– президенту, тот перед американцами – под козырек… Менты вышли на них довольно быстро. А те не особо скрывались, тем более что в письмах подписывались как анархо-синдикалисты. Тем временем Лелик как раз поступил в академию и там влюбился в однокурсницу, дочку какого-то большого мента. Дело шло к свадьбе. И когда всплыла эта история с Макдоналдсом, то этот мент, ее папаша, попросил Лелика исчезнуть из их жизни. Якобы это угрожало карьере дочки. Девушка вскрыла себе вены, отец увез ее в какой-то ведомственный санаторий, спрятал там, пока страсти не улягутся, а заодно мозги ей вправил. Лелику тоже объяснили, что если он не исчезнет, то его не только выгонят из академии, но и ноги переломают. Надо сказать, дочка оказалась понятливой. А Лелик хотел доучиться, поменял факультет, и вроде даже смирился. А когда диплом получил, то приехал к ним ночью, швырнул под крышу коктейль Молотова, и исчез. Вот такая история.
Машина выскочила из леса, впереди, за зелеными холмами и виноградниками вновь заискрилось море. Том молчал: говорить о чем-то совсем не хотелось. Будто с каждым словом из него, как воздух из воздушного шара, выходило то удивительно легкое и трепетное состояние, которым он так дорожил и которое до сей поры никогда не ощущал. Ну, может быть, когда-то давно, в детстве, перед Новым годом, когда наутро лезешь под елку, а там, в гуще еловых лап ждет тебя цветастая коробка с кубиками. Ему было одновременно и грустно, и радостно. Грустно покидать место, которое так внезапно изменило его жизнь. И, конечно, этих необычных, ни на кого не похожих людей. Но он старался думать о другом: теперь, наконец, можно было, не таясь, вернуться домой.
Наконец, они выехали на трассу, остановились. Прощание было коротким.
– Ну, хорошей дороги. Приезжайте! – Михаил обнял их по очереди, махнул рукой и, посигналив напоследок, вскоре исчез из виду.
«Люди как книги, – Том долго глядел ему вслед: пройдет мимо незнакомый, – одна обложка видна. А если знаешь человека, – там ого-го всего сколько».
Подъехал троллейбус, и поток отдыхающих внес их в заднюю дверь.
– Задняя площадка, оплачиваем проезд, – нетерпеливо сказал водитель.
Том будто не слышал.
– Заплатишь? Тебе ж вроде Миша денег дал? – недоуменно спросил Монгол.
– Я их назад, в монастырскую копилку положил. – Том блаженно улыбнулся и снова потрогал на груди маленький алюминиевый крестик. – Так доедем.
– Суровый ты, святой отец. – Монгол отвернулся к окну.
Том все никак не мог прийти в себя. Вокруг него ехали серьезные, сосредоточенные люди. Все они спешили домой, их отпуск кончился. А его сердце по-прежнему переполняла непонятная, безудержная радость, которой хотелось делиться с каждым.
«Выходит, свадьба будет? Но с кем?» – стучало у него в голове. Ему было странно верить в то, что будущее предписано так окончательно, и одновременно жить в полном согласии со своими желаниями, имея возможность ходить, дышать.
Наконец, троллейбус подкатил к привокзальной площади. Не теряя времени на расписание, они сразу пошли на перрон. На первом пути стоял поезд Симферополь – Москва: проталкиваясь через толчею, спешили к подножкам последние пассажиры.
Том глянул в конец состава, передернул через плечо ремень сумки, внутренне собравшись, будто перед взятием крепости. Но крепость сдалась без боя.
– Залазьте, хлопчики! – Неожиданно, и совсем по-домашнему сказал машинист. – Дорогу в задню кабину знайдэтэ?
– Найдем!
Дикая птица
В задней кабине, на единственном сиденье машиниста, уже сидел пассажир – старик-азиат. Небритый, с длинными, всклокоченными волосами и узким прищуром темно-карих глаз на плоском багровом лице.
– Здрасьте! – Том бросил сумку в угол.
– Привет! – старик глянул снизу тревожно и одновременно дружелюбно. Запахнув свою старенькую брезентовую куртку, отвернулся к окну.
– Слету взяли! – радовался Монгол. – Дед, где этот паровоз кости бросает?
– В Запорожье меняют, – ответил старик.
– Ну и отлично. – Вытянув ноги, они развалились на полу.
Наконец, тепловоз свистнул, и состав, набирая скорость, поплыл на север, оставляя позади белую колоннаду с часовой башенкой и высушенные южным солнцем пыльные кипарисы.
Кабина была просторнее и явно новее, чем та, в которой они ехали в последний раз. Том глянул на приборную панель с множеством приборов и кнопок, ненадолго задержал взгляд на запыленном, явно уставшем старике, без особого, в общем, интереса. Он и сам устал, был перенасыщен впечатлениями, и ему хотелось только покоя и тишины. Прислонившись к холодной металлической стене кабины, он закрыл глаза. Событий за последнее время произошло столько, что хватило бы на несколько лет, а у него даже не было времени все толком обдумать, осознать, переварить. Он вдруг вспомнил, что этой ночью почти не спал, но мысли о доме не давали ему покоя, будили его радостным предчувствием. Тепловоз, будто чувствуя его настроение, летел птицей; весело стучали колеса, и в такт с ними радостно колотилось сердце: домой-домой! Домой-домой!
Уже унеслись назад сизые посадки диких маслин и колючих акаций, из окна потянуло горьковатым запахом Сиваша, а заснуть все не получалось. Том поднялся, глянул, разминая ноги, на необъятную, будто заснеженную, равнину соленой степи. Монгол, разморенный полуденным солнцем, лежал на полу. Его голова и колени мерно покачивались из стороны в сторону. Дед все так же неподвижно смотрел в окно, уперев локти на мешок, который положил на приборную панель. Заметив его взгляд, старик протянул руку:
– Борис.
– Георгий. – Том почему-то назвал свое новое имя.
– Из церкви? – уважительно спросил старик.
– Из монастыря. А как догадались?
– От вас ладаном пахнет.
– А вы куда? – Том тоже улыбнулся.
– А я бомж. Бомжую.
– Тяжело?
– Непросто. – Борис тяжело вздохнул, развернулся в кресле к собеседнику. – Озлобились люди, как и предсказано. Я как на улице оказался, так сразу это понял. Я раньше в Москве на Трех вокзалах жил, но меня там чуть не убили. В московский храм Всех Скорбящих Радость обратился, а работница и говорит: иди отсюда, мочу свою пей. А в Свято-Даниловом монастыре я своими глазами видел, как бомж просил воды, а казаки написали в кружку, и вынесли ему: пей, мол! Озлобились люди. В прошлом году женщина в Красноярске насмерть замерзла на остановке. В лед превратилась, и никто ее не приютил. Ну разве так можно? Все хуже и хуже становится. Хотя в России еще более-менее.
– Вы православный? – удивился Том.
– Да. Хотя я сам из Казахстана. Я под Семипалатинском родился, в маленьком селе. Мать умерла вскоре после моего рождения, и я рос с отцом. Он бил меня постоянно, пока от пьянки не помер. А потом у нас все спились, и поселок вымер. Это потому,
