Вот дверь захлопнулась, и дочь стремглав промчалась в свою комнату, даже не повернув в сторону кухни головы.Крепче обхватив себя руками, Надя напряженно вслушивалась в наполняющие квартиру звуки жизни: хлопанье дверец шкафа, скрежет расстёгивающейся молнии, шуршание тканей. Налитое свинцом тело прибило к стулу – силы утекли из неё, кухня кружилась.
— Ты что, дома? — раздался вдруг недоумённый возглас. — Почему валокордином пахнет?
С трудом оторвав взгляд от цветастой черногорской скатерти, Надежда попыталась сфокусироваться на источнике звука. Ульяна высунула голову в коридор и таращилась на неё теперь во все свои испуганные глаза.
— Как видишь… — тихо отозвалась Надя. Злость, родившись, поднималась к сдавленному горлу и рвалась наружу, требовала выплеснуться на эту маленькую безмозглую головку.
— Давно? — севшим голосом поинтересовалась Уля.
Надя перевела взгляд на настенные часы, пытаясь вспомнить, когда попала в квартиру. Наверное, часа три уже есть. Так уж вышло: Зое позвонило вышестоящее начальство и попросило к двум часам дня быть на рабочем месте – шишка там какая-то с внеплановым визитом в её больницу решила наведаться. Пришлось собираться куда раньше оговоренного. Если бы она только знала, что её здесь ждет…
— Достаточно давно…
— А… почему не позвонила? — прислоняясь к косяку, прошелестела Ульяна. Всё она уже поняла, а сейчас просто-напросто пыталась убедиться, что поняла правильно. Что же… Пальцы впились в истерзанное за минувшие часы кухонное полотенце.
— Не хотела отвлекать.
Даже с такого расстояния было видно, как от лица дочери отлила, а потом прилила к щекам кровь. Гордо вздёрнув подбородок, Уля долго молча сверлила её вмиг ожесточившимся взглядом, а после не придумала ничего лучше, как спрятаться в собственной комнате. Снова послышалось шуршание, что-то упало, Ульяна чертыхнулась под нос. Миг – и пролетела по коридору в ванную, загремели её бутыльки.
— Мы уезжаем, мам. За город. Вернусь или завтра вечером, или послезавтра днём, — послышался звенящий напряжением голос.
Приплыли.
«Еще чуть-чуть дашь собой попользоваться?»
— Как ты могла?..
Вертевшийся на языке и всё-таки сорвавшийся с него вопрос был адресован в никуда, ответа Надежда не ждала. Могла. Голос ослабел, но Ульяна, конечно, всё услышала: перезвон стеклянных баночек прекратился. Надя не понимала, чего в ней больше: злости на дочку или на себя? Разочарования в дочке? Или в себе? Страха? Непонимания, что делать? Делать ли вообще? Или это всё чувство собственного бессилия? Что тут сделаешь? Её дочь выросла, её дочь хочет всё «сама», «сама», «сама», отказывается слушать, грозится отселиться, вот уже и квартиры смотрит. А ей, Наде, только и остается, что молча наблюдать и безостановочно молиться, уповая на лучшее. Больше ничего она не может.
Спустя пять, десять или пятнадцать минут – Надежда совсем потерялась во времени – Ульяна возникла на пороге кухни со спортивной сумкой наперевес. Замерла, но лишь на мгновение, подлетела и, обвив шею теплыми руками, распухшими губами поцеловала в щеку.
— Мам, я влюбилась! Ну порадуйся же за меня наконец!
«Ой, дурочка… В кого?!»
Спустя несколько минут входная дверь хлопнула, и Надежда вновь осталась одна. Кое-как оторвав себя от стула, прошла в Улину комнату, к окну: оттуда хорошо просматривался двор. Так и стояла, приклеившись к полу и глядя на в гордом одиночестве восседающую на лавке непутёвую свою глупышку. Ничему не смогла за эти годы её научить. Спустя какое-то время у подъезда остановилось и не уехало такси. Ещё несколько минут – и рядом с гитарой на плече, каким-то снимком в одной руке и сумкой во второй нарисовался Егор. Секунда – и Уля выхватила чёрный прямоугольник и рассмотрела на свет. Пять – обвила шею руками, как только что обвивала её, поцеловала – нет, вовсе не как только что целовала её, отнюдь не в щеку. Десять – он забрал её сумку и открыл перед ней дверь такси, отправил в багажник вещи. Еще десять – машина скрылась из вида, душа треснула, а внутри воцарилась оглушающая тишина.
И в этой беспощадной ватной тишине в голове наконец окончательно разложилось по полочкам: вмешиваться и впрямь и не придется, не придется долго ждать. Егор всё сделает сам.
Не сегодня, так завтра.
***
Час в родных руках на заднем сиденье такси, под мерный стук соседнего сердца, в плену запаха солнца и тягучей янтарной смолы. По самому что ни на есть всамделишному. Ещё час в первой попавшейся на пути кафешке на Проспекте мира, ещё десять минут в уютном пустынном здании Рижского вокзала, и вот электричка уже несёт их куда-то в сторону Волоколамска, всё дальше от города и проблем.
Вагон фактически пустой: желающих в осенний воскресный вечер выбраться загород куда меньше, чем желающих вернуться в столицу. В противоположном его конце группка тинейджеров слушает музыку через портативную колонку и гогочет. Семейная пара, несколько одиночек у окон и всё, никого больше нет. За окном мелькают леса, дороги, машины, коттеджи в полях – за окном проносится мир.
Уля выбрала поезд – за дорожную романтику и стук колёс. Но стука не дождалась: ход у поезда оказался тихий, мягкий. Честно говоря, она на таких современных и не каталась никогда, воображение упорно рисовало привычные зелёные «гусеницы». Егор, видя её реакцию на чистый просторный вагон с рядами сидений, рассчитанными на двоих, а не на троих, видя её широко распахнувшиеся от удивления глаза, благодушно сообщил, что такие уже несколько лет ходят. И что ехать им полтора часа.
Час из этих полутора уже пронёсся. Прислонившись к стеклу, Уля думала о маме и не только, а он сидел напротив и наблюдал за ней из-под полуприкрытых ресниц, не отвлекая от размышлений. Наверное, по её пришибленному виду обо всём уже догадался, пусть сама она об инциденте не обмолвилась ни словом.
На душе Коржики скребли, но Ульяна заклинала себя не психовать раньше времени. Зачем падать до выстрела? Да и… Не будет никакого выстрела: мама поворчит, покапает на мозги, поизводит нотациями, но смирится и примет её выбор, Уля заставит её это сделать. Уверенности в собственных силах в ней откуда-то больше, чем страха перед материнским гневом. Тревожнее звучат залётные мысли о том, насколько хватит самого Егора. Ну невозможно об этом не думать! Невозможно! Больше одного раза около него ни одной девушки Ульяна никогда не видела, и собственное положение до сих пор казалось ей довольно хлипким, совершенно неустойчивым.
Сама не заметила, как вновь позволила своим думам затянуть себя в зыбкие пески, как неуверенность в завтрашнем дне приземлила на поверхность, пригасила внутренний свет и захватила. Как внутри набрал силу набат тревоги.
За последние полчаса оба не произнесли ни слова, но Егор, внешне расслабленный, не сводил с неё глаз. В его голове совершенно точно шёл собственный мыслительный процесс, однако густые длинные ресницы – ну преступление же такие иметь! – скрывали взгляд, и угадать, о чем он сейчас думает, возможным не представлялось. Их неосознанная игра в рассеянные гляделки длилась уже чёрт знает сколько, и он не собирался прекращать. Уля, в общем-то, тоже: теперь можно сидеть и смотреть на него вот так, сквозь образованную мыслями лёгкую дымку, не переживая за то, как это будет истолковано. Нет больше внутренних зажимов, а свобода смотреть – и не только – есть.
Сколько жизнь им отвела?
Где-то далеко на фоне продолжала играть музыка, но Уля, погрузившись в беспокойные мысли, перестала её воспринимать. Что-то электронное. Егор глубоко вздохнул, распахнул ресницы, поднял вдруг руку и прерывистыми, выверенными до миллиметра движениями изобразил в воздухе чёткую волну. Получилось прямо как у робота, точно по воображаемым точкам. Если он добивался того, чтобы Ульяна вернулась в реальность, то манёвр отлично удался: встрепенувшись, она неуверенно, но заулыбалась, а уши вновь начали улавливать звуки окружающей среды. Разбитый уголок рта дёрнулся вверх, а через пару секунд Егор уже стоял на ногах, протягивая ей ладонь, что пару раз согнулась в подманивающем жесте. Уля отрицательно помотала головой, заинтригованно наблюдая за развитием событий.
