Агриппа усмехнулся.
— Купи дом побольше, Цезарь. Или проведи выборы, стань великим понтификом.
— Нет, пусть им остается Лепид. Я присмотрел дом побольше, но не как Общественный. В отличие от отца у меня нет желания шлепнуть по римской заводи так, чтобы от нее остались лишь брызги. Он по своей натуре любил эффекты. Ему доставляло удовольствие производить фурор. У меня этого нет.
— Но ты должен уплатить легионам больше трехсот миллионов, — возразил Агриппа, которому не давали покоя невероятные размеры премий. — Это двенадцать тысяч талантов серебра. Не понимаю, как ты это сделаешь, не используя «доски».
— Я не все заплачу, — невозмутимо ответил Октавиан. — Только половину. Остальное я буду им должен.
— Тогда они переметнутся!
— Я поговорю с ними и объясню, что постепенные выплаты гарантируют верный доход, особенно с десятью процентами прибыли. Да не волнуйся ты так, Агриппа, я знаю, что делаю. Я уговорю их.
Этот уговорит, с благоговением подумал Агриппа. Нет, каким плутократом он стал бы! Аттику нужно хорошо сторожить свой прудок.
Через два дня Филипп устроил семейный обед в честь новых консулов, дрожа от страха при мысли о необходимости сообщить им, что его младший сын Квинт делает попытки сойтись с Гаем Кассием в Сирии. Филипп хотел жить, получая удовольствие от вкусной еды, книг, красивой и культурной жены! А вместо этого, как в наказание, вынужден прогибаться перед юнцом, помешанным на стремлении к власти, самонадеянным и очень упрямым. Он вдруг припомнил, что так всегда говорила Аврелия, отзываясь о своем сыне. «Мой Цезарь очень упрямый». И второе издание такое же. А какой это был очаровательный, безобидный, спокойный, болезненный мальчик! Сам Филипп теперь был болен. Длинное путешествие трех делегатов в Италийскую Галлию в самом разгаре зимы не только убило Сервия Сульпиция, но угрожало убить и Пизона, и даже его самого. У Пизона воспаление легких, у Филиппа гниют пальцы ног. Обморожение обернулось чем-то таким неприятным, что доктора качали головами, а хирурги рекомендовали ампутацию. Филипп с ужасом отверг их совет. Поэтому он встретил гостей в просторных тапочках, а носки набил душистыми травами, заглушавшими дурной залах, исходящий от почерневших пальцев.
Мужчин было больше, чем женщин, потому что трое присутствующих были холостяками: старший сын Филиппа Луций, упорно отвергавший всех девушек, которых отец подбирал для него, Октавиан и Агриппа, приглашенный по настоянию Октавиана. Когда Филипп увидел этого незнакомца, у него перехватило дыхание. Какой красавец, и красота его чисто мужская. Рост как у Цезаря, плечи Антония, военная выправка! Да этот малый просто несокрушим. «О Октавиан, — мысленно воскликнул Филипп, — берегись! Этот все отберет у тебя в свое время!» Но к концу трапезы его мнение изменилось. Этот Агриппа безраздельно принадлежал его пасынку. Нет-нет, речь не шла о чем-либо неприличном. Они ни разу не дотронулись друг до друга и не обменивались ласкающими или томными взглядами, даже когда шли в столовую. Чего бы ни ждал от Октавиана этот естественный лидер любого мужского сообщества, здесь совершенно не было ничего личного, даже амбиций. «Мой пасынок создает из ровесников свою фракцию, и даже с большим тщанием, чем некогда его кумир. Цезарь всегда держал дистанцию между соратниками и собой, не признавая уз мужской дружбы. Конечно, этому способствовала старая сплетня о царе Никомеде, но если бы Цезарь имел Агриппу, никто не убил бы его. Мой пасынок совсем другой. Ему наплевать на сплетни. Они отскакивают от него, как камни от гиппопотама».
Октавиану обед доставлял удовольствие, потому что на нем присутствовала его сестра. Из всех земных женщин, включая мать, Октавия была ближе всего его сердцу. Как она расцвела! Она теперь затмевает и Атию, несмотря на неправильный нос и чересчур высокие скулы. Все эти мелочи компенсировали ее глаза, самые замечательные на свете, широко поставленные и широко распахнутые, цвета аквамарина, настолько открытые, насколько замкнуты его собственные глаза. В них светятся главные ее качества — сострадание и приязнь, и люди их видят. Стоит ей появиться в Жемчужном портике, чтобы сделать покупки, как все окружающие начинают ее опекать, чувствуя к ней неодолимую нежность. «У моего отца была дочь Юлия. Ее любили простые люди. А у меня есть Октавия. Всю свою жизнь я буду оберегать ее, как самый главный свой талисман». Три женщины пребывали в приподнятом настроении. Атия — потому что ее дорогой мальчик оказался таким одаренным, чего она прежде в нем совершенно не замечала. После почти двадцати лет изнурительного беспокойства о сыне, которого она считала слишком слабеньким, крайне изумленная Атия вдруг поняла, что ее маленький Гай обрел силу, с которой нельзя не считаться. Несмотря на периодически затрудняющееся дыхание, он, наверное, переживет всех, кто тут есть, даже здоровяка и красавца Агриппу.
Октавия радовалась соседству брата и тому, что ее чувство к нему было взаимным. Она родилась на три года раньше, чем он, с прекрасным здоровьем. Гай, как прелестная кукла, всюду ходил за сестрой, глядя на нее с восторгом и задавая бесчисленные вопросы. Она часто прятала мальчика у себя, когда опека матери становилась невыносимой, и всегда видела в нем то, что Рим и семья начинали прозревать только сейчас: силу, решительность, блеск, неискоренимое чувство собственной избранности. По ее мнению, все эти качества Гай унаследовал от Юлиев, а хитрость, бережливость, практичность получил от отца, типичного представителя безупречного латинского рода. «Как он спокоен! Мой брат будет править миром».
Валерия Мессала веселилась, потому что внезапно ее жизнь стала совсем другой. Сестра авгура Мессалы Руфа, она была женой Квинта Педия уже тридцать лет, родила ему двух сыновей и дочь. Старший сын совсем взрослый, младший — в возрасте контубернала, дочери шестнадцать лет. Вся красота Валерии заключалась в копне рыжих волос, ну и в глазах цвета болотной зелени. Ее брак с Квинтом Педием был частью сети политических связей Цезаря. Патрицианка из более знатной семьи, чем кампанийские Педий, хотя и не могущая тягаться с Юлиями, она сразу же поняла, что они с Квинтом очень подходят друг другу. Если что и беспокоило Валерию Мессалу, так это абсолютная преданность ее мужа Цезарю, который, впрочем, не продвигал его наверх так быстро, как бы ей хотелось. Однако теперь, когда он стал младшим консулом, все ее чаяния сбылись. Сыновья стали выходцами из консульских семей с обеих сторон, а дочери, Педии Мессалине, уготована воистину великолепная партия.
Не обращая внимания на занятых беседой мужчин, женщины болтали о детях. Октавия в прошлом году родила девочку, Клавдию Марцеллу, и снова была беременна. На этот раз она надеялась родить сына.
Ее муж, Гай Клавдий Марцелл-младший, оказался в необычном положении для человека, чья семья яростно нападала на Цезаря. Он сумел реабилитироваться и сохранить свое огромное состояние, женившись на Октавии, которую к тому же страстно любил. Ничего удивительного, ведь ее невозможно не любить. Но кто бы мог подумать, что маленький брат его жены будет старшим консулом в девятнадцать лет? И куда это все приведет? Каким-то образом, думал он, к головокружительным высотам. Октавиан излучал успех, хотя и не так ярко, как его двоюродный дед.
— Вы думаете, — спросил Марцелл-младший Октавиана и Педия, — что пора обвинить освободителей?
Он поймал гневный взгляд Октавиана и поспешил исправиться:
— Конечно, я имею в виду убийц. Но почти все в Риме называют их освободителями… безусловно, неискренне, иронично. Однако, продолжая начатое, Цезарь Октавиан, ты должен бы сначала решить вопрос с Марком Антонием и западными губернаторами. Вот чем можно занять сейчас суды, давно пребывающие в безделье.
— Из того, что я слышал, — сказал Филипп, приходя на помощь Марцеллу, — Ватиний в Иллирии не собирается сражаться с Марком Брутом. Он возвращается домой. Это усиливает положение Брута. Потом, есть еще Кассий в Сирии, вторая угроза спокойствию. Зачем судить убийц и осложнять ситуацию? Если Брута и Кассия объявят виновными, то, поставленные вне закона, они не смогут вернуться домой. Это может вызвать у них желание развязать войну, а Риму еще одна война не нужна. Достаточно войны с Антонием и западными губернаторами.
Квинт Педий слушал, но в разговор не вмешивался. К своему несчастью, он и так постоянно впутывался в дела Юлиев, что было ему ненавистно. Характером в отца, сельского землевладельца, но будучи сыном старшей сестры Цезаря, он всего лишь хотел спокойно жить в своих просторных поместьях. Ну зачем ему консульство? Он посмотрел на свою жену, такую оживленную, радостную, и вздохнул с кривой усмешкой. Патриции всегда остаются патрициями. Валерии нравится быть женой консула, это многого не дает, зато у нее появилось право отмечать в своем доме праздник Bona Dea.
