— Вы, значит, вернулись из Питера? — спросил Асад по-русски. — Соскучились?
— В Питере не соскучишься, — приветливо улыбаясь, ответил Гамид. — V, какая может быть скука? А только своих надо тоже навестить.
— Стало быть, в своем ауле уже были?
— Это верно, — сказал Гамид, — в своем ауле я был. Вот где, верно, скучно!
— Обратно в Питер вернетесь?
— А что ж? Можно и вернуться. Ну, дедушка, будь здоров! — сказал Гамид, вставая. — Я еще зайду к тебе. — Он одернул на себе рубашку, рукой пригладил волосы.
Только в этих жестах сказались привычки веселореченского джигита, а во всем остальном — в громком голосе, в размашистой походке, в помятой кепке, заломленной набекрень, — проявлялся уже совсем другой, свободный русский городской навык.
— Есть у меня здесь знакомый один, — сказал Асад. — Тоже из Петербурга: Может, зайдете к нему? Он больной, с фронта вернулся.
— Из Петербурга? — переспросил Гамид, пристально вглядываясь в Асада. — Что ж, можно будет зайти. — Он повернулся и пошел к двери.
Асад попрощался со стариком и заторопился, чтобы догнать Гамида.
— Вот нарыли, прямо Севастополь, — сказал Гамид, кивая на землянки.
— Почему Севастополь? — удивился Асад.
— Книга такая есть, — ответил Гамид. — Студент у нас один читал. Толстого книга.
— «Севастопольские рассказы»? — живо переспросил Асад.
— Хорошие рассказы, — сказал Гамид. — Не то что наши сказки: пока слушаешь — занятно, а как оглянешься кругом — никакой в этих сказках правды нет. Это не то что там Сосруко или Батрес — то ли он был, то ли не было его. У Толстого-писателя люди все равно как я или вы. Эх, война, проклятое дело…
Они медленно шли по тихой улице Арабыни. Асад с интересом приглядывался к своему новому знакомому. Таких людей среди веселореченцев он еще не встречал. Ни Науруз, ни Жамбот, ни даже Талиб не вызывали у него такого ощущения новизны. Наоборот, Науруз и Жамбот казались Асаду воскресшими героями народных сказаний. А этот парень неслучайно пренебрежительна отзывался о сказках. За несколько лет пребывания в Петербурге в нем все переменилось, он даже говорил теперь только по-русски, правда иногда запинаясь. С Асадом Гамид не чинился, зная, что это сын вольнодумца Хусейна, и откровенно сказал, что из Питера ему пришлось уехать не по своей воле. Там была забастовка, он попал в черные списки.
Асад привел Гамида к Василию.
Прошло несколько дней, и Асад с чувством ревности заметил, что у них завязались какие-то свои отношения, в которые Василий Асада не посвящает.
* * *
Сергей Комлев вдруг перестал бывать у Загоскиных. Василий давно уже заметил, что со времени появления Комлева мать оживилась, помолодела. Он считал неудобным заговорить с матерью о Комлеве. И вот однажды Надежда Петровна напекла лепешек, купила на базаре махорки и деловито собралась куда-то. По тому, как аккуратно и споро был собран узелок, и по тому, что в него была положена хотя и сильно залатанная, но чистая сорочка, оставшаяся от отца, Василий догадался, куда собралась мать.
— Почему ты думаешь, что его в тюрьме искать надо?
Надежда Петровна, покраснев, вздохнула и прошептала:
— Да так уж.
Мать больше ничего не сказала, Василий тоже промолчал, только просительно предупредил, когда она уходила:
— Ты там поосторожнее.
Вернулась она к вечеру, заплаканная, но глаза ее блестели весело.
— Набито их там, голубчиков, человек двести, и больше всего солдат. И казаки там есть, и горцы.
— Да ты что, там внутри была? — спросил Василий.
— И внутри была, внутренний двор там есть такой, их туда гулять выпускают. Часовому отсыпала табачку, он и пропустил.
— Значит, ты его видела?
Она кивнула головой.
— За что же он попал? Срок отпуска, что ли, пропустил?
— Какой срок? — шепотом ответила Надежда Петровна. — У него, Вася, настоящего-то срока совсем нет… У него на руках заместо бумаг — липа…
Мать, оказывается, была в курсе всех дел Сергея Комлева, Излечившись после своей страшной раны, он твердо решил, что воевать ему не за что и что на фронт возвращаться незачем. В госпитале среди писарей нашел он сочувствующего, с ним вместе они и сготовили ту самую «липу», о которой говорила Надежда Петровна. Комлев происходил откуда-то из крестьян черноземных мест, но с юности забрел на Кавказ, полюбил этот край, и в «липе» прямо указывалось, что родиной его является Краснорецкая губерния. Для обычного времени эта «липа», может, и сошла бы. Но когда она попала в руки самому Осипу Ивановичу Пятницкому, производившему большую облаву на рынке, он заподозрил что-то неладное и задержал Комлева.
Был один из первых ясных осенних дней, когда еще все роскошно зелено, но воздух чуть-чуть начинает холодеть. И так будет не день, не два и не одну неделю, а несколько месяцев — может быть, вплоть до Нового года. Все станет пестреть, опадать, воздух по утрам будет морознее и прозрачнее, а дни — короче. Но солнце все положенное ему время будет царить на небе. Этому времени года на Кавказе соответствует северное бабье лето. Но для северян бабье лето стало грустным синонимом быстролетности, а хрустально-ясная осень Северного Кавказа может продлиться долгие месяцы и даже всю зиму.
В такое утро невозможно сидеть в комнате, и как только Асад пришел к Василию, они вышли из дому. Ведя разговор и наслаждаясь погодой, они шли по тихим улицам Арабыни и незаметно дошли до огромного плаца, примыкающего к самому городу, может быть привлеченные туда резкими командными окриками, звонко раздававшимися в тихом воздухе.
Там шло обучение новобранцев. В линюче-зеленом, застиранном обмундировании, они с криками «ура» и штыками наперевес бежали по полю и каждый со всего маху вонзал штык в подвешенного между двумя столбами болвана, составленного из мешков, набитых тряпками. Другие новобранцы по команде с походного порядка быстро перестраивались на боевой и тут же, падая, на землю, лихорадочно быстро окапывались и целились по воображаемому противнику…
— Первый сорт солдаты будут, — со странным выражением, соединяющим грусть и восхищение, сказал Василий.
— Это земляки мои, веселореченцы, с гордостью проговорил Асад.
Вася ничего не ответил. Он вглядывался в лица новобранцев. Все это были крепкие ребята, широкие в груди, тонкие в поясе. Пожалуй, много было темнобровых и смуглых, но не больше, чем среди местных казаков. Видно было, что они хорошо понимают команду, которая отдавалась по-русски и время от времени уснащалась ругательствами.
«Почему веселореченцы?» — подумал Василий. Утверждение Асада показалось ему неубедительным.
— Национальности не могу различить, — сказал Василий вслух. — Солдаты как солдаты. Погляди-ка хотя бы вон на того крайнего — явный русачок.
Это был крепкий, ширококостный парень. На его округлом румяном лице ярко выделялись небольшие синие глаза. Отделенный командир вывел его перед фронтом и заставил проделать ружейные приемы — очевидно, для образца, так как синеглазый проделал все с щеголеватой точностью.
— Молодец, — сказал Василий, — будет ефрейтор что надо.
Наступил полуденный перерыв, и тот самый русый крепыш, на которого показал Василий, засунув руки в карманы, разминаясь и потягиваясь, прошел мимо них неподалеку. Асад сам не мог бы объяснить, почему, но он был уверен, что этот парень, как и все прочие, тоже веселореченец. Его в этом убеждало не только лицо, но даже самые незначительные движения, повороты головы, улыбка… Асад внезапно окликнул его по-веселореченски:
— Эй, друг, здоровья тебе, ты из чьих будешь?
Парень остановился, видимо недоумевая, огляделся и даже наверх посмотрел. Потом, поняв, кто окликнул его, не спеша приблизился.
— Я? — спросил он, вглядываясь в Асада и прищуриваясь. — Я Верхнего Баташева Исмаила внук.
— Касбот — это был он, — взглянув на Асада, сразу догадался, с кем говорит. О Хусейне Дудове и его семействе знало все Веселоречье. И никем, кроме как сыном исчислителя Хусейна Дудова, не мог быть этот худенький юноша в серой шинели с орлеными пуговицами. Об Асаде Дудове Касбот слышал и от Нафисат — он сопровождал Константина, присланного в Веселоречье русскими друзьями. Касбот на всякий случай опросил Асада, кто он такой, и, убедившись, что предположения его правильны, удовлетворенно кивнул головой.
— Жаль, мы с тобой на пари не пошли, я бы выиграл, — с торжеством сказал Асад, обращаясь к Василию.
— Да, — сказал Василий, вглядываясь в лица других новобранцев, кучкой расположившихся неподалеку, и начиная замечать в них что-то отличное от русских, прежде всего сказывающееся в позах: все сидели, подобрав под себя ноги, ни один не лежал облокотившись. — Но как же так? Ведь веселореченцев как будто не призывают в армию?
