение условий работы якобы невозможно…» Вот так они прикрывали свою контрреволюционную подрывную деятельность.
Вот что говорит на следствии один из руководителей троцкистского подпольного центра Западной Сибири Дробнис: Я должен прямо заявить следствию, что я не только анкционировал эту подлую работу, но даже подбадривал Носкова, доказывал ему, что бороться за власть в белых перчатках — это не в нашем троцкистском духе. Я указал Носкову, что рабочий класс не должен знать, что это дело наших рук. Ну, а если после нашей победы когда-либо узнают, то мы тогда сумеем по-своему разъяснить».
Тишина стояла необыкновенная. Даже дышать старались тише, чтобы не пропустить ни слова.
— Как видите, главной своей целью, — продолжал Переверзев, — эти враги народа ставили захват власти. Они готовили покушения на руководителей партии и правительства. Я вам зачитаю отрывок из допроса на суде врага народа Шестова. Заместитель прокурора Союза ССР спрашивает: «Было ли вам дано поручение по организации террористических актов?» Шестов отвечает: «Да, я получил прямую директиву от Пятакова, будучи в Берлине». — «Что же вам поручил Пятаков в Берлине по организации террора?» — спрашивает заместитель прокурора. Шестов: «Он поручил мне в Западно-Сибирском крае, в Кузбассе, организовать террористические акты на членов Политбюро и членов правительства, приезжающих в Западно-Сибирский край, а также на секретаря Западно-Сибирского крайкома Эйхе. Помимо конкретно разработанного плана организации террора над Эйхе, мы готовили покушения на председателя Совнаркома Союза Молотова. Это было осенью тысяча девятьсот тридцать четвертого года. Убийство Молотова было поручено руководителю прокопьевской троцкистской группы Черепухину — старому троцкисту, озлобленному против Советской власти, морально разложившемуся. Черепухин должен был убить Молотова в шахте или устроить катастрофу с машиной, в которой поедет Молотов. Так и было сделано. Шофером был посажен террорист Арнольд. Но из-за недостаточной скорости машина хотя и перевернулась, но катастрофа не удалась…»
