станцию Котельниково. Вслед за ним потянулись эшелоны, обозы беженцев. Пехотные полки волокли за собой хвостами напиравшие конные части полковников Полякова, Дукмасова и Топилина.
Этой же ночью в вагон к Ковалеву, где проходило совещание, явился котельниковец Штейгер. Прибыл он с соседней станции Гремячей. Его дивизия с трудом удерживала там противника, напиравшего с Жутово. Хмуря бровастое, узколобое лицо, Штейгер без обиняков запросил помощи.
— Виктор Семенович, кидай Думенко… До утра не выстою.
Ковалев, глядя то на Штейгера, то на Думенко, согласно склонил голову; распорядился выдвинуть конницу с бронепоездом «Черноморец».
2
С неделю беспрестанно бригада принимала на себя удары под станцией Гремячая. Казаки, подогреваемые явным успехом войск Мамантова и Фицхелаурова, ошалело кидались в атаки. По слухам, Царицын держится на волоске; части Ворошилова окопались у пригородов. Зловещие слухи поползли по окопам; переметнулись они и в конницу…
Вчера бригада вышла на отдых. Поздно вечером, вернувшись на квартиру, Борис первым делом завалился спать. Пелагею, ткнувшуюся было с чашкой горячей картошки в кожурах, выставил за дверь. Стягивая сапоги, не расщепляя свинцовых век, наказывал Мишке:
— Ты гляди… Покуда не высплюсь, ни одну душу живую за порог. Сам генерал Попов явится, не моги. Подождет. Я его дольше жду в чистом поле.
На сапоги сил хватило, а ремни так и не стащил. Упал поверх лоскутного одеяла с оружием и плетью — будто в могилу провалился…
Глаза открыл от громких голосов. За окном — красноватый свет. Свесил ноги с кровати. Растирая ноющий бок — спал на кобуре, — ощутил приятную свежесть в голове. На часах — восемь. Вечера, утра?
— Не растолкал, паршивец… — обругал ординарца, прислушиваясь к крикам.
На крылечке разговор крупный. Какой-то визгливый бабий голос напористо, с матюком пробивался «до Думен-ка». Мишка, видать, утвердился в чуланных дверях, держится стойко:
— Куда прешь, голова? Говорю, спит… Значит, спит. Да не орите, галахи чертовы! Прокинется сам… плетюга-нов всыпет!
От негодования Борис не мог натянуть сапог.
— Ну, шельмец, стращает чем…
Вышел в сенцы. У ординарца вид рассерженного шпака. Дело пока до наганов не доходило, но для острастки рука его лежала на изрядно потертой кобуре.
— До вас тут… — отступая от порога, недовольно пробурчал он.
У шатких деревянных ступенек бойцы из охранного взвода, человек до десятка. Сбились возле штатского в картузе и черной тужурке с железными пуговицами. По виду путеец, не то чиновник. «Утро…» — отметил Борис.
— Борис Макеевич… битый час как пробиваемось, — белобрысый вестовой, сердито косясь на Мишку, не выдавал его открыто. — Скажи нам… Царицын у красных, али ему жаба дала титьки, а? Может, и верно, напрасно мы кровя льем? Нас во, жменя. А в Расеи контра уж давно взяла верх над Советами. А то нам остается одно… по хатам своим.
Вот они от кого, слухи. Кольнул взглядом ординарца: не мог, мол, сбудить. Хотел увести в горницу задержанного — раздумал: бойцы ждут ответа на виду. Поправляя ремни, спустился с крылечка. Медный наконечник шашки четко простучал по тесовым порожкам. Недолго оглядывал чужака. Лицом простоват. Взгляд добрый, открытый. Бледность излишняя на прыщеватых щеках.
— Откуда имеешь такие сведения? — В голосе больше усмешливой издевки, нежели строгости.
— Почем купил, потом и продаю, товарищ Думенко. Телеграфист я, на станции вон… Перенял из Царицына телеграмму. Генерал Мамантов подписал. Взят ночью этой город… Вот она, лента…
Он вынул из потайного кармана форменной тужурки розовый комок.
— Читайте сами… Пожалуйста.
Комкая теплый моток бумаги, Борис ощутил легкую тошноту. Похоже на правду. Вчера пленные офицеры под Гремячей в один голос твердили: «Жить вашему Царицыну не дольше утра…»
— Отпустите руки человеку… — трепля темляк, оглядел бойцов. — Царицын — еще не вся Россия. Если его, конечно, взяли… Проверим, и провокация может быть… Когда получил?
— Да вот… Отстучали час назад. Разогнался было в штаб, а братва эта на перроне заставила прочитать. Ну, до вас…
Белобрысый вестовой, разгребая носком немецкого ботинка грязный курай, угрюмо вымолвил — даже по тону в голосе не признавал свою промашку:
— А эт тебе не штаб? Вовсе — кавалерия!
Выпроводив со двора вестовых, Борис отдал распоряжение Ефремке Попову отвести телеграфиста в штаб дивизии.
— Разберитесь с Курепиным… Вызовите Гремячее. Кто-нибудь, Ковалев или Штейгер, окажутся там… Уж, наверное, и у них есть такая телеграмма. Котельниково через Гремячее ведь получили. Да вертайся шибче.
Пока во дворе собирались командиры, прискакал Ефремка.
— Брехня, Борька! Вот белякам Царицына! Псы собачьи!..
Борис вынул изо рта карандаш, с удивлением поглядывал на начальника штаба. Парубком не бывал Ефремка в таком восторге, как нынче.
— А телеграмма как же?.. Лента?
— Лента есть… Так какая она? Липовая. Телеграфист смастерил сам.
Хрустнул карандаш в руке. Вот она, доброта твоя! Лицо простое, ясные глаза. Бойцы учуяли контру, а ты, командир… Хмурясь, слеплял концы карандаша.
— Подевали куда… телеграфиста?
— Не
