но, даже забросив эту игру, многие годы спустя, он будет заходить туда проверить, не появился ли тот ник. Поищи Лео в Сети, ему попался бы сайт, где утверждалось, будто на каком-то языке этот ник – буквальный перевод имени Маттео. Но Лео не искал.
В его дверь постучали. Вошла Мая с гитарой в руке.
– Можно я посижу у тебя? – тихо спросила она, как всегда спрашивал он, когда в детстве, проснувшись от ночных кошмаров, приходил к ней в комнату.
Лео кивнул. Что за вопрос. Мая села на его кровать и стала перебирать струны, а он сидел за компьютером и играл в свою игру. Это был их последний вечер – завтра она вернется в музыкальную школу. Какое-то время ей будет одиноко, она будет злиться и напишет несколько из своих самых лучших песен.
– Я горжусь тобой, – сказала она шепотом брату.
– Я тоже горжусь тобой, – шепотом ответил он.
Лео ждут в жизни великие дела, он далеко пойдет, и Мая действительно сможет им гордиться. То, что она сказала сейчас, только задел на будущее. Такова работа старших сестер.
Когда они обзаведутся своими семьями и своими детьми и однажды вечером в Рождественский сочельник соберутся в доме наподобие этого, когда старшее и младшее поколения уже лягут спать, они будут говорить о том, кем бы стали, если бы обстоятельства с самого начала сложились иначе. Чуть хуже. Если бы они родились в более бедной семье. Если бы людское зло коснулось их чуть раньше и обошлось с ними беспощаднее. Если бы у них не было мамы и папы, готовых драться с кем угодно, бежать по лесу и разбираться с хулиганами, а если потребуется, с целым городом. Мамы и папы, которые никогда не сдаются, которые отступают лишь для того, чтобы взять разбег, которые готовы на все, чтобы защитить своих детей. Даже когда знают, что на самом деле это невозможно.
Лео улыбнется и нежно погладит сестру по голове:
– Без мамы и папы? Ты бы все равно справилась. Ты стойкая, ты из тех, кто выживает. А я? У меня не было бы ни единого шанса.
* * *
Полиция так и не найдет ружье, из которого был застрелен Маттео. Никто не сможет объяснить и то, откуда взялся пистолет, из которого он убил Беньи. Полиция обойдет все дома от края Хеда до края Бьорнстада, но все будут молчать. Через некоторое время кто-то скажет, что больше всего сил было положено на поиски ружья, как будто человек, застреливший убийцу из охотничьего ружья, был бо́льшим преступником, чем тот, кто продал убийце контрабандный пистолет.
Этот конфликт между нами и теми, кто не отсюда, толком никогда не закончится. Такой уж у нас город.
* * *
Лев останется в Хеде. Будет по-прежнему заправлять автосвалкой. Каждую зиму он будет ездить в другой лес, далеко отсюда, с сумками, битком набитыми игрушками и плюшевыми зверями. Там он станет пить водку из маленьких стопок со своими племянницами и играть в хоккей с их детьми.
Все, что люди о нем говорят, – правда. И это тоже. Потому-то он так хорошо приживается в городах, спрятанных глубоко в чаще. Они тоже способны на самые низкие и самые возвышенные поступки одновременно.
* * *
Возможно, на Фрака повлияет горе. Или в конце концов проснется совесть. Через неделю после похорон его разыщет Ричард Тео и расскажет о серии статей о коррупции, которую готовилась напечатать местная газета. В итоге политические соперники Тео будут раздавлены, а хоккейные клубы и Петер Андерсон не пострадают. Тео успеет создать альянс предпринимателей, которым он будет нужен, и политиков, которые будут его бояться. Тео окажется неуязвим. Но, увы, объяснит он с сочувствием, вполне похожим на искреннее, не все его политические союзники готовы полностью освободить хоккейные клубы от ответственности. Всем нужна маленькая победа, скажет он. Каждый хочет чувствовать, что не остался в проигрыше. Поэтому Тео предложит простейшее решение: дать им несколько контрактов, подписанных Петером. Не те, где речь идет о тренировочном комплексе, не самые вопиющие, а лишь те, которые указывают на примитивные махинации, чтобы дать этим людям почувствовать себя разоблачителями. Правда, тут, разумеется, понадобится козел отпущения, и если им будет не Петер, то историю придется представить так, будто его кто-то обманул. Тео добродушно разведет руками:
– Предлагаю Рамону. Все равно она уже не с нами. А судя по тому, что о ней говорят, она явно была бы не прочь сделать последний земной жест и спасти Петера Андерсона. Если мы свалим вину на нее, о скандале забудут уже через две недели и мы сможем жить дальше как ни в чем не бывало.
Фрак будет сидеть у стола и долго смотреть на свои руки. А потом прошепчет:
– В детстве Петер был моим лучшим другом, ты знаешь об этом? Еще до отъезда в НХЛ он так хорошо играл, что противники, приезжавшие сюда на матчи, брали у него автографы для своих младших братьев и сестер. Так я научился подделывать его подпись – чтобы без его ведома продавать фанатам его фотки, «подписанные» легендарным игроком. Я до сих пор могу идеально подделывать его почерк.
Тео приподнимет брови, и в его взгляде проступит необычное для него смятение.
– Это ты к чему?
Фрак спокойно ответит:
– К тому, что мы сделаем, как ты говоришь. Мы подарим газете и твоим политическим противникам небольшую победу. Мы сдадим им несколько контрактов и скажем, что Петера обманули. Но не Рамона. Я скажу, что это я подписал контракты от его имени.
Ричард Тео ужаснется, в то же время слова Фрака его приятно удивят. Когда эта история дойдет до местной газеты, ее успеют слить в полицию. Фрака приговорят к нескольким годам тюрьмы за мошенничество. Он примет вину на себя, не пожелав ни с кем ее разделить. Освободившись, он сразу поедет в Бьорнстад и начнет строить, но не бизнес-парк «Бьорнстад» и не суперсовременный тренировочный комплекс рядом с ледовым дворцом, как когда-то планировал. Вместо этого он станет помогать своему лучшему другу детства строить «собор». Кровлю Фрак оплатит из собственных средств и сам же ее возведет, а после они с Петером сядут наверху пить пиво, пока внизу под ними играют дети. Это будет маленький немудрящий каток, вовсе не роскошный ледовый дворец. Больше напоминающий площадку, которую построили в Бьорнстаде фабричные рабочие три четверти века назад, когда основали клуб. Когда вокруг не было ничего, кроме бушующих ветров и тоски, любви, надежд и борьбы. Этот собор – зрелище невыразительное, но он – начало чего-то нового.
