Квинт Педий слушал, но в разговор не вмешивался. К своему несчастью, он и так постоянно впутывался в дела Юлиев, что было ему ненавистно. Характером в отца, сельского землевладельца, но будучи сыном старшей сестры Цезаря, он всего лишь хотел спокойно жить в своих просторных поместьях. Ну зачем ему консульство? Он посмотрел на свою жену, такую оживленную, радостную, и вздохнул с кривой усмешкой. Патриции всегда остаются патрициями. Валерии нравится быть женой консула, это многого не дает, зато у нее появилось право отмечать в своем доме праздник Bona Dea.
— Убийц надо судить, — сказал Октавиан. — Плохо то, что их не осудили на другой же день после убийства. Если бы это было сделано, нынешняя ситуация никогда не возникла бы. Это Цицерон и его сенат ответственны за легализацию положения Брута и Кассия, но это Антоний и его сенат их не обвинили.
— О чем я и говорю, — сказал Марцелл-младший. — Если их не обвинили сразу же после убийства и даже объявили амнистию… что скажет народ?
— Мне все равно, что он скажет. Главное, и сенат, и народ должны понять, что даже группе аристократов не дозволено безнаказанно убивать собратьев по классу, пусть и из патриотических чувств. Убийство есть убийство. Если у убийц имелись резоны считать, что мой отец хотел стать царем Рима, тогда они должны были обвинить его по закону, — сказал Октавиан.
— А как они могли это сделать? — спросил Марцелл. — Цезарь получил пожизненное диктаторство, он был неподсуден, он стоял над законом.
— Значит, им надо было лишить его полномочий, которые достались ему в результате голосования, в конце-то концов. Но никто даже не попытался этому воспротивиться. Убийцы сами голосовали за пожизненное диктаторство.
— Они боялись его, — сказал Педий.
Он тоже боялся.
— Чепуха! Чего это они боялись? Когда это мой отец убивал римских граждан вне поля брани? Его политикой было милосердие… ошибка, но тем не менее это реальность. Педий, он ведь простил большинство своих убийц, некоторых даже дважды!
— И все равно они боялись его, — повторил Марцелл.
Молодое, гладкое, красивое лицо окаменело, приняло холодное выражение. Зловещее, с ужасающей подоплекой.
— У них больше причин бояться меня! Я не успокоюсь, пока не умрет последний убийца, пока его имущество не будет конфисковано, а его жена и дети не пойдут побираться.
Остальные примолкли. Филипп попытался сгладить неловкость.
— Все меньше и меньше становится тех, кого надо судить, — сказал он. — Гай Требоний, Аквила, Децим Брут, Базил…
— Но почему надо судить Секста Помпея? — прервал его Марцелл. — Он Цезаря не убивал и теперь официально является римским проконсулом на море.
— Срок его проконсульских полномочий истекает, и ты прекрасно знаешь о том. А у меня есть десяток свидетелей, которые покажут, что его корабли два рыночных интервала назад захватили африканский зерновой флот. Это уже предательство. Кроме того, он сын Помпея Магна, — спокойно сказал Октавиан. — Я ликвидирую всех врагов Цезаря.
И все вдруг окончательно поняли, что под Цезарем он имеет в виду лишь себя.
Суды над освободителями проходили в течение первого месяца консульства Гая Юлия Цезаря Октавиана и Квинта Педия. Двадцать три отдельных слушания (мертвых тоже судили) каким-то чудом уложились в один рыночный интервал. Присяжные единогласно осудили каждого освободителя, объявив его nefas. Имущество каждого было конфисковано государством. Те освободители, что все еще находились в Риме (как, например, плебейский трибун Гай Сервилий Каска), убежали. Их не торопились поймать. Сервилия и Тертулла вдруг оказались на улице, но ненадолго. Их личные деньги находились у Аттика, который купил Сервилии новый дом на Палатине и взял за услугу несоразмерно большой гонорар.
Когда Секста Помпея обвинили в измене, один из двадцати трех присяжных положил табличку с буквой А (ABSOLVO), а остальные послушно показали С (CONDEMNO).
— Почему ты это сделал? — спросил у него Агриппа.
— Потому что Секст Помпей не изменник, — ответил тот.
Октавиан запомнил его имя, с удовольствием узнав, что строптивый всадник богат. Он подождет, резерв тоже нужен.
Деньги, завещанные Цезарем, народ получил, парки и сады Цезаря были открыты для всех. Римляне разного положения любили прогуливаться и устраивать пикники в местах, где буйство зелени введено в аккуратные рамки. Октавиан с удовольствием сдавал внаем дворец Клеопатры амбициозным патрициям, желавшим с размахом угостить своих клиентов. Их имена тоже записывались в список лиц, представляющих интерес.
Он провел выборы и обеспечил двум своим друзьям, Марку Агриппе и Луцию Корнифицию, должности плебейских трибунов, ибо с побегом Касков в коллегии образовались вакансии. Публий Титий, плебейский трибун, желавший добиться еще большего в жизни, спас Октавиана, когда претор по делам иностранцев Квинт Галл попытался его убить. Галла лишили должности, оцепеневший от ужаса сенат приговорил преступника к смерти без суда, а простым людям разрешили разграбить его дом. Первый класс взволновался. Многие задавались вопросом: лучше ли Октавиан, чем Антоний?
Верный своему слову, новый старший консул взял из казны достаточно денег, чтобы заплатить по десять тысяч каждому легионеру первых трех его легионов. Их представители легко согласились не требовать незамедлительной выплаты второй половины обещанного с тем, что им будут идти проценты. Даже с премиями центурионам сумма выплат не превысила четырех тысяч талантов, но он взял у государства шесть тысяч (все, что имел право взять, учитывая возросшие цены на хлеб) и распределил остаток по трем легионам, примкнувшим к нему несколько позже. Армию Октавиана наводнили его агенты, те же негласно нанятые солдаты, по одному на центурию или по шесть десятков на легион. Им вменялось при каждом удобном случае заводить речь о щедрости Цезаря, о его умении держать слово, а также сообщать о смутьянах. Кроме того, они должны были убеждать сотоварищей, что на военную службу надо смотреть как на карьеру, с которой через пятнадцать или двадцать лет солдат расстается зажиточным человеком. Вознаграждения — хорошо, но гарантированный и постоянно растущий доход еще лучше. Легионерам с подачи Октавиана внушалось: будь верен Риму и Цезарю, и Рим и Цезарь всегда позаботятся о тебе, даже если никаких войн не будет. А гарнизонная служба несложная и позволяет обзаводиться семьей. Это ли не привлекательные перспективы! Таким образом мало-помалу Октавиан начал готовить умы нижних армейских эшелонов к идее стабильного регулярного войска.
Двадцать третьего сентября, в день своего двадцатилетия, Октавиан поднял одиннадцать легионов и пошел на север, чтобы решить проблему с Марком Антонием и западными губернаторами.
С собой он взял плебейского трибуна Луция Корнифиция — необычный поступок. Как он объяснил, в интересах солдат, которые сплошь плебеи. За себя в Риме Октавиан оставил Педия с двумя другими плебейскими трибунами — Агриппой и Титием, чтобы те помогали Педию проводить намеченные им законы через Плебейское собрание. Его незримый помощник Гай Меценат тоже остался в Риме, чтобы исподволь, потихоньку вербовать надежных людей из простонародья.
Агриппе не понравилось то, что им придется расстаться.
— Без меня у тебя будут неприятности, — сказал он.
— Я справлюсь, Агриппа. Ты нужен в Риме, чтобы набраться опыта в гражданских делах и освоить законотворчество. Поверь, в этой кампании мне ничто не угрожает.
— Но ты берешь с собой плебейского трибуна, — возразил Агриппа.
— Его преданность мне известна менее, чем твоя, — ответил Октавиан.
Поход был спокойным и завершился в Бононии, где Октавиан встал лагерем и послал в Мутину за шестью легионами сырых рекрутов, которых Децим Брут так презирал, что не взял их с собой, когда пошел на Антония. Сальвидиену было поручено немилосердно тренировать новобранцев, пока остальная армия выжидала, когда Марк Антоний обнаружит ее.
У Октавиана не было намерения драться. Он придумал план, который, по его мнению, имел большой шанс на успех, в зависимости от того, насколько убедительно прозвучат его аргументы. Он хорошо сознавал, что должен попробовать собрать воедино распавшиеся на фракции военные силы страны. Если это у него не получится, Рим достанется Кассию и Бруту, контролирующим все провинции к востоку от Адриатики. С этой ситуацией надо кончать, а без объединения это невозможно.
В начале октября Марк Антоний вывел семнадцать легионов из лагеря в Форуме Юлия, оставив шесть с Луцием Барием Котилой охранять западные территории. После мирного лета люди хорошо отдохнули, были в хорошем физическом состоянии и жаждали поразмяться. Например, сразиться с кем-либо, а с кем — все равно. С ним шли и три губернатора — Планк, Лепид, Поллион. Но у него не было плана. Антоний знал, что Брут и Кассий главенствуют на Востоке, и понимал, что их надо будет прижать. Мысленно он объединял с этой парочкой Октавиана как еще одного неприемлемого и надоедливого претендента на власть. Ему не хотелось терять своих надежных людей в битве против этого желторотика, но он не видел альтернативы. Когда Октавиан будет разбит, Антоний, разумеется, подберет его армию, но станет ли та лояльной к нему? Скорее нет, думал он. Если легион Марса и «Жаворонок» оставили Марка Антония ради ребенка, который напоминает им Цезаря, что они подумают о пресловутом Марке Антонии, когда их маленький Цезарь падет от его руки?
